еще заставленному угощениями столу. С серьезными лицами они предлагали друг
другу закуски и, как было здесь заведено, не смотрели друг другу в лицо.
Потом, один из них медленно опустил руку в карман и, подхватив другой рукой
кусок колбасы, вытащил из кармана нож с длинным и острым лезвием. Изо всех
сил он воткнул его в спину безмятежно жующего собеседника.
Не оглядываясь, со вкусом дожевывая колбасу, он вышел из комнаты.
Зарезанный крестьянин попытался встать. Он огляделся тускнеющими глазами,
заметил меня и попробовал что-то сказать, но вместо слов изо рта полезла
непережеванная капуста. Снова он попытался подняться, но на этот раз,
покачнувшись, сполз под стол. Убедившись, что в комнате больше никого нет,
тщетно пытаясь унять дрожь, я, как крыса, шмыгнул в приоткрытую дверь и
побежал в амбар.
В сумерках парни тискали деревенских девок и тащили их в амбар. На
сеновале на распростертой женщине лежал мужчина без штанов. Спотыкаясь, по
току слонялись пьяные, ругаясь и извергая съеденное, они распугивали
любовников и будили заснувших. Я побежал домой и быстро взобрался на сеновал
возле стойла, где обычно ночевал.
После свадьбы убитого положили в одной из боковых комнат, а в главной
комнате собрались родные покойного. Тем временем, деревенская знахарка
оголила левую руку мертвеца и обмыла ее какой-то коричневой жидкостью. В
комнату по одному заходили мужчины и женщины больные зобом. На шее у них
колыхались свисающие с подбородка уродливо вздутые мешки. Старуха подводила
каждого к мертвецу, делала таинственные движения над больным местом и,
подняв безжизненную руку, семь раз прикасалась ею к опухоли. Побелевший от
страха пациент повторял за ней: "Пусть эта рука заберет мою болезнь с
собой.".
После процедуры больные расплачивались с семьей убитого за лечение.
Труп оставили в комнате. Его левая рука лежала на груди. В оцепеневшую
правую руку вставили освященную свечу. На четвертый день, когда запах тления
усилился, в деревню пригласили священника и начали подготовку к похоронам.
Долго еще потом в комнате, где было совершено убийство не смывали
кровяные пятна. Кровь была отчетливо видна на столе и на полу -- казалось
там выросли бурые грибы. Крестьяне верили, что рано или поздно эти
свидетельствующие об убийстве пятна притянут туда убийцу и на этом же месте
погубят его.
Тем не менее, убийца которого я хорошо запомнил в лицо, часто и с
аппетитом обедал именно в этой комнате. С болезненным интересом я следил,
как невозмутимо потягивая трубку или закусывая соленым огурцом выпитый
залпом стакан водки, он безбоязненно топтался по пятнам.
В такие моменты я напрягался, как взведенная тетива. Я ждал чуда --
чтобы темная пропасть разверзлась на месте пятен крови и бесследно поглотила
его или чтобы с ним случился припадок. Но убийца бесстрашно попирал ногами
кровь убитого. Размышляя над этим по ночам, я пришел к выводу, что пятна уже
потеряли свою силу. Они поблекли, котята загадили их и хозяйка, забыв о
своем зароке не смывать их, протерла пол.
С другой стороны, я знал, что обычно возмездие вершится не сразу. В
деревне я слышал историю о том, как на кладбище из могилы выбрался череп и,
старательно огибая цветущие клумбы, покатился по склону между крестами.
Кладбищенский сторож попытался остановить череп лопатой, но тот увернулся и
выскользнул за ворота кладбища. Проходивший рядом охотник, пытаясь
остановить его, выстрелил из ружья. Но череп, преодолевая препятствия,
неудержимо катился по дороге к деревне. Он выбрал подходящий момент и
бросился под ноги лошадей проезжавшего мимо местного богача. Лошади понесли,
опрокинули телегу и убили возницу.
Когда местные жители узнали о случившемся, они расследовали все
подробности. Выяснилось, что череп выбрался из могилы старшего брата
погибшего. Десять лет назад, этот старший брат должен был наследовать
хозяйство отца. Младший брат и его жена, как видно, позавидовали такому
богатому наследству. И вот, однажды ночью, старший брат внезапно умер. Брат
с женой поспешно похоронили его, не показав тело даже родственникам
покойного.
Разное говорили тогда в деревне об этой скоропостижной смерти, хотя
окончательно никто ничего не знал. Постепенно, младший брат, который наконец
получил наследство, разбогател и теперь процветал.
После происшествия возле кладбища, череп угомонился и неподвижно лежал
на обочине в дорожной пыли. После внимательного осмотра обнаружили, что в
кость черепа, по самую шляпку был забит большой ржавый гвоздь.
Вот так, спустя много лет, жертва отомстила убийце и справедливость
восторжествовала. И люди верили, что следы преступления не могут быть
уничтожены ни дождем, ни огнем, ни ветром. Потому что, как гигантский
кузнечный молот, занесенный для удара могучей рукой, над миром нависает
Правосудие -- молот, который задерживается лишь на мгновение, прежде чем с
ужасной силой обрушиться на наковальню.
Взрослые оставили меня в покое, но с деревенскими мальчишками мне
приходилось туго. Они воображали себя охотниками, а я был их дичью. Даже
хозяин предупреждал, чтобы я держался от них подальше. Я выпасал скот на
самом краю луга, подальше от всех ребят. Трава здесь была гуще и сочнее, но
приходилось постоянно присматривать за коровами, чтобы они не потравили
соседнее поле. Зато здесь я был в относительной безопасности и чувствовал
себя довольно свободно. Время от времени, кто-нибудь из пастухов
подкрадывался ко мне и неожиданно нападал. Обычно я отделывался легкой
трепкой и успевал вырваться и убежать на соседнее поле. Оттуда я громко
кричал обидчикам, что хозяин накажет их если, пока я прячусь, коровы
вытопчут соседнее поле. Такого предупреждения обычно было достаточно, чтобы
они ушли.
И все же я боялся этих нападений и ни на минуту не мог успокоиться.
Меня пугали любой шум или затишье в компании пастухов, любое их движение в
мою сторону.
Обычно ребята были заняты играми с найденными в лесу боеприпасами. В
основном это были винтовочные патроны и "мыло" -- так здесь, из-за ее
внешнего вида называли взрывчатку. Чтобы найти боеприпасы, достаточно было
хорошо посмотреть под ногами в мелколесьи. Боеприпасы появились там
несколько месяцев назад, после затяжного боя между двумя отрядами партизан.
Особенно много было "мыла". Одни крестьяне утверждали, что его оставили
отступающие "белые" партизаны, другие настаивали, что это белые отвоевали
взрывчатку у "красных", но не смогли увезти с собой.
В лесу можно было найти и сломанные винтовки. Ребята снимали с них
стволы, укорачивали их и приделывали к вырезанным из сучьев рукояткам. Из
таких самодельных пистолетов можно было стрелять винтовочными патронами.
Капсюль разбивался прилаженным к резиновому жгуту гвоздем.
Несмотря на простоту изготовления такого оружия, выстрел из него мог
быть смертельным. Двое ребят серьезно пострадали, когда поссорившись,
выстрелили друг в друга. Один самодельный пистолет разорвался у мальчика в
руке и оторвал ему ухо и все пальцы на руке. Особое сочувствие вызывал
искалеченный и парализованный сын наших соседей. Кто-то сыграл с ним злую
шутку, положив несколько патронов на дно его кометы. Патроны взорвались
утром, когда мальчик разжег комету и махнул ею между ногами.
Кроме того, можно было стрелять перезарядив патроны. При этом, пулю
вынимали из гильзы и отсыпали оттуда немного пороха. Затем пулю заталкивали
назад в полупустую гильзу, а отсыпанный порох засыпали сверху, поверх пули.
Такой перезаряженный патрон устанавливали в отверстие на специальной доске
или, направив в сторону мишени, закапывали в землю. Насыпанный на пулю порох
поджигали. Когда огонь добирался до основного заряда, пуля выстреливалась на
шесть и больше метров. Стрелки перезаряженными патронами устраивали
состязания и заключали пари на то, чья пуля пролетит дальше и сколько пороха
нужно насыпать сверху чтобы лучше выстрелить. Самые отчаянные ребята
пытались удивить девочек, стреляя из руки. Часто гильзы и капсюли попадали в
стрелка или в зрителей. Самого симпатичного в деревне мальчика ранило в
место, уже одно упоминание о котором вызывало общий смех. Обычно он гулял в
одиночестве, отворачиваясь от хихикающих женщин.
Но такие происшествия никого не пугали. Взрослые и дети обменивались
боеприпасами, "мылом", винтовочными стволами и затворами и кропотливо, шаг
за шагом обыскивали густые заросли.
Редкой удачей было найти бикфордов шнур. За него можно было выменять
самодельный пистолет и двадцать патронов в придачу. Бикфордов шнур превращал
"мыло" во взрывчатку. Нужно было только приладить шнур к куску "мыла",
поджечь конец и быстро убежать от взрыва, который встряхивал дома так, что в
окнах звенели стекла. Много шнуров уходило на свадьбы и крестины. Это было
замечательным дополнительным развлечением и женщины возбужденно повизгивали
дожидаясь взрыва.
Никто не знал, что в амбаре у меня были припрятаны три куска взрывчатки
и бикфордов шнур. Я нашел его в лесу, когда собирал для хозяйки чабрец. Шнур
был новый и очень длинный.
Иногда когда поблизости никого не было, я доставал взрывчатку и шнур и
держал их в руках. Что-то непостижимое скрывалось в этих необычных
предметах. "Мыло" не загоралось без шнура. Но стоило их соединить, и немного
требовалось времени, чтобы огонь проник вовнутрь и поджег "мыло", которое,
взорвавшись, могло разрушить всю усадьбу.
Я попытался представить людей, которые изобрели и сделали бикфордовы
шнуры и взрывчатку. Разумеется это были немцы. Ведь говорили же в деревнях,
что немцам никто не может противостоять, потому что они поглотили мозги
поляков, русских, цыган и евреев.
Я спрашивал себя, откуда у людей появляются способности изобретать
такие вещи? Почему крестьяне не способны на это? Еще меня волновало, что же
дает людям с глазами и волосами определенного цвета такое преимущество перед
всеми остальными.
Крестьянские плуги, косы, грабли, прялки, колодцы и мельничные жернова,
которые вращали старые лошади и понурые быки, были настолько просты, что
даже последний глупец мог сделать их и легко научиться ими пользоваться. Но
даже самый мудрый крестьянин не умел изготовить огнепроводный шнур, который
высвобождал из взрывчатки силу невероятной мощности.
Если немцы действительно делали такие изобретения и именно им суждено
очистить мир от всех смуглых, темноглазых, длинноносых, черноволосых людей,
то мои шансы выжить явно были ничтожны. Рано или поздно, я снова попадусь
им, но, как раньше, мне может и не повезти.
Я вспомнил того немца в очках, который отпустил меня в лес. Он был
блондином с голубыми глазами, но по его виду нельзя было сказать, что он
очень умен. Какой резон для немцев охранять эту допотопную железнодорожную
станцию и вылавливать такую мелюзгу, как я? Если правда то, что рассказал
староста деревни, то кто же будет работать над изобретениями, если немцы
отвлекаются на охрану столь незначительной станции? Даже самый умный человек
в таком захолустье немногого придумает.
Засыпая, я мечтал о собственных изобретениях. Я хотел бы создать такой
шнур, который прогорев, менял бы цвет кожи, глаз и волос. Шнур, который из
штабеля строительных материалов, в один день возвел бы самый красивый в
деревне дом. Огнепроводный шнур для отвода сглаза. Тогда люди перестали бы
меня бояться и жизнь стала бы легкой и беззаботной.
Немцы поражали меня. Какая бессмыслица. Стоило ли управлять этим
