этой истории следует искать в произведениях Иосифа Флавия. В своей
автобиографии под названием _Жизнь_ иудейский историк похваляется тем, что
уже 14-летним мальчиком он отличался выдающимся умом и эрудицией. _Когда
мне было 14 лет,_ читаем мы в этой автобиографии,_ я пользовался всеобщим
уважением по причине моей любви к науке, и уважение это достигало такой
степени, что самые почтенные священники и ученые города Иерусалима
приходили ко мне, чтобы посоветоваться по различным правовым проблемам_.
Лука, бывший, как известно, человеком начитанным, несомненно знал
произведения иудейского историка, которые пользовались широкой
популярностью в Римской империи. Процитированный нами отрывок из
автобиографии Иосифа Флавия, очевидно, навел его на мысль, что и Иисус был
таким же чудо ребенком, поражающим окружающих своими познаниями и умом.
Он настолько поверил в это, что не видел ничего предосудительного в том, чтобы
относящееся к Флавию применить к Иисусу и таким образом частично восполнить
недостаток сведений о его земной жизни.
Итак, налицо типичная беллетризация. Сухая информация Флавия
вдохновила Луку на сочинение живой, полной драматического напряжения сцены,
действие которой развертывается на фоне реалий Иерусалимского храма. Следует,
однако, заметить, что это беллетризация особого рода. В её основе не столько
тщеславное желание литератора блеснуть интересным эпизодом, сколько глубокое
убеждение, что такой случай действительно имел место в жизни Христа. Такой
метод реконструкции биографии определенной личности может показаться нам
сегодня странным, но в период раннего христианства он применялся очень
широко, с той лишь разницей, что источником вдохновения для подобных
операций был, как мы в свое время увидим, в основном Ветхий завет. Иосиф
Флавий подсказал Луке и другие идеи. Например, несомненно, из произведений
Флавия взято упоминание о переписи населения, проведенной по приказу
Квириния; у других евангелистов об этом нет ни слова. Лука же использовал эту
информацию, чтобы мотивировать путешествие Святого семейства в Вифлеем. Ту
же родословную имеет лаконичное упоминание о галилеянах, _которых кровь
Пилат смещал с жертвами их_ (Лука, 13:1). Смысл его был бы непонятен, если бы
мы не прочитали в _Иудейских древностях_ (Флавий, 18, 3, 2) о жестоко
подавленных римлянами волнениях, причиной которых было то, что Пилат на
строительство нового акведука для Иерусалима взял сокровища из храма.
Сконфилд приводит ещё ряд таких аналогий. В рамках выяснения _влияний_ на
автора третьего евангелия стоит упомянуть о любопытном наблюдении Роберта
Грейвса.
Этот английский писатель, известный своими книгами, полными смелых
и оригинальных гипотез, утверждает ни больше ни меньше, что Лука
позаимствовал кое-что у римского писателя Апулея, автора _Золотого осла_,
произведения, которое сегодня считается классическим. И действительно, нельзя
не согласиться, что в одном случае тематическое сходство текстов Апулея и Луки
совершенно очевидно. Лука, единственный из евангелистов, приводит довольно
странное сказание о двух учениках, которые по дороге в селение Эммаус
встречают Иисуса, восставшего из мертвых. _Но глаза их были удержаны, так что
они не узнали его. Он же сказал им: о чем это вы, идя, рассуждаете между собою,
и отчего вы печальны? Один из них, именем Клеопа, сказал ему в ответ: неужели
ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни? И
сказал им: о чем? Они сказали ему: что было с Иисусом Назарянином, который
был пророк, сильный в деле и слове пред богом и всем народом_ (Лука, 24:16_
19). В _Золотом осле_ есть поразительно похожий эпизод. Два путешественника,
спеша к себе домой, с восторгом говорят о чуде, случившемся в округе. По дороге
они встречают незнакомца и узнают от него, что он ничего не слышал об этом
чуде. Прощаясь, один из путешественников говорит; _Ты, верно, из пришедших
сюда, нездешний, что ничего не слышал об этом чуде_. Предположение Роберта
Грейвса, конечно, очень заманчиво, но имеется одно обстоятельство, не
позволяющее безоговорочно принять его. Дело в том, что, когда Лука писал свое
евангелие, Апулея ещё не было на свете; по расчетам историков, он родился около
130 года нашей эры Следовательно, о прямом заимствовании речи быть не может.
Однако в пользу тезиса Грейвса можно привести два других аргумента. Во-
первых, возможно, что описание эпизода на дороге в Эммаус _ вставка,
включенная в текст евангелия под влиянием Апулея одним из более поздних
переписчиков. Это представляется в данном случае вполне вероятным, поскольку
Евангелие от Луки носит характер компиляции, составленной из самых различных
компонентов и, следовательно, легко поддающейся подобным операциям. А зачем
понадобилось переписчику включать в текст такую довольно-таки странную
историю? Достаточно внимательно прочитать соответствующий фрагмент
евангелия, чтобы понять, какую цель он преследовал. Это явная полемика с
единоверцами, не слишком верившими в воскресение Иисуса (Лука, 24:25_35).
Во-вторых (и это более вероятно), автор евангелия мог позаимствовать этот
сюжет из повести греческого прозаика Лукия из Патр, жившего в втором веке
нашей эры (_Золотой осел_ Апулея _ лишь переработка данной повести), или из
рассказа Аристида, жившего в первом веке до нашей эры Он, вероятно, хорошо
знал произведения этих греческих, очень популярных в то время писателей, тем
более что описываемые ими забавные приключения юноши, превратившегося в
осла, были известны повсюду, где народ говорил по-гречески.
Иисус святого Иоанна.
Читая Евангелия от Марка, Матфея и Луки, нетрудно заметить целый ряд
аналогий в изображении событий и самого Иисуса и даже в стиле и фразеологии
повествования. Сразу видно, что их связывает какая-то общая точка зрения на
описываемое, что они основаны на информации, почерпнутой из идентичных или,
по крайней мере, очень близких источников. То, что некоторые факты биографии
Иисуса, приведенные в этих трех евангелиях, можно было идентифицировать и
собрать в специальные энциклопедии, названные конкорданциями, навело ученых
на мысль дать этим евангелиям общее название, чтобы подчеркнуть их родство.
Таким образом в библеистской номенклатуре появился термин _синоптические
евангелия_, а авторов их стали называть _синоптиками_, от греческого слова
_синопсис_, что значит _общая точка зрения_, _общий взгляд_. Здесь сразу следует
оговориться, что сходство между этими евангелиями не имеет никакой ценности,
как доказательство достоверности изложенного в них. Термин _синоптические
евангелия_ употребляется в тех случаях, когда нужно подчеркнуть
противоположность между этими тремя евангелиями и Евангелием от Иоанна,
которое в корне отличается от них трактовкой как самой личности Иисуса, так и
его жизненной миссии. В Евангелии от Иоанна мы встречаемся с совершенно
другим Иисусом, который, пожалуй, не имеет ничего общего с Иисусом
синоптиков. Различия так резки, так существенны, что у нас есть все основания
спросить, кто же, в конце концов, говорит правду. Если правду говорят Марк,
Матфей и Лука, то св. Иоанн не может говорить правды, и наоборот. Профессор
Зигмунт Понятовский в _Очерке истории религии_ приводит две цифры, которые
достаточно наглядно характеризуют это положение вещей. Он подсчитал, что св.
Иоанн сходится с синоптиками только в 8 процентах текста, а остальные 92
процента _ исключительно его личный вклад в рассказ об Иисусе. Иисус
синоптических евангелий _ личность вполне реальная, наделенная всеми чертами
живого человека. Он редко и, пожалуй, неохотно говорит о себе и, собственно,
никогда не высказывается до конца, мессия ли он. В этом вопросе он так сдержан
и таинствен, что приказал молчать и ученикам своим, которые выражали
уверенность в том, что он сын божий. Насколько не похож на этот образ Иисус в
Евангелии от Иоанна! Уже Иоанн Креститель признал в нем сына божьего и
заявил, что недостоин развязать ремень у обуви его. Когда он увидел идущего к
нему Иисуса, он сказал: _Вот агнец божий, который берет на себя грех мира_.
Один из первых учеников Иисуса, Нафанаил, обратился к нему со словами:
_Раввй! Ты сын божий, ты царь израилев_. И Иисус отнюдь не отказался от этих
публично приписываемых ему свойств, которые возносили его над смертными. На
каждом шагу он подчеркивает, что он сын божий, и не оставляет никаких
сомнений относительно того, кто и зачем прислал его на землю. Автор четвертого
евангелия нимало не интересуется историческими фактами; с фанатичным
упорством он стремится доказать божественное происхождение Иисуса, защитить
эту свою точку зрения от нападок маловеров и выразить радость по поводу того,
что бог через посредничество своего сына дарует человечеству вечную жизнь. В
результате Иисус св. Иоанна имеет мало общего с историей. В его трактовке это
образ почти нематериальный, скрытый таинственной завесой мистики, созданный
с единственной целью: проповедовать определенные богословские доктрины; это
образ, выполненный в одном измерении, лишенный человеческих черт.
Колыбелью этого образа Иисуса были утопические мечтания
обожествляющих его последователей. В Евангелии от Иоанна Иисус, говоря о
себе, выражается загадочными, мистически звучащими метафорами, смысл
которых нелегко разгадать. Четвертое евангелие буквально нашпиговано
самоопределениями такого рода: _Я свет миру_, _Я дверь овцам_, _Я есмь пастырь
добрый_, _Я есмь истинная виноградная лова_, _Я не от сего мира_, _Я хлеб
жизни_ и т. д. Невозможно поверить, что простой плотник из галилейского
местечка, прочными узами связанный с самобытной фантазией своего народа, мог
столь торжественно относиться к своей персоне. Ясно, что все это _
стилистические находки, используемые в проповедническом запале членами
древних христианских общин и бесцеремонно вложенные автором евангелия в
уста Иисуса, чтобы окружить его нимбом божественности. В тексте Иоанна
исследователи насчитали 120 таких стереотипных оборотов. Это говорит о том,
насколько они были тогда в ходу и насколько люди не знали меры в их
употреблении. Таким же образом отнесся автор и к сюжетной стороне своего
евангелия. Эпизоды из жизни Иисуса, трактуемые у синоптиков как подлинные и
заслуживающие записи исторические факты, в Евангелии от Иоанна играют
совершенно иную роль. Они лишь предлог для выражения какой-нибудь
теологической доктрины или нравственной сентенции, то есть средство к
достижению цели, а не цель сама по себе. Более того, создается впечатление, что
некоторые эпизоды Иоанн сочинил специально для того, чтобы подкрепить свои
тезисы и сделать их более доходчивыми. Иначе не понятно, почему эти эпизоды
не были известны синоптикам. Итак, Евангелие от Иоанна не является
историческим повествованием, а собранием аллегорических притч,
заканчивающихся каким-нибудь афоризмом, в целом же это теологическое
исследование, облеченное в драматическую форму сказания о жизни, страстях и
смерти Иисуса Христа.
Метод аллегоризации Иоанн применяет и в описании разговора Иисуса с
евреями, после того как он выгнал менял из храма. На их вопрос, имел ли он право
это сделать, Иисус отвечает: _Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его_.
Евреи ответили на это с недоверием: _Сей храм строился сорок шесть лет, и ты в
три дня воздвигнешь его?_ Тут слово берет сам автор и заявляет: _А он говорил о
храме тела своего. Когда же воскрес он из мертвых, то ученики его вспомнили,
что он говорил это_. Перед нами _ типичный пример операции, благодаря
которой буквальное предсказание о разрушении Иерусалима превращено в
аллегорию, предсказывающую воскресение Иисуса из мертвых на третий день
после того, как он был распят.
В соответствии с основной тенденцией своего евангелия Иоанн обладает
собственным, особым взглядом на совершаемые Иисусом чудеса. У синоптиков,
