его избивали за смуглое лицо, он, наверное, не успевал бы помогать другим --
слишком много времени ушло бы у него на защиту самого себя от деревенских
мальчишек и собак.
Но Сталин был грузином. Гаврила не говорил, намеревались ли немцы
уничтожить грузин. Но, рассмотрев людей окружающих Сталина на картинах, я
убедился, что они бы наверняка погибли в крематории, как только попались бы
немцам. Все они были смуглыми, черноволосыми, с темными глазами.
Сталин жил в Москве, поэтому она была сердцем всей страны и туда
устремлялись взгляды трудящихся масс всего мира. Солдаты пели о Москве
песни, писатели слагали о ней книги, поэты воспевали ее в стихах. О Москве
были сняты фильмы, о ней рассказывали захватывающие истории. Оказывается,
там, глубоко под улицами, плавно мчались длинные блестящие поезда, которые
бесшумно останавливались на станциях, украшенных мрамором и мозаикой
красивее, чем самые лучшие церкви.
Сталин жил в Кремле. Там, за высокой стеной, стояло много древних
дворцов и церквей. Виднелись похожие на огромные луковицы купола. На других
фотографиях была квартира в Кремле, в которой раньше жил покойный ныне
учитель Сталина -- Ленин. Некоторые солдаты отдавали предпочтение Ленину,
другие Сталину, так же, как одни крестьяне чаще обращались к Богу Отцу, а
другие -- к Богу Сыну.
Солдаты рассказывали, что окна кабинета Сталина светились до утра и
москвичи, а вместе с ними и трудящиеся массы всего мира, с надеждой смотрели
в сторону его окон и обретали вдохновение и веру в будущее. Там, в кабинете,
великий Сталин трудился на общее благо, разрабатывая скорейшие пути к победе
в войне и уничтожению врагов трудящихся масс. Он беспокоился обо всех
страдающих людях, даже о тех, кого все еще безжалостно угнетали в отдаленных
странах. Но день их освобождения приближался, и Сталин работал до поздней
ночи, чтобы ускорить его приход.
Я часто уходил в поле и напряженно размышлял там обо всем, что
рассказал мне Гаврила. Я сожалел о своих молитвах. Многие тысячи дней
небесного блаженства, которые я ими заработал пропали попусту. Если правда,
что нет Бога, нет Сына Божьего, нет Святой Матери, нет и никого из святых,
то что же сталось с моими молитвами? Может быть, они кружатся в пустых
небесах, как стая птиц, у которых мальчишки разорили гнезда? А может быть,
они, как мой потерянный голос, залетели в какое-нибудь укромное место и
теперь не могут выбраться оттуда?
Вспоминая некоторые фразы из прочитанных мной молитв, я чувствовал себя
обманутым. Гаврила уверял, что эти слова были бессмыслицей. Почему же я не
понял этого сразу? С другой стороны, трудно было поверить, что сами
священники не верили в Бога и использовали Его лишь для того, чтобы дурачить
людей. А как же в таком случае быть с Римской и Ортодоксальной церквями?
Неужели их строили только для того, чтобы устрашать людей выдуманным
могуществом Бога и заставлять их содержать священников? Ведь так рассказывал
Гаврила. Но если священники искренне верили в Бога, то что же будет с ними,
когда они неожиданно узнают, что на самом деле Бога нет, а в бескрайнем
небе, над куполом самой высокой церкви, летают только самолеты с красными
звездами на крыльях? Что они будет делать, если узнают, что их молитвы
нелепы, а служба в церкви и проповеди -- это обман?
Это ужасное открытие потрясет их сильнее, чем смерть родного отца. Люди
всегда находили поддержку в вере в Бога и, как правило, умирали раньше своих
детей. Таков закон природы. Их утешало то, что после смерти Бог проведет их
детей по проторенной ими на земле дороге, а горе детей, облегчала мысль, что
за могилой, покойных родителей встретит Бог. Люди всегда помнили о Боге,
даже когда Он был слишком занят, чтобы выслушивать их молитвы и подсчитывать
накопленные ими дни блаженства.
Постепенно из уроков Гаврилы я узнавал все больше и больше.
Существовали реальные способы утверждения добра в этом мире и были люди,
которые посвятили этому делу свои жизни. Это были члены Коммунистической
партии. Их отбирали из всего народа, специально обучали и поручали им особую
работу. Они были подготовлены к лишениям и не жалели своих жизней за дело
трудящихся. Члены партии стояли на таком месте в обществе, откуда поступки
людей были видны уже не бессмысленной неразберихой, но частью определенного
узора. Партия видела дальше самого лучшего снайпера. Вот почему каждый член
партии не только знал смысл происходящего, но, упорядочивая события,
направлял их в правильное русло. Поэтому члена партии невозможно было
когда-нибудь чем-либо удивить. Партия была движущей силой общества, ее можно
было сравнить с паровой машиной, толкающей паровоз. Она вела народ в светлые
дали, указывала кратчайшие пути к лучшей жизни. А машинистом этого паровоза
был Сталин.
С продолжительных и бурных партийных собраний, Гаврила всегда приходил
усталым и охрипшим. На собраниях члены партии оценивали работу товарищей,
критиковали их и себя, хвалили, когда было за что, или указывали на
недостатки. Они хорошо разбирались в происходящем и прилагали все силы,
чтобы люди не поддавались влиянию попов и капиталистов и не занимались
вредительством. Благодаря постоянной бдительности, члены партии закалились,
как сталь. Среди членов партии были молодые и люди постарше, офицеры и
добровольцы. Сила партии, объяснял Гаврила, состоит в ее способности
освобождаться от тех, кто, подобно кривому или неисправному колесу в телеге,
тормозит движение к прогрессу. Это самоочищение производилось на собраниях.
Именно там партийцы обретали необходимую стойкость.
Перед вами был неприметно одетый человек, работающий и воюющий рядом с
остальными солдатами огромной армии. Но на его груди, в кармане гимнастерки,
мог лежать партийный билет. В моих глазах такой человек изменялся, как
фотобумага в лаборатории полкового фотографа. Он становился одним из лучших,
из избранных, одним из тех, кто знал больше других. Его мнение несло в себе
больше силы, чем ящик взрывчатки. Беседуя в его присутствии, люди тщательно
подбирали слова и притихали, когда заговаривал он.
В советской стране человека оценивали не по его собственному мнению о
себе, а по отзывам окружающих. Только группа людей -- "коллектив" (в
оригинале "the collective" (прим. перев.).) -- определяла значимость и
нужность человека. Коллектив решал, как человек сможет принести наибольшую
пользу людям и что может помешать ему сделать это. Сам он превращался в
сплав высказанных о нем мнений. Гаврила объяснял, что необходимо постоянно
изучать человека. Хотя самую сокровенную суть узнать было невозможно, нельзя
было, чтобы на самом дне души, как в глубоком колодце, затаился враг
трудящегося народа, агент капиталистов. Поэтому нужно было всегда быть
начеку и с друзьями, и с врагами.
В мире Гаврилы человек был многолик. Одному его лицу давали пощечину,
другое целовали, а третье пока таилось нераскрытым. В любой момент человека
оценивали, учитывая его профессиональную подготовку, происхождение, успехи в
коллективе или в партийной работе, сравнивая с другими людьми, которые в
любой момент могли бы заменить его, или которых мог заменить он. Партия
изучала его одновременно через разные, но одинаковой точности, линзы --
никто не мог знать каким сложится его окончательный образ.
Стать членом партии уже было достижением. Дорога к этой вершине была
нелегка и чем больше я знакомился с жизнью полка, тем больше понимал
сложность мира Гаврила.
Выходило, что человеку нужно было карабкаться одновременно по многим
лестницам, чтобы взобраться на самый верх общества. Он мог преодолеть
половину пути на профессиональной стезе, но только начинать свой путь в
политике. Он мог одновременно подниматься и опускаться по разным лестницам.
Поэтому его шансы изменялись и, по словам Гаврилы, очередной успех часто
становился шагом вперед и двумя шагами назад. Кроме того, даже достигнув
вершины, можно было легко свалиться к ее подножию и тогда все приходилось
начинать сначала.
При оценке человека прошлое родителей тоже учитывалось, даже если они
уже умерли. У детей рабочих был больше шансов в политике, нежели у тех, чьи
родители были крестьянами или служащими. Эта тень происхождения неумолимо
сопровождала людей, так же как идея первородного греха преследует даже самых
праведных католиков.
Я был полон дурных предчувствий. Хотя я плохо помнил, чем занимался
отец, но припоминал кухарку, прислугу и няню, которых наверняка можно было
отнести к жертвам эксплуатации. Еще я знал, что ни отец, ни мать не были
рабочими. Неужели мое социальное происхождение повредит мне в новой жизни
среди советских людей, так же как черные волосы и глаза мешали жить среди
крестьян?
На военном поприще место человека определялось званием и должностью в
полку. Ветеран партии должен был беспрекословно подчиняться приказам даже
беспартийного командира. Потом, на партийном собрании, он мог раскритиковать
деятельность своего командира и, если его обвинение поддерживало большинство
членов партии, он мог добиться, чтобы командира понизили в должности. Иногда
бывало по другому. Командир мог наказать состоящего в партии офицера, и
партия, в свою очередь, могла за тот же проступок понизить его и в своей
иерархии.
Я растерялся перед этим лабиринтом. В мире, с которым знакомил меня
Гаврила, человеческие устремления и надежды были перепутаны друг с другом,
как корни и ветви огромных деревьев в густом лесу, где каждое дерево борется
за влагу и пробивается к солнечному свету.
Я был встревожен. Что будет со мной, когда я вырасту? Кого во мне
увидит партия? Каким я был на самом деле? Что у меня внутри -- сердцевина
свежего яблока или червивая косточка гнилой сливы?
Что делать, если коллектив решит, что я подхожу больше всего, например,
для ныряния на большие глубины? Будет ли принято во внимание, что я ужасно
боюсь нырять, потому что это напоминает мне то, как однажды, я едва не
утонул подо льдом? Коллектив может посчитать этот случай очень ценным опытом
и направит меня упражняться в нырянии. Вместо того, чтобы изобретать
огнепроводные шнуры, мне придется всю остальную жизнь быть ныряльщиком,
ненавидя воду и панически боясь каждого погружения. Что же тогда? Ведь
Гаврила утверждал, что один человек не может даже допускать, что его решение
будет вернее мнения большинства.
Я впитывал каждое слово Гаврилы и задавал ему разные вопросы, записывая
их на грифельной доске. Я прислушивался к разговорам солдат до и после
собраний, подслушивал сами собрания через брезент палатки.
Жизнь этих взрослых советских людей тоже была сложной. Возможно, жить
им было не легче, чем кочевать по деревням, где тебя принимают за цыгана.
Человек выбирал в стране жизни из разных тропинок, дорог и путей. Одни
приводили в тупик, другие вели в болота, опасные ловушки и капканы. В мире
Гаврилы только партия знала верные пути и верное направление.
Я старался не забыть ни одного слова и запомнить все, чему меня учил
Гаврила. Он убеждал, что для того чтобы быть полезным и счастливым, нужно
присоединиться к маршу трудового народа, идти со всеми в ногу, на указанном
в колонне месте. Напирать на идущих впереди так же плохо, как и отставать.
Это приведет к потере связи с массами, упадочничеству и вырождению. Любая
заминка может задержать движение всей колонны, а упавший рискует погибнуть
под ногами идущих. . .
17
Под вечер жители окрестных деревень пришли к лагерю. Они принесли
