пресное варево
аренду недвижимость, все кабачки со всем запасом продукции и перебрался
жить в
вроде "Elle"158 и "Франс Суар" -- унылых журнальчиков, которыми
снабжала нас Бэпс. "И
Мадрид. Мой дядя, родной брат отца, Рафаэль Буэно де Гусман-и-Агаиде,
хотел, чтобы
перебрался жить в Мадрид" -- представляю, заглотишь так пять-шесть
страниц -- и, сам
я поселился у него в доме; но я этому решительно воспротивился, не
желая терять
того не замечая, втягиваешься, и уже не можешь бросить, как, например,
не можешь
независимости. В конце концов мне удалось мирно все уладить и найти
способ сочетать
перестать спать или мочиться, как не можешь отвыкнуть от раболепия,
кнута или
мою свободную жизнь с горячим гостеприимством моего родственника; я
снял жилье по
слюнявого умиления. "В конце концов мне удалось мирно все уладить" --
допотопный
соседству с его домом и таким образом мог в любое время оставаться
один, если мне
язык, штампованные фразы, специально, чтобы передавать архипрогнившие
мысли,
то было нужно, или нежиться в тепле семейного очага, когда возникала
подобная
переходящие, как деньги, из рук в руки, от поколения к поколению, te
voila en pleine
необходимость. Жил мой славный родственник, вернее, мы жили в квартале,
построен-
echolalie159. Heжиться в тепле семейного очага" -- ну и фразочка, мать
ее, ну и фразочка.
ном на том месте, где прежде находилось Посито. Квартира дяди,
располагавшаяся в
Ох, Мага, как ты могла питаться этой остывшей жвачкой и что это, черт
побери, за По-
пронсипаяе и стоившая восемнадцать тысяч реалов, была красивой и
светлой, однако
сито! Сколько времени ты убивала на это чтиво, видимо, убежденная, что
это и есть
не слишком просторной для его семьи. Я поселился в нижнем, более
тесном, этаже, но
жизнь, и если ты права и это действительно жизнь, то со всем остальным
давно пора
вполне достаточном для одного человека, обставил его с роскошью и
снабдил всеми
было покончить. (Принсипал -- что же это такое?) И бывало, когда я,
обойдя, витрина за
удобствами, к которым привык. Мое состояние, слава богу, позволяло мне
это в
витриной, весь египетский отдел Лувра, возвращался домой, мечтая о мате
и куске хлеба
достатке.
с сахаром, то заставал тебя у окна над чудовищным кирпичом-романом,
иногда в слезах,
Первые впечатления относительно внешнего облика Мадрида, в котором я не
был со
да, не отрицай, ты плакала оттого, что кому-то отрубили голову, ты
обнимала меня и
времен Гонсалеса Браво, приятно удивили меня. Сюрпризом оказались
красивые и
спрашивала, где я был, я не говорил, потому что в Лувре ты была бы мне
в тягость, я не
просторные новые кварталы, скорые средства сообщения и очевидное
улучшение общего
мог бы ходить там с тобою, твое невежество, бедняжка, могло испортить
мне все
вида зданий, улиц и даже людей: красивейшие сады, разбитые на месте
ранее пыльных
удовольствие, а значит; в том, что ты читала эти кошмарные романы,
виноват был я, мой
площадей, горделивые дома богачей, разнообразие и обилие торговых
помещений, ничуть
эгоизм; "пыльных площадей" -- это ничего, сразу вспоминаются пыльные
площади
не уступавших, судя по виду, торговле в Париже и в Лондоне, и, наконец,
множество
провинциальных городков или же улицы в Риохе; в сорок втором,
фиолетовые горы в
элегантных театров для всех слоев общества, рассчитанных на любые вкусы
и
сумерках и ощущение счастья, что ты один на краю света; "множество
элегантных
возможности. Эти и прочие вещи, которые я заметил позднее, дали мне
представление
театров" -- о чем он, этот тип? Да еще поминает Париж с Лондоном,
чьи-то вкусы и
о том резком продвижении вперед, которое наша столица сделала со времен
68-го года,
возможности, видишь, Мага, видишь, он обводит ироническим взглядом то,
что до
продвижении, более похожем на капризный скачок, нежели на твердую и
спокойную
глубины души трогает тебя, полагающую, будто ты культурнее оттого, что
читаешь этого
поступь тех, кто знает, куда он идет, однако ничуть не менее реальный
оттого. Одним
испанского писателя, чья фотография помещена на обложке, видишь, он
что-то талдычит
словом, в нос так и бил дух европейской культуры, дух благосостояния и
даже
про дух европейской культуры, а ты твердо уверена, что, преодолев этот
кирпич,
богатства, а также труда.
сможешь наконец-то понять, что такое микрокосм и макрокосм; бывало,
стоило мне
Мой дядя -- хорошо известный в Мадриде торговый агент. Было время,
когда он
войти в комнату, как ты доставала из ящика стола -- ибо у тебя был свой
рабочий стол,
занимал государственные посты, был первым консулом, потом советником в
что-то, а стол у тебя был всегда, хотя я так и не понял, для какой
такой работы он был
посольстве; а затем брак вынудил его закрепиться при дворе; какое-то
время он служил
тебе нужен, -- да, из ящика ты доставала пачку стихов Тристана
Л'Эрмита, к примеру,
в министерстве финансов, пользуясь покровительством и поддержкой Браво
Мурилъо,
или труд Бориса де Шлецера и показывала их мне с нерешительным и
одновременно
пока наконец семейные обязательства не побудили его сменить жизнь,
полную
высокомерным видом, какой бывает у человека, который приобрел
грандиозную вещь и
приключений, надежд и свободных порывов, на скучное место с твердым
жалованьем.
намерен тотчас же погрузиться в ее чтение. И невозможно было заставить
тебя понять,
Он был умеренно честолюбив, упрям, подвижен и умен, однако имел много
связей; он
что таким образом ты никогда ни к чему не придешь -- одно для тебя уже
слишком
занялся посредничеством в самого разного рода делах и немного спустя
весьма преуспел
поздно, а другое еще рано -- и что твое место всегда на краю отчаяния и
в самой
в искусстве давать ход делам, отложенным в долгий ящик. На это он и
жил, пробуждая
поздно, а другое еще рано -- и что твое место всегда на краю отчаяния и
в самой
к жизни те, что дремали в архивах, подталкивая те, что залеживались в
столах, и
сердцевине радости и искренности, а твоя душа обречена на вечные
смятения и маету.
спрямляя по возможности путь тех, которым случалось заплутаться в
дороге. Ему
"Подталкивая те, что залеживались в столах" -- нет, со мною ты не могла
на это
благоприятствовали дружеские отношения с людьми из той и другой партии,
равно как
рассчитывать, твой стол -- твой стол: я тебя за него не сажал и не мне
тебя из-за него
и влияние, которое он имел в различных государственных учреждениях. Для
него не
высаживать, я просто смотрел, как ты читаешь эти свои романы и
разглядываешь
существовало закрытых дверей. Можно было подумать, что министерские
приврат-
обложки и иллюстрации, а ты все ждала, когда я усядусь рядом и стану
тебе объяснять и
ники обязаны были ему жизнью, ибо всякий раз они приветствовали его с
истинно
подбадривать -- словом, делать то, чего каждая женщина ждет от мужчины;
чтобы он
сыновней любовью и распахивали пред ним двери, как перед своим. Я
слышал, что в
тихонько распустил ей поясок на талии, подмял бы ее и встряхнул, дал бы
ей стимул и
былые времена он получил большие деньги, приняв горячее участие в
знаменитом
оторвал бы в конце концов от вековечной тяги вязать фуфайки или
говорить, говорить и
процессе по делу о шахтах и железных дорогах; однако в других делах его
робкая
говорить без умолку ни о чем. Послушай, даже если я и чудовище, мне
нечем
честность немало вредила ему. Когда я появился в Мадриде, он, судя по
всему, вел
похвастаться, у меня нет даже тебя, поскольку было решено, что я должен
тебя потерять
достаточно обеспеченную жизнь, однако без особых излишеств. Он ни в чем
не
(и даже не потерять, так как для этого надо было бы сначала тебя
заполучить), "что, по
испытывал нужды, но сбережений не имел, что, по правде говоря, не
слишком похвально
правде говоря, не слишком похвально для человека, который...". Не
слишком похвально,
для человека, который, изрядно потрудившись, приближался к концу
жизненного пути и
как же, давно я не слыхал этого выражения, до чего же наш язык обедняет
нас,
едва ли имел время наверстать упущенное.
пересмешников, у меня, мальчишки, на языке было гораздо больше слов,
чем теперь, а я
В те годы он был мужчиной не таким старым, как казался, всегда одетым,
как
владел огромным словарным запасом, впрочем совершенно бесполезным, хотя
самые элегантные молодые люди, превосходно и в высшей степени
замечательно. Он
превосходным и в высшей степени замечательным. Интересно, неужели ты
всерьез
начисто брил лицо, являя тем самым пример верности прошлому поколению,
к которому
вникала во все перипетии этого романа или он просто служил тебе
отправной точкой для
он и принадлежал. Его любезность и веселость никогда не переходили
черты, за которой
путешествий в таинственные страны, для путешествий, которым я напрасно
завидовал, в
следуют навязчивая фамильярность или же развязность. В умении вести
беседу
то время как ты завидовала моим походам в Лувр, о которых подозревала,
хотя мне
состояло ею главное достоинство и главный его недостаток, ибо, зная
цену этому
ничего не говорила. Так мы с тобой и приближались все больше и больше к
тому, что
своему умению, он давал волю своей страсти к подробностям, чтобы
нещадно
ничего не говорила. Так мы с тобой и приближались все больше и больше к
тому, что
разбавлять ими свои рассказы. Бывало, он принимался за подробности с
самого начала и
должно было случиться однажды, когда ты четко поняла бы, что я не
собираюсь тебе
разукрашивал свою историю с такой детской тщательностью, что
приходилось
дать ничего, кроме частицы своего времени и своей жизни, "нещадно
разбавлять ими
умолять его ради господа бога быть покороче. Когда он описывал
какой-нибудь случай
свои рассказы", вот именно, вспомнишь об этом -- и на душе становится
муторно. Но
на охоте (занятие, к которому он питал огромную страсть), то от
вступления до того
какая красивая ты была у окна, с бликами серого неба на щеке и с книгой
в руках, а рот,
момента, когда наконец вылетала пуля, проходило столько времени, что
слушатель
как всегда, жадно полуоткрыт, и в глазах смятение. Сколько в тебе было
потерянного
успевал окончательно забыть, о чем идет речь, и звук выстрела его
порядком пугал. Не
времени, и какою ты казалась нездешнею, словно бы несформированной,
словно ты
знаю, следует ли отнести к физическим недостаткам способность его
слезных желез
могла стать совсем иной под иными звездами, и когда я заключал тебя в
объятия и брал
легко раздражаться, так что порою, особенно в зимнее время, глаза у
него были влажны
тебя, то был не просто акт любви, но любовное соитие, нежнейшее, почти
что
и воспалены, словно он плакал, пуская слюни и сопли. Я не знаю другого
мужчины, у
богоугодное дело, и я обольщался, обольщался бесовской гордыней
интеллектуала,
которого был бы такой богатый и разнообразный набор батистовых носовых
