монету. Увидев, что я немой, кассир отложил в сторону мой билет, чтобы
отдать его, когда я принесу недостающие деньги. Я побежал домой. Вернувшись
через полчаса, я попытался пробраться к кассе, но контролер велел мне снова
стать в очередь. Мне не на чем было написать, что я уже отстоял свое и мой
билет дожидается меня в кассе, и я старался объясниться с ним жестами. Он
даже не попытался понять меня. Схватив за ухо, он грубо вытолкал меня на
улицу, чем позабавил людей, стоящих снаружи. Я поскользнулся на булыжной
мостовой и упал. Из носа на гимнастерку закапала кровь. Я быстро вернулся
домой, поставил на лицо холодный компресс и начал обдумывать планы
возмездия.
Когда родители уже ложились спать, я оделся. Они обеспокоенно спросили,
куда я собираюсь идти. Я объяснил им жестами, что хочу прогуляться. Они
попытались убедить меня, что ночью по улицам гулять опасно.
Я сразу пошел к кинотеатру. Возле кассы было уже совсем немного людей,
и тот самый контролер, который меня обидел, скучая слонялся по двору. Я
подобрал с мостовой два больших камня и пробрался в подъезд примыкающего к
кинотеатру дома. С лестничной площадки третьего этажа я сбросил вниз пустую
бутылку. Как я и рассчитывал, контролер быстро подошел к тому месту, куда
она упала. Когда он наклонился, чтобы рассмотреть осколки, я бросил оба
камня, потом быстро сбежал по лестнице на улицу.
С этого дня я стал выходить из дому только по вечерам. Днем я спал, но
едва спускались сумерки, я был готов к ночным похождениям. Моим родителям
это не нравилось, но я не слушал их возражений.
Ночью, говорят, все кошки серы. Разумеется, это было сказано не о
людях. У людей все было как раз наоборот. Днем они все были на одно лицо.
Ночью же они не спеша прогуливались по улицам или, как кузнечики,
перепрыгивали из одной тени в другую, доставая из карманов бутылки и отпивая
из них. В зияющих дверных проемах стояли женщины в открытых кофтах и
обтягивающих юбках. Мужчины приближались к ним танцующей походкой, и они
вместе исчезали в темноте подъездов. Из чахлого городского парка доносились
стоны занимающихся любовью пар. В развалинах разбомбленного дома несколько
парней насиловали девушку, которая опрометчиво вышла на улицу одна. За
углом, круто поворачивая, завизжала тормозами машина скорой помощи, в
ближайшем ресторане завязалась драка, слышался грохот бьющейся посуды.
Вскоре я стал своим в ночном городе. Я знал тихие улочки, где девушки
еще моложе меня приставали к мужчинам старше моего отца. Я бывал там, где
богато одетые мужчины с золотыми часами на руках торговали вещами, одно
обладание которыми грозило годами тюрьмы. Я знал неприметный дом, из
которого молодые парни выносили пачки листовок. Потом милиционеры и солдаты
с негодованием срывали эти листовки с рекламных тумб и стен государственных
учреждений. Я видел, как милиция проводила облаву и как вооруженные люди в
штатском убивали солдата. Днем в мире царил покой. Война продолжалась ночью.
Каждую ночь я шел на окраину города, в парк возле зоологического сада.
Мужчины и женщины приходили туда торговать, пить и играть в карты. Они
угощали меня редким тогда шоколадом, учили метать нож в цель и приемам
борьбы с вооруженным человеком. За это мне поручали, незаметно от милиции и
сыщиков, доставлять по разным адресам небольшие пакеты. Когда после этого я
возвращался в парк, надушенные женщины прижимали меня к себе, увлекали на
траву, и я ласкал их так, как когда-то меня учила Евка. Мне было хорошо с
этими людьми, чьи лица скрывала ночная темнота. Здесь я никому не мешал.
Немоту они считали моим достоинством -- благодаря ей мне было легче
выполнять их поручения.
Но однажды ночью все закончилось. Из-за деревьев вспыхнули слепящие
глаза прожекторов, тишину вспороли пронзительные свистки. Парк был окружен
милиционерами, которые забрали всех нас в тюрьму. По пути я чуть было не
сломал палец милиционеру, который, не заметив у меня на груди красную
звезду, слишком грубо толкнул меня.
На следующее утро за мной пришли родители. Я был весь в грязи, форма
изорвалась этой беспокойной ночью. Родители были озадачены, но не упрекали
меня.
20
Я плохо рос и не прибавлял в весе. Врачи порекомендовали мне горный
воздух и занятия физическими упражнениями. Учителя говорили, что город не
идет мне на пользу. Осенью отец нашел работу в горном районе, на западе
страны, и мы уехали туда. Когда выпал первый снег, меня отправили жить в
горы. За мной согласился присматривать пожилой лыжный инструктор. Раз в
неделю родители проведывали меня в его горном домике.
Каждый день мы поднимались рано утром. Я снисходительно наблюдал, как
инструктор, став на колени, молился. Передо мной был взрослый образованный
городской человек, который вел себя, как суеверный крестьянин, и не мог
понять, что он одинок в этом мире, что никто ему не поможет. Каждый из нас
стоит особняком от остальных людей. И чем раньше поймешь, что все эти
Гаврилы, Митьки и Молчуны не вечны, тем лучше. Быть немым еще ничего не
значило -- люди все равно не понимали друг друга. Они любили или ненавидели,
нежно обнимались или жестоко дрались -- но каждый думал только о себе.
Чувства, жизненный опыт и ощущения каждого человека успешно отделяют его от
остальных людей, как густые заросли камыша отделяют глубокую реку от топкого
берега. Подобно горным вершинам, мы разглядываем друг друга -- слишком
высокие, чтобы затеряться за разделяющими нас долинами, но слишком низкие,
чтобы скрыться в небесах.
Целыми днями напролет я катался на лыжах по горным трассам. В горах
никто не жил. Туристические лагеря и гостиницы были сожжены, а люди,
обитавшие здесь раньше, выселены. Новые жители еще только начинали
приезжать.
Инструктор был спокойным и терпеливым человеком. Я старался слушаться
его и мне было приятно, когда он иногда хвалил меня.
Вьюга налетела совершенно неожиданно и снежными вихрями заслонила
горные вершины и хребты. Я потерял инструктора из виду и начал сам
спускаться по крутому склону, стараясь как можно быстрее добраться до
домика. Лыжи скользили по насту, от скорости захватывало дух. Когда я вдруг
увидел глубокий овраг, сворачивать было уже слишком поздно.
Комната была залита весенним солнцем. Повернув голову, я не
почувствовал боли. Приподнявшись на руках, я уже хотел снова лечь, когда
зазвонил телефон. Санитарка уже ушла, а телефон продолжал настойчиво
трезвонить.
Выбравшись из кровати я подошел к столу. Поднял трубку и услышал
мужской голос.
Приложив трубку к уху, я слушал нетерпеливые слова -- где-то на другом
конце провода кто-то хотел разговаривать со мной. . . Меня охватило
непреодолимое желание заговорить.
Я открыл рот и сделал усилие. Из горла начали выбираться звуки.
Напряженно, сосредоточенно я стал складывать их в слоги и слова. Я отчетливо
чувствовал, что звуки выпрыгивают из меня один за другим, как горошины из
открытого стручка. Не веря в происходящее, я отложил в сторону телефонную
трубку. Я начал произносить слова и предложения, декламировать строчки из
Митькиных песен. Голос, потерянный в далекой деревенской церкви, вернулся ко
мне и заполнил всю комнату. Я громко и неудержимо говорил, сначала как
крестьяне, потом как городские жители; говорил как только мог быстро,
восхищаясь полновесными звуками, тяжелыми от смысла, как мокрый снег от
воды, еще, еще и еще успокаивал себя, что я вновь обрел дар речи и голос не
намеревается ускользнуть от меня в открытую балконную дверь.
