признать, что его книга все-таки является чисто литературным предприятием
именно в силу того, что она задумывалась с целью разрушения литературных
формул *******.
******* Представителем западного мира, да будет сказано ему это в
похвалу, он был еще и по своему христианскому убеждению: он верил, что
индивидуальное спасение (каждого в одиночку) невозможно и что ошибки одного
пятнают всех, и наоборот. Возможно, поэтому (догадка Оливейры) для своих
блужданий он выбрал романную форму и публиковал все, с чем он на этом пути
встретился или расстретился.
(-146)
96
Новость разлетелась-как-струя-пыли, и к десяти часам вечера практически
весь Клуб был там. Этьен с ключами, Вонг, кланявшийся до земли в надежде
унять ярость привратницы, mais qu'est-ce qu'ils viennent ficher, non mais
vraiment ces etrangers, ecoutez, je veux bien vous laisser monter puisque
vous dites que vous etes des amis du vi... de monsieur Morelli, mais quand
meme il aurait fallu prevenir, quoi, une bande qui s'amene a dix heures du
soir, non, vraiment, Gustave, tu devrais parler au syndic, ca devient trop
con, etc272. Бэпс, вооруженная, по выражению Рональда, the alligator's
smile273, сам Рональд, оживленный, похлопывал Этьена по спине и подталкивал
вперед, Перико Ромеро клял литературу, первый этаж RODEAU FOURRURES, второй
этаж DOCTEUR, третий этаж HUSSENOT, просто не верилось, что такое может
быть, Рональд толкнул Этьена локтем под бок, помянул недобрым словом
Оливейру, the bloody bastard, just another of his practical jokes I imagine,
dis done, tu vas me foutre la paix, toi274, это и есть Париж, чтоб ему было
пусто, проклятая лестница, одна кончается, другая начинается, осточертело
карабкаться вверх, что же это такое, черт бы ее задрал. "Si tous les gars du
monde"275. Вонг замыкал шествие, улыбку -- Густаву, улыбку -- привратнице,
bloody bastard, черт побери, ta gueule, salaud. На четвертом этаже дверь
справа приоткрылась сантиметра на три, и Перико увидел гигантскую крысу в
белой ночной рубашке, шпионившую одним глазом и всем носом. Прежде чем она
успела закрыть дверь, Перико сунул в щель ботинок и поведал ей о том, что
василиск от природы ядовит и злострашен и побеждает всех змей, от его свиста
они цепенеют, один его вид обращает их в бегство, а взгляд -- убивает. Мадам
Рене Давалетт, урожденная Франсильон, мало что поняла, однако фыркнула и
захлопнула дверь, но Перико выдернул ногу за одну восьмую секунды до -- БУМ!
На пятом этаже все остановились и смотрели, как Этьен торжественно вставляет
ключ в скважину.
-- Не может быть, -- в последний раз повторил Рональд. -- Это нам
снится, как говорят у княгини Турнунд-Таксис. Ты захватила выпивку, Бэпси?
Харону -- его обол, сама знаешь. Ну вот, дверь открывается -- и начинаются
чудеса, сегодня я жду чего угодно, такое чувство, будто близится конец
света.
-- Чертова ведьма, чуть мне ногу не размозжила, -- сказал Перико,
разглядывая ботинок. -- Да открывай же наконец, надоело торчать на лестнице.
Однако ключ никак не поворачивался, хотя Вонг и твердил, что во время
церемоний и таинств самым простым движениям препятствуют Силы, которые
следует побеждать Терпением и Хитростью. Свет погас. Да зажгите же
кто-нибудь огонь, черт возьми.
Бэпс
Рональд
Этьен
Этьен
Вонг
Перико
Рональд
Перико
Вонг
Бэпс
Этьен
Этьен
Этьен
Бэпс Рональд
Бэпс Бэпс
Рональд
Рональд
Этьен
Все вместе
Tu pourrais quand meme parler francais, non? Ton copain 1'argencul
n'est pas la pour piger ton charabia276. Вот спичка, Рональд. Проклятый ключ
заржавел, старик держал его в стакане с водой. Mon copain, mon copain, c'est
pas mon copain277. He думаю, что получится. Ты его не знаешь. Получше тебя.
Ну да. Wanna bet something? Ah merde, mais c'est la tour de Babel, ma
parole. Amene ton briquet, Fleuve Jaune de mon cul, la poisse, quoi278. В
дни Инь следует вооружаться терпением. Два литра, но хорошего. Ради бога,
чтоб тебе на лестнице не нагадили. Помню одну ночь, в Алабаме. Какие были
звезды, дорогой. How funny, you ought to be in the radio279. Ну вот,
начинает проворачиваться, а то ни с места, это все Инь, конечно, stars fell
on Alabama280, во что мне ногу превратила, еще спичку, ничего не видно, ou
qu'elle est281. Никак. Меня кто-то сзади хватает, дорогой... Тшш... Тш...
Пусть Вонг первым войдет и заговорит нечистую силу. О нет, ни за что.
Втолкни его, Перико, и все тут, китаец -- он всегда китаец.
-- А теперь -- тихо, -- сказал Рональд. -- Это совсем другая
территория, я говорю серьезно. Если кто-то пришел в надежде поразвлечься,
пусть катится, да поживей. Давай сюда бутылки, дорогая, ты всегда их
роняешь, когда волнуешься.
-- Не люблю, когда меня щупают в темноте, -- сказала Бэпс, глядя на
Перико с Вонгом.
Этьен медленно провел ладонью по внутренней стороне дверной рамы. Все
молча ждали, когда он найдет выключатель. Квартирка была маленькая,
пропыленная, укрощенный неяркий свет окутал все золотистым покровом, и Клуб,
вздохнув с облегчением, пошел осматривать квартиру, по ходу дела тихо
обмениваясь впечатлениями: репродукция таблички из Ура, "Легенда об
осквернении святого причастия" (Паоло Учелло, pinxit282), фотография Паунда
и Музиля, маленький портрет Де Сталя и огромное множество книг -- на стенах,
на полу, на столах, в уборной, в малюсенькой кухоньке, где все еще лежала
яичница, наполовину протухшая и наполовину окаменевшая, по мнению Этьена --
чудо красоты, а по мнению Бэпс -- по ней плачет помойка, ergo жаркая
дискуссия, меж тем как Вонг почтительно открывал "Dissertatio de morbis a
fascino et fascino contra morbos" Цвингера, а Перико, взобравшись на
табурет, -- любимое занятие -- разглядывал шеренгу испанских поэтов
"золотого века", маленькую астролябию из олова и слоновой кости; Рональд
застыл перед столом Морелли, зажав под мышками по бутылке коньяку, и смотрел
на папку в зеленом бархатном переплете, за таким столом сидеть да писать
Бальзаку, а не Морелли. Вот, значит, как, старик жил в двух шагах от Клуба,
а треклятый издатель заявлял, что в Австрии или на Коста-Брава, всякий раз
когда по телефону справлялись об адресе Морелли. Справа и слева -- папки, от
двадцати до сорока, всех цветов радуги, пустые или заполненные, а посредине
-- пепельница, словно еще один архив Морелли, помпейянское нагромождение
пепла и горелых спичек.
-- Выбросить в помойку такой натюрморт, -- сказал Этьен в ярости. --
Сделай это Мага, ты бы ее в порошок стер. А тут молчишь, ну, понятное дело,
муж...
-- Смотри, -- сказал Рональд и показал ему стол, чтобы он успокоился.
-- Бэпс ведь сказала, что протухла, зачем упрямиться. Итак, открываем
заседание. Этьен -- председатель, что поделаешь. А аргентинца все нет?
-- Нет аргентинца и трансильванца, Ги уехал за город, а Мага бродит
неизвестно где. Во всяком случае, кворум имеется. Вонг -- церемониймейстер.
-- Подождем немного Оливейру с Осипом. Бэпс -- ревизор расходов.
-- Рональд -- секретарь. Ответственный за бар. Sweet, get some glasses,
will you?283
-- Переходим к четвертой интермедии, -- сказал Этьен, садясь у стола
сбоку. -- Сегодня Клуб собрался во исполнение желания Морелли. До прихода
Оливейры, если он вообще придет, давайте выпьем за то, чтобы старик скорее
снова сел за этот стол. Боже мой, какое жалкое зрелище. Мы похожи на
кошмарный сон, который, возможно, снится Морелли в больнице. Ужасно. Так и
запишите в протокол.
-- А пока давайте поговорим о нем, -- сказал Рональд, которому на глаза
навернулись слезы, меж тем как он трудился над коньячной пробкой. -- Другого
такого заседания не будет, я в Клубе не первый год, а такого не помню. Да и
ты, Вонг, и Перико. Все мы. Damn it. I could cry284. Должно быть, такое
чувство испытывают, взобравшись на вершину горы или побив рекорд, -- словом,
что-нибудь в этом роде.
Этьен положил ему руку на плечо. Они сидели вокруг стола. Вонг погасил
все лампы, кроме той, что освещала зеленую папку. "Сцена почти для Эусапии
Паладино", -- подумал Этьен, с почтением относившийся к спиритизму. Они
принялись говорить о книгах Морелли и пить коньяк.
(-94)
97
Грегоровиуса, агента инакодействующих сил, уже давно заинтересовала
одна запись Морелли: "Внедриться в реальность или в возможную ипостась
реальности и чувствовать, как то, что на первых порах казалось самым нелепым
абсурдом, начинает приобретать смысл, сопрягаться с другими абсурдными
формами или не сопрягаться до тех пор, пока на разномастной ткани (в
сравнении со стереотипным рисунком каждого дня) не проступит и не проявится
стройный рисунок, который лишь при робком сравнении с прежним может
показаться бессмысленным, или бредовым, или непонятным. Однако не грешу ли я
излишней самонадеянностью? Отказаться от психологии и в то же время
отважиться на попытку познакомить читателя -- правда, определенного читателя
-- с миром личным, с личным жизненным опытом и размышлениями... Моему
читателю будет не хватать моста, промежуточных соединений, причинной связи.
Все в общем виде: поступки, результаты слагающих сил, разрывы, катастрофы,
надругательство. Там, где должно было бы быть расставание, -- рисунок на
стене; вместо крика -- удочка; смерть выльется в трио для мандолин. Но это и
есть расставание, крик и смерть, однако кто согласен сдвинуться с места,
выйти из себя, покинув центр, в котором пребывает, раскрыться? Внешние формы
романа изменились, но герои его все те же -- Тристан, Джен Эйр, Лафкадио,
Леопольд Блум, люди с улицы, люди из домов, из спален, характеры. Но таких
героев, как Ульрих (more285 Музиль) или Моллой (more Беккет), найдутся
тысячи Дарли (more Даррел). Что касается меня, то я спрашиваю, удастся ли
мне когда-нибудь заставить почувствовать, что настоящий и единственный
персонаж, который меня интересует, -- это читатель, в той мере, в какой хоть
что-то из написанного мною могло бы изменить его, сдвинуть с места, удивить,
вывести из себя". Несмотря на молчаливое признание поражения, содержащееся в
последней фразе, по мнению Рональда, в этой записи сквозила самонадеянность,
и это ему не нравилось.
(-18)
98
Вот так получается: те, что просвещают нас, слепы.
Так и бывает: кто-то, не осознавая того, безошибочно указывает нам
путь, но сам пойти по этой дороге не способен. Мага так и не узнает, с какой
точностью ее палец находил трещинку, пробежавшую по зеркалу, до какой
степени порой ее молчание или нелепая внимательность, метания ослепленной
сороконожки, были паролем и знаком для меня, замкнувшегося в себе самом, а
на самом деле -- нигде. И вот на тебе, трещинка... "Если навеки счастливым
ты хочешь остаться, // с бредом поэзии, Орасио, надо расстаться".
Объективно говоря: она не способна была указать мне ни на что в
пределах моей территории -- и на своей-то двигалась беспорядочно и на ощупь.
Безумный полет летучей мыши, беспорядочное кружение мухи по комнате. А мне,
сидевшему и глядевшему на нее, вдруг являлось указание, догадка. Она и
понятия не имела, что причина ее слез, порядок, в котором она делала
покупки, или манера жарить картофель были знаками. Морелли имел в виду
что-то подобное, когда написал: "До полудня чтение Гейзенберга, записи в
тетради и на карточках. Сынишка привратницы приносит мне почту, и мы
разговариваем с ним об авиамодели, которая, готовая, стоит у них на кухне.
Рассказывая, он два раза подпрыгивает на левой ноге, три -- на правой, два
