-- Впереди.
-- А Бэпс с Этьеном замыкали шествие.
-- Позади.
-- Между четвертым и третьим этажом мы услыхали страшный стук. Рональд
сказал, что это старик с пятого, мстит нам. Когда мама приедет, я попрошу ее
вступить в контакт со стариком.
-- Твоя мама? Адголь?
-- Ну конечно, она моя мать, герцеговинская. Этот дом ей понравится,
она страшно восприимчивая, а тут такое происходило... Я говорю не только о
зеленой кукле.
-- Давай объясни мне, какая восприимчивая у тебя мама и какой это дом.
Поговорим, че, поворошим все как следует. Почешем языки.
(-57)
31
Грегоровиус давно отказался от иллюзии понимать, но тем не менее любил,
чтобы даже недопонятое блюло определенный порядок и имело какие-то резоны.
Как ни путались у него карты таро, он снова и снова раскидывал их где
придется -- на прямоугольнике стола или на покрывале постели. Заставить во
что бы то ни стало этого поглотителя аргентинского зелья раскрыть порядок
его метаний. И притом в самый что ни на есть путаный момент его хаотических
порывов, не то потом ему самому трудно будет выбраться из собственной
паутины. Не отрываясь от мате, Оливейра уступал и припоминал что-нибудь из
своей прошлой жизни или отвечал на вопросы. И сам спрашивал, с иронией,
интересовался подробностями погребения или поведения людей. И лишь изредка
впрямую спрашивал о Маге, однако видно было, подозревал, что ему скажут
неправду. В Монтевидео, в Лукке, где-нибудь в Париже. Грегоровиусу
подумалось, что, догадайся Оливейра, где может находиться Лусиа, он бы
стремглав выбежал из комнаты. Похоже, его специальность -- пропащие дела.
Сперва дать делу пропасть, сперва потерять, а потом нестись искать как
сумасшедший.
-- Адголь будет смаковать каждый день в Париже, -- сказал Оливейра,
меняя заварку. -- Если она ищет ада, то тебе достаточно показать ей
что-нибудь здешнее. Скромненькое, однако заметь, что и ад подешевел.
Сегодняшнее nekias148: проехаться в метро в половине седьмого или сходить в
полицию продлить carte de sejour149.
-- А тебе бы хотелось все по большому счету и с парадного входа, да?
Поговорить с Аяксом, с Жаком Алеманом, с Кейтелем, с Тропманом.
-- Конечно, но что поделаешь, если сегодня у нас главный вход -- дыра
унитаза. Впрочем, этого даже Тревелер не поймет, а уж он-то кое в чем
разбирается. Тревелер -- мой друг, ты его не знаешь.
-- Ты, -- сказал Грегоровиус, глядя в пол, -- путаешь игру.
-- Каким образом?
-- Не знаю, но чувствую. Сколько я с тобой знаком, ты все время ищешь
что-то, но такое ощущение, будто то, что ты ищешь, у тебя в кармане.
-- Об этом еще мистики говорили, хотя и не упоминали кармана.
-- А заодно портишь жизнь многим людям.
-- Они сами на это идут, сами. Им не хватает одного маленького толчка,
я только мимо прохожу, а они уже готовы. Дурных намерений у меня не было.
Ничего плохого я не хотел.
-- Но что ты все-таки ищешь, чего добиваешься, Орасио?
-- Права на жительство.
-- Здесь?
-- Это метафора. А поскольку Париж -- тоже метафора (я слышал, ты сам
говорил), то мои желания вполне естественны.
-- Но при чем тут Лусиа? И Пола?
-- Неоднородные величины, -- сказал Оливейра. -- Ты полагаешь, что если
они женщины, то их можно стричь под одну гребенку? Разве они тоже не ищут
себе удовольствия? А ты сам, такой вдруг пуританин, ты сам втерся сюда разве
не благодаря менингиту или не знаю, что там нашли у мальчика. Хорошо еще,
что мы с тобой не слишком щепетильны, все-таки отсюда одного вынесли ногами
вперед, а другого могли вывести в наручниках. Сюжет трагический, прямо для
Шолохова, уверяю. А мы себя даже не стали презирать, в этой комнате так
уютно.
-- Ты, -- сказал Грегоровиус, снова глядя в пол, -- путаешь игру.
-- Растолкуй, братец, что ты имеешь в виду, сделай милость.
-- У тебя в голове, -- упорствовал Грегоровиус, -- засела идея
имперского величия. Ты говоришь -- право на жительство, право на город? Да
нет, право властвовать над городом. А досада твоя -- от незалеченного
честолюбия. Ты ехал сюда и думал, что у площади Дофин тебя ждет твоя статуя
в полный рост. Единственное, чего я не понимаю, -- твоей техники. А
честолюбие твое вполне законное. Ты достаточно необычен во многих смыслах.
Однако же до сих пор все, что ты делал, насколько я вижу, противоположно
тому, что делали бы на твоем месте другие честолюбцы. Этьен, например, я уж
не говорю о Перико.
-- А, -- сказал Оливейра, -- все-таки, похоже, глаза тебе даны не зря.
-- Совершенно противоположно, -- повторил Осип, -- но при этом от
честолюбия не отказывался. И вот этого я объяснить не могу.
-- Ох уж эти мне объяснения... Все так запутанно, братец. А ты
представь, что это твое честолюбие дает плоды, только если от него
откажешься. Нравится тебе такая формула? Это не совсем то, что я хотел тебе
сказать, но то, что я хотел, невыразимо. Вот и приходится крутиться, как
собака за собственным хвостом. Хватит с тебя, чертов черногорец, я сказал
все, даже о праве на город.
-- Смутно понимаю. Значит, ты... Надеюсь, все-таки ты не пойдешь по
пути тотального отказа или чего-нибудь в этом же роде.
-- Нет, нет.
-- Тогда, значит, отказ мирской, назовем это так?
-- И это не так. Я ни от чего не отказываюсь, просто поступаю так,
чтобы все сущее отказалось от меня. Разве не знаешь: когда прорывают ход,
землю роют, роют и отбрасывают подальше.
-- Так, значит, право на город...
-- Вот именно, теперь ты близок к истине. Вспомни слова: "Nous ne
sommes pas au monde"150. А теперь заостри осторожно эту мысль.
-- Значит, все честолюбие -- лишь для того, чтобы каждый раз начинать
все с нуля?
-- Понемножку, почти что ни с чего, так, с ничтожной малости, о суровый
трансильванец, о похититель женщин, попавших в затруднительное положение, о
сын трех матерей, умевших разговаривать с духами.
-- И ты, и другие... -- пробормотал Грегоровиус, отыскивая трубку. --
Какая пошлость, боже мой. Вы, разбойники, посягнувшие на вечность, воронка,
засасывающая небеса, сторожевые псы господа бога, нефевибаты. Хорошо еще,
нашелся образованный человек и может вас всех назвать своими именами.
Космические скоты.
-- Ты делаешь мне честь подобными определениями, -- сказал Оливейра. --
Доказательство того, что ты начинаешь понимать, и неплохо.
-- А я лучше буду дышать кислородом и водородом, как повелел нам
господь бог. Моя алхимия не такая хитроумная, как ваша, меня интересует
только философский камень. Крошечный окопчик рядом с твоими воронками,
унитазами и онтологическими изъятиями.
-- Давно у нас не было такой славной метафизической беседы, не
находишь? Это не разговор друзей, а состязание снобов. Рональд, например,
испытывает перед ними ужас. И Этьен тоже не выходит за пределы солнечного
спектра. А с тобой -- полный порядок.
-- Мы и вправду могли бы подружиться" -- сказал Грегоровиус, -- если бы
в тебе было хоть что-нибудь человеческое. Подозреваю, Лусиа говорила тебе то
же самое, и не раз.
-- Совершенно верно, каждые пять минут. Интересно, до чего же здорово
научились люди играть этим словом -- человеческое. Но почему, в таком
случае. Мага не осталась с тобой, у тебя из всех пор лезет человеческое.
-- Она меня не любит. Чего только не бывает среди людей.
-- А теперь она собралась назад, в Монтевидео, снова опуститься в ту
жизнь...
-- А может, она уехала в Лукку. В любом месте ей будет лучше, чем с
тобой. Равно как и Поле, и мне, и всем остальным. Прости за откровенность.
-- Не надо извиняться. Осип Осипович. Зачем говорить друг другу
неправду? Нельзя жить рядом с человеком, манипулирующим тенями, с
дрессировщиком падших женщин. Нельзя терпеть человека, который может целый
день убить, рисуя радужными нефтяными разводами на водах Сены. Да, мои замки
и ключи -- из воздуха, да, я пишу в воздухе дымом. И предвосхищаю слова,
которые рвутся у тебя с языка: нет ничего более эфемерного и смертоносного,
чем это, просачивающееся отовсюду, что мы, сами того не зная, вдыхаем вместе
со словами, или с любовью, или с дружбой. Близко то время, когда меня
оставят одного, совсем одного. Признай все-таки, что я никому не
навязываюсь. Давай хлестни меня без стеснения, сын Боснии. В следующий раз,
встретив на улице, ты меня не узнаешь.
-- Ты сумасшедший, Орасио. И по-глупому сумасшедший, потому что тебе
это нравится.
Оливейра вынул из кармана кусок газеты, неизвестно с каких пор там
залежавшийся: список дежурных аптек, обслуживающих население с восьми утра
понедельника до восьми утра вторника.
-- Первый столбик, -- прочитал он. -- Реконкиста, 446 (31-5488),
Кордова, 386 (32-8845), Эсмеральда, 599 (31-1750), Сармьенто, 581 (32-2021).
-- Что это?
-- Инстанции реальности. Поясняю: Реконкиста -- то, что мы сделали с
англичанами. Кордова -- многомудрая. Эсмеральда -- цыганка, повешенная за
любовь к ней одного архидьякона. Сармьенто -- нет отбою от клиента. Второй
куплет: Реконкиста -- улица ливанских ресторанчиков. Кордова -- потрясающие
ореховые пряники. Эсмеральда -- река в Колумбии. Сармьенто151 -- то, чего в
школе всегда хватает. Третий куплет: Реконкиста -- аптека, Эсмеральда -- еще
одна аптека, Сармьенто -- тоже аптека. Четвертый куплет...
-- Я утверждаю, что ты сумасшедший, потому, что не вижу, как ты
собираешься прийти к своему знаменитому отречению.
-- Флорида, 620 (31-2200).
-- Ты не был на погребении потому, что хоть ты и отрицаешь многое, но
глядеть в глаза друзьям уже не способен.
-- Иполито Иригойен, 749 (34-0936).
-- И Лусии лучше лежать на дне реки, чем у тебя в постели.
-- Боливар, 800. Телефон почти стерся. Если в квартале у кого-нибудь
заболел ребенок, они не смогут достать террамицина.
-- Да, на дне реки.
-- Коррьентес, 1117 (35-1468).
-- Или в Лукке, или в Монтевидео.
-- Или на Ривадавии, 1301 (38-7841).
-- Припрячь этот список для Полы, -- сказал Грегоровиус, поднимаясь. --
Я ухожу, а ты делай что хочешь. Ты не у себя дома, но поскольку ничто не
реально и поскольку следует начинать с nihil152: и так далее и тому
подобное... Распоряжайся на свой лад всеми этими иллюзиями. А я пойду куплю
бутылку водки.
Оливейра настиг его у самой двери и положил ему руку на плечо.
-- Лавалье, 2099, -- сказал он, глядя ему в лицо и улыбаясь. --
Кангальо, 1501. Пуэйрредон, 53.
-- Телефонов не хватает, -- сказал Грегоровиус.
-- Начинаешь понимать, -- сказал Оливейра, убирая руку. -- В глубине
души ты понимаешь, что мне нечего сказать ни тебе, ни кому бы то ни было.
На втором этаже шаги остановились. "Сейчас вернется, -- подумал
Оливейра. -- Боится, как бы я не сжег кровать или не порезал простыни.
Бедный Осип". Но прошла минута, и шаги затопали вниз.
Сидя на постели, он просматривал бумаги, оставшиеся в ящике тумбочки.
Роман Переса Гальдоса, счет из аптеки. Ну просто ночь аптек. Бумажки,
исчерченные карандашом. Мага унесла все, остался только прежний запах, обои
на стенах, кровать с полосатым матрацем. Роман Гальдоса, надо же додуматься
до такого. Обычно были книжонки Вики Баума или Роже Мартен дю Гара, от них
иногда -- необъяснимый скачок к Тристану Л'Эр-миту, и тогда целыми часами по
любому поводу повторялись строки "les reves de 1'eau qui songe"153, а не то
-- рассказики Швиттерса, своего рода выкуп, епитимья на изысканное и
таинственное, а потом вдруг хваталась за Дос Пассоса и пять дней подряд
