полу осталась только горсточка слизи. Меня охватило чувство огромной потери.
Не обращая на меня внимания, мельник уселся на скамью и, медленно
раскачиваясь, уснул. Я постоял немного, потом осторожно поднял окровавленную
ложку и начал убирать посуду. Это была моя работа -- подметать пол и
поддерживать чистоту в комнате. Убирая, я старался не смотреть на
раздавленные глаза. В конце концов, отвернувшись, я сгреб липкую слизь и
забросил ее в печь.
Я проснулся рано утром. Снизу доносился храп мельника и его жены. Я
тихонько собрал еды, заправил комету горячими углями и выскочил во двор.
Батрак лежал у стены мельницы, рядом с амбаром. Сперва я хотел
побыстрее прошмыгнуть мимо, но, вспомнив, что он ничего не видит,
остановился. Батрак до сих пор не оправился от потрясения. Он стонал и
всхлипывал, прикрывая лицо руками. Его лицо, руки и рубаха были покрыты
коркой засохшей крови. Я хотел заговорить с ним, но испугался, что он может
спросить о своих глазах и мне придется сказать, чтобы он забыл о них, потому
что мельник все растоптал. Мне было очень жалко парня.
Я задумался, не теряются ли вместе со зрением воспоминания обо всем
увиденном раньше? Если да, то исчезает возможность видеть даже во сне. Если
же нет -- то не так это и страшно. Насколько мне было известно, мир везде
одинаков. Даже люди, хотя и отличаются друг от друга как звери и деревья,
хорошо запоминаются лишь если знать их много лет. Я прожил всего семь лет,
но уже много всего помнил. Когда я закрывал глаза, то ясно представлял себе
разные мелочи. Кто знает, может без глаз батрак увидит совершенно другой,
более привлекательный мир.
Из деревни донесся какой-то шум. Побаиваясь, что он может разбудить
мельника, я пошел со двора, время от времени трогая свои глаза. Теперь я
знал какие слабые корни у глаз и шел очень осторожно. Когда человек
наклоняется, его глаза свисают как яблоки с дерева и легко могут выпасть. Я
решил поднять голову вверх когда буду перелезать через ограду, но тут же
споткнулся и упал. Я со страхом ощупал глаза и убедился что они на месте.
Проверив, как они открываются и закрываются, я с восторгом заметил летящих
неподалеку птиц. Они летели очень быстро, но я мог проследить их полет и
даже увидел, как они взмыли к облакам и стали меньше дождинки. Я решил, что
теперь буду запоминать все, что увижу; и если у меня вынут глаза, я до конца
жизни буду вспоминать то, что успел увидеть.
5
Я ставил силки, а Лех продавал пойманных птиц в окрестных деревнях. В
ловле птиц здесь ему не было равных. Обычно он занимался этим в одиночку.
Меня он взял потому, что я был маленьким, гибким и легким. Я мог поставить
ловушки там, куда сам Лех забраться не мог -- на гибких ветках молодых
деревьев, в густых зарослях крапивы и чертополоха, на раскисших,
полузатопленных болотных кочках.
Лех жил бобылем. Его лачуга была заполнена самыми разными птицами -- от
обыкновенного воробья до мудрой совы. За птиц крестьяне давали Леху молоко,
масло, сметану, сыр, хлеб, колбасу, водку, фрукты и даже одежду. Обычно он
выменивал все это в близлежащих деревнях, разнося в клетках птиц, торгуя их
красотой и умением петь.
Лицо Леха было усыпано прыщами. Крестьяне утверждали, что такие лица
бывают у тех, кто таскает яйца из ласточкиных гнезд. Сам Лех говорил, что
лицо у него такое оттого, что в детстве он неосторожно плевал в огонь. Он
рассказывал, что его отец, деревенский писарь, хотел выучить его на
священника. Но Леха тянуло в лес. Он познакомился с жизнью птиц и завидовал
их умению летать. Однажды он сбежал из дома и, как вольная птица, начал
странствовать от деревни к деревне. Он наблюдал чудные повадки куропаток и
жаворонков, подражал беззаботному зову кукушки, трескотне сороки, уханью
совы. Он знал брачные повадки снегирей, ярость ревнивца-коростыля, кружащего
возле оставленного самкой гнезда, и горе ласточки у которой разорили гнездо
мальчишки. Он знал приемы соколиного боя и восхищался долготерпением
охотящегося на лягушек аиста. Он завидовал соловьиной песне.
Так, среди птиц и деревьев, он провел свою молодость. Теперь он сильно
похудел, его зубы гнили, кожа на лице обвисла а зрение постепенно
ухудшалось. В конце концов Лех построил хижину и поселился в ней. Там он
занимал один угол а остальные заставил птичьими клетками. В самом низу одной
из клеток нашлось немного места для меня.
Лех любил рассказывать о птицах. Я жадно ловил каждое его слово. От
него я узнал, что аисты обычно прилетают из-за далеких морей и океанов в
день Святого Иосифа и остаются в деревне, пока Святой Варфоломей не загонит
всех лягушек в грязь. Грязь затыкает лягушкам рты и аисты, не слыша
кваканья, не могут найти их и улетают. Аисты приносят счастье обитателям
домов, на крышах которых вьют гнезда.
Во всей округе только Лех знал, как приготовить место для гнезда аиста.
За эту работу он брал большие деньги и только самые зажиточные крестьяне
могли воспользоваться его услугами.
Лех относился к постройке гнезда очень ответственно. Сначала, создавая
основу для всего сооружения, он укреплял на коньке крыши борону. Борона
всегда была немного наклонена на запад, чтобы господствующие на местности
ветры не смогли сбросить ее с крыши. Потом Лех забивал в борону длинные
гвозди на половину их длины, чтобы аисты крепили за них прутья и солому.
Перед прилетом аистов, он привязывал к центру бороны большой красный лоскут,
чтобы привлечь внимание птиц.
Увидеть весной первого аиста летящим сулило удачу и везение, но увидеть
первого аиста на земле предвещало год горя и несчастий. Кроме того, аисты
раскрывали деревенские тайны. Они никогда не возвращались на крышу, под
которой в их отсутствие было совершено злодейство.
Это были удивительные птицы. Лех рассказал, что однажды, когда он
попытался поправить гнездо, его клюнула сидевшая на яйцах аистиха. Он
отомстил ей, подложив в гнездо гусиное яйцо. Когда птенцы вылупились, аисты
недоуменно рассматривали свое потомство. Один из отпрысков оказался
кривоногим уродом с плоским клювом. Папа Аист обвинил супругу в неверности и
хотел тотчас же убить незаконнорожденного. Мама Аистиха считала, что малыша
нужно оставить в гнезде. Семейные отношения выяснялись несколько дней. В
конце концов самка решила спасти жизнь подкидышу и осторожно выпихнула его
на соломенную кровлю по которой он, целый и невредимый, скатился вниз.
Казалось, что проблема решена и семейная гармония восстановлена. Но,
когда пришло время улетать, все аисты, как обычно, собрались вместе. После
обсуждения было решено, что самка виновна в адюльтере и не может лететь с
супругом. Приговор был исполнен должным образом. Перед тем как выстроиться
безупречным клином, птицы атаковали потерявшую доверие аистиху клювами и
крыльями. Она упала замертво рядом с крытым соломой домом на котором жила
прежде. Рядом с ее телом крестьяне видели плачущего горькими слезами
уродливого подкидыша.
Ласточки тоже жили интересной жизнью. Любимицы Девы Марии, они
приносили на своих крыльях весну и радость. Говорили, что осенью они улетают
подальше от человеческого жилья, рассаживаются, усталые и сонные, в
камышовых зарослях на отдаленных болотах. Лех рассказывал, что ласточки
сидят на камышинках до тех пор, пока те от веса их тел не ломаются,
сбрасывая их в воду. Там, под водой, в безопасном ледяном доме, ласточки
проводят всю зиму.
По разному можно было толковать крик кукушки. Услышавший его в этом
году впервые, сразу начинал бренчать монетами в карманах и пересчитывать
свои деньги, чтобы накопить за год по крайней мере такую же сумму. Для воров
особое значение имел день, когда они впервые в этом году слышали кукушку.
Если это случалось до появления листьев на деревьях, лучше было отказаться
от обреченных теперь на неудачу воровских планов.
Лех уважал кукушек больше других птиц. Он был уверен, что это
превращенные в птиц люди -- аристократы, тщетно умоляющие Бога вернуть им
человеческое обличье. Он догадался об их знатном происхождении по тому, как
они растили своих птенцов. Кукушки, говорил он, никогда не воспитывают свое
потомство сами. Они нанимают трясогузок, чтобы те кормили кукушат и
присматривали за ними, и продолжают летать по лесу, тщетно призывая Господа
вернуть их к прежней жизни.
К летучим мышам Лех относился с отвращением, считая их наполовину
птицами, наполовину мышами. Он называл их посланцами нечистой силы и был
уверен, что они ищут новые жертвы и, запутавшись в волосах человека, могут
внушить ему греховные желания. Тем не менее, даже такие создания были
полезны. Как-то раз Лех поймал сетью на чердаке летучую мышь и положил ее на
муравьиную кучу возле дома. Через день на муравейнике остались только белые
кости. Лех тщательно собрал их и повесил себе на грудь грудную косточку из
скелета летучей мыши. Он размолол остальные кости и, размешав получившийся
порошок в стакане с водкой, дал выпить любимой женщине. Мне он объяснил, что
от этого питья она будет любить его еще сильнее.
Лех говорил, что нужно внимательно наблюдать за птицами и учил меня
толковать их поведение. Например, если на фоне багрового заката большими
стаями летели разные птицы, было ясно, что на их крыльях, в поисках
заблудших душ рыщут злые духи. А если на поле слеталось много ворон, грачей
и галок, это означало, что дьявол созвал их сюда чтобы натравить на
остальных птиц. Появление белых ворон говорило о скором ливне; низко летящие
весенней порой дикие гуси предвещали дождливое лето и скудный урожай.
Перед рассветом, когда птицы еще спали, мы выходили на поиски их гнезд.
Лех широко шагал впереди осторожно переступая через кусты. Я быстро семенил
следом. Позже, когда солнечные лучи освещали самые укромные уголки лесов и
полей, мы вытаскивали из установленных накануне ловушек испуганно бьющихся
птиц. Лех осторожно доставал их, успокаивая одних и запугивая других. Он
засовывал их в перекинутую через плечо большую сумку, где птицы долго
барахтались и затихали, когда иссякали силы. Каждый новый пленник будоражил
сумку, заставлял ее дергаться и раскачиваться. Обычно над нашими головами
отчаянно щебеча кружили друзья и семья пленника. Лех исподлобья поглядывал
вверх и осыпал их проклятьями. Если птицы упорствовали, Лех опускал сумку на
землю, вынимал рогатку и, тщательно прицелившись, выстреливал камень в стаю.
Он бил без промаха. Через мгновение с шумом падала мертвая птица. Лех даже
не оборачивался, чтобы взглянуть на бездыханное тельце.
Ближе к полудню, Лех ускорял шаги и все чаще смахивал со лба пот.
Наступало самое важное время дня. На далекой, никому не известной поляне его
поджидала Дурочка Людмила. Я с гордостью трусил позади него, сумка, полная
барахтающихся птиц болталась у меня на плече.
Лес становился гуще и мрачнее. Стройные, цвета змеи стволы грабов
вонзались в облака. Липы, которые, по словам Леха, видели рождение
человечества, стояли расправив плечи -- их стволы были украшены серо-зеленым
налетом лишайника. Дубы выбрасывали из стволов ветки похожие на шеи
голодных, ищущих пищу птенцов, и своими кронами затеняли сосны, тополя и
липы. Иногда Лех останавливался и молча осматривал растрескавшуюся гниющую
кору, наросты на стволах деревьев, черные таинственные углубления на стволах
со дна которых сверкало обнаженное белое дерево. Мы пробирались через густые
рощицы молодых тонких березок, которые податливо сгибали перед нами нежные
