-- Да перестаньте. Они мне осточертели все, я бы их вытолкала отсюда
взашей. Один раз в жизни хочешь послушать Шенберга, один раз в жизни
вздумаешь...
Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с
последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его;
она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за
талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо.
А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.
-- Бедняжка, бедняжка, -- твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. --
Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.
-- Глупый, -- сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным
благоговением. -- Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное -- не
для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.
-- Посидите еще немножко, -- умолял Грегоровиус.
-- Не хочется, -- сказала Мага. -- И что этот идиот все стучит и
стучит?
-- Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка...
-- Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.
-- Пусть его стучит, не беспокойтесь, -- неуклюже посоветовал
Грегоровиус.
-- Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, -- сказала Мага и
рассмеялась ему прямо в лицо.
-- Ради бога, если бы вы знали...
-- Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, -- сказала
Мага, вдруг поняв, -- да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать
дальше, если хотите.
-- О боже, нет, нет.
-- Не слышите разве -- он все стучит?
-- Я сейчас схожу к нему и набью ему физиономию, -- сказал Грегоровиуе.
-- Давайте, -- поддержала его Мага, вскакивая на ноги, чтобы он мог
пройти. -- Скажите, что он не имеет права будить людей в час ночи. Пошли,
вставайте, его дверь -- налево, на ней ботинок прибит.
-- Ботинок -- на двери?
-- Ну да, старик совершенно сумасшедший. Ботинок и обломок зеленого
аккордеона. Ну что же вы не идете?
-- Я думаю, не стоит, -- устало сказал Грегоровиус. -- Все совсем не
так, и все бессмысленно. Лусиа, вы не поняли, что... В конце концов, что же
это такое, пора бы ему перестать стучать.
Мага отошла в угол, сняла с гвоздя что-то, в темноте показавшееся
щеткой, и Грегоровиус услышал, как она грохнула в потолок. Вверху затихли.
-- Теперь можем слушать все, что нам вздумается, -- сказала Мага.
"Интересно", -- подумал Грегоровиус, уставая все больше и больше.
-- Хотя бы, -- сказала Мага, -- сонату Брамса. Какая прелесть, ему
надоело стучать. Подождите, сейчас я найду пластинку, она должна быть где-то
здесь. Ничего не видно.
"Орасио там, за дверью, -- подумал Грегоровиус. -- Сидит на лестнице,
прислонился спиной к двери и все слышит. Как фигура на картах Таре, нечто,
что должно разрешиться, некий полиэдр, где каждая сторона и каждая грань
имеют свой непосредственный смысл, ложный до тех пор, пока все не сойдется в
смысл опосредованный и не явится откровение. Таким образом, Брамс, я, стук в
потолок, Орасио -- все это вместе медленно движется к. некоему объяснению. А
впрочем, все бесполезно". Он задал себе вопрос: а что если попытаться снова
в темноте обнять Магу? "Но ведь он тут и слушает. Наверное, он даже способен
получать удовольствие оттого, что слышит нас, иногда он просто
отвратителен". Он не только побаивался Орасио, но и с трудом признавался
себе в этом.
-- Вот она, наверное, -- сказала Мага. -- Да, серебристая наклейка, а
на ней -- две птички. Кто это там, за дверью, разговаривает?
"Да, стеклянный полиэдр, и в потемках он постепенно складывается из
кристаллов, -- подумал Грегоровиус. -- Сейчас она скажет это, а там, за
дверью, произойдет то, и я... Однако я не знаю, что -- это и что -- то".
-- Это Орасио, -- сказала Мага.
-- Орасио с какой-то женщиной.
-- Нет, это наверняка старик сверху.
-- У которого ботинок на двери?
-- Да, у него голос старушечий, как у сороки. И всегда ходит в
барашковой шапке.
-- Лучше не ставить пластинку, -- посоветовал Грегоровиус. --
Посмотрим, что будет.
-- А потом мы уже не сможем послушать сонату Брамса, -- сказала Мага,
раздражаясь.
"Странная шкала ценностей, -- подумал Грегоровиус. -- Они там, на
лестничной площадке, в полной темноте вот-вот сцепятся, а она думает об
одном -- удастся ли ей послушать сонату". Но Мага оказалась права, как
всегда, она единственная оказывалась права. "Пожалуй, у меня гораздо больше
предрассудков, чем я думал, -- решил Грегоровиус. -- Можно подумать, что
если ты ведешь жизнь affranchi104, принимаешь материальный и духовный
паразитизм Лютеции, то ты чист от всех предрассудков, как доадамов человек.
Ну и дурак".
-- "The rest is silence"105, -- сказал Грегоровиус со вздохом.
-- Silence my foot106, -- сказала Мага, знавшая довольно много
английских слов. -- Сейчас увидите, они начнут по новой. И первым откроет
рот старик. Ну вот, пожалуйста. "Mais qu'est-ce que vous foutez?"107 --
загнусавила Мага, передразнивая. -- Посмотрим, что ответит Орасио. Мне
кажется, он тихонько смеется, а когда он начинает смеяться, то слов не
находит, просто невероятно. Пойду посмотрю, что там творится.
-- А как хорошо было, -- прошептал Грегоровиус так, словно ему явился
ангел-выдворитель. Герард Давид, Ван дер Вейден, Флемальский мастер -- в
этот час все ангелы почему-то были чертовски похожи на фламандских, такие же
толстомордые и глупые, но гладенькие, лоснящиеся и непоправимо буржуазные.
(Daddy-ordered-it, so-you-better-beat-it-you-lousy-sinners108.) Вся комната
забита ангелами, "I looked up to heaven and what did I see // A band of
angels comin'after me"109 -- вечно этим кончается: ангелы-полицейские,
ангелы -- сборщики налогов и просто ангелы. Что за бардак; струйка холодного
воздуха пробежала по ногам, в уши ударила злая лестничная перебранка, а
глаза ухватили силуэт Маги, растворявшийся в дверном проеме.
-- C'est pas des facons ca, -- говорил старик. -- Empecher les gens de
dormir a cette heure c'est trop con. J'me plaindrai a la Police, moi, et
puis qu'est-ce que vous foutez la, vous planquez par terre contre la porte?
J'aurais pu me casser la gueule, merde alors110.
-- Идите спать, дедуля, -- говорил Орасио, устраиваясь поудобнее на
полу.
-- Dormir, moi, avec le bordel que fait votre bonne femme? ca alors
comme culot, mais je vous previens, ca ne passera pas comme ca, vous aurez
de mes nouvelles111.
-- "Mais de mon frere le Poete on a eu des nouvelles"112, -- сказал
Орасио, зевая. -- Представляешь, что за тип?
-- Идиот, -- сказала Мага. -- Поставила пластинку совсем тихо, а он
стучит. Сняла пластинку -- он опять стучит. Чего ему надо?
-- Ну как же, есть даже анекдот про то, как один уронил с ноги башмак.
-- Не знаю такого анекдота, -- сказала Мага.
-- Я так и думал, -- сказал Оливейра. -- И все-таки старики внушают мне
уважение и еще кое-какие чувства, но этому я бы купил банку формалина и
засунул бы его в ту банку, чтоб не приставал.
-- Et en plus ca m'insulte dans son charabia de sales meteques, --
сказал старик. -- On est en France, ici. Des salauds, quoi. On devrait vous
mettre a la porte, c'est une honte. Qu'est-ce que fait le Gouvernement, il
me demande. Des Arabes, tous des fripouilles, bande de tueurs113.
-- Хватит про грязных метисов, видели бы вы банду французишек, которые
тянут соки из Аргентины, -- сказал Оливейра. -- Ну, что вы слушали? Я только
что пришел, до нитки вымок.
-- Квартет Шенберга. А потом я хотела послушать потихоньку сонату
Брамса.
-- Пожалуй, лучше ее оставить на завтра, -- примиряюще сказал Оливейра
и приподнялся на локте, чтобы закурить "Голуаз". -- Rentrez chez vous,
monsieur, on vous emmerdera plus pour ce soir114.
-- Des faineants, -- сказал старик. -- Des tueurs, tous115.
При свете спички видна стала барашковая шапка, засаленный халат,
налившиеся злостью глазки. Шапка отбрасывала гигантскую тень на лестничную
площадку, и Мага была в восторге. Оливейра поднялся, задул спичку и вошел в
комнату, тихонько притворив за собой дверь.
-- Привет, -- сказал Оливейра. -- Ни зги не видно, че.
-- Привет, -- сказал Грегоровиус. -- Хорошо, что ты избавился от него.
-- Per modo di dire116. По сути, старик прав, и к тому же он -- старик.
-- То, что он старик, еще не причина, -- сказала Мага.
-- Может, и не причина, но извинение.
-- Ты же сам говорил: трагедия Аргентины в том, что ею правят старики.
-- Занавес над этой трагедией уже опустился, -- сказал Оливейра. --
После Перона все пошло наоборот, теперь банкуют молодые, и это, пожалуй, еще
хуже, но ничего не поделаешь. Все рассуждения насчет возраста, поколений,
чинов, званий и разных слоев -- безграничная чушь. Я полагаю, мы
мучаемся-шепчем ради того, чтобы Рокамадур спал сном праведника?
-- Да, он заснул еще до того, как мы включили музыку. Ты весь вымок,
Орасио.
-- Был на фортепианном концерте, -- объяснил Оливейра.
-- А, -- сказала Мага. -- Ну ладно, снимай куртку, а я заварю тебе мате
погорячее.
-- И стаканчик каньи, там, мне кажется, еще с полбутылки осталось.
-- Что такое канья? -- спросил Грегоровиус. -- То же самое, что грапа?
-- Нет, скорее она похожа на венгерский барацк. Хорошо идет после
концертов, особенно если это -- первое исполнение с неописуемыми
последствиями. А если нам зажечь слабенький свет, такой, чтобы не разбудить
Рокамадура?
Мага зажгла, лампу и поставила ее на пол, устроив освещение в духе
Рембрандта, что вполне подходило Оливейре. Блудный сын снова дома, все
возвратилось на круги своя, пусть на мгновение, пусть непрочно, пусть сам он
не знал, зачем шел назад, зачем поднимался шаг за шагом по лестнице, а потом
улегся у двери и слушал доносящийся из комнаты финал квартета и шепот Маги и
Осипа. "Любились, наверное, как кошки", -- подумал он, глядя на них. Нет,
пожалуй, нет, они никак не ждали, что он вернется сегодня, но тем не менее
они одеты и Рокамадур спит на постели. Вот если бы Рокамадур спал на
стульях, а Грегоровиус сидел бы разутый и без пиджака... Да черт подери,
ему-то что за дело, ведь если кто тут и лишний, то только он, он в этой
своей мокрой, мерзко воняющей куртке.
-- Акустика, -- сказал Грегоровиус. -- Потрясающая вещь -- звук, он
входит в материю и расползается по этажам, от стены идет к изголовью
постели, уму непостижимо. Вы никогда не погружались с головой в наполненную
ванну?
-- Случалось, -- сказал Оливейра, швыряя куртку в угол и усаживаясь на
табурет.
-- Можно услышать все, что говорят соседи снизу, достаточно опустить
голову в воду и слушать. Я думаю, звуки идут по трубам. Однажды в Глазго я
обнаружил, что мои соседи -- троцкисты.
-- Глазго наводит на мысль о плохой погоде и о множестве грустных людей
в порту. -- сказала Мага.
-- Слишком смахивает на кино, -- сказал Оливейра. -- А вот мате -- как
отпущение всех грехов, знаешь, невероятно успокаивает. Боже мой, сколько
воды в ботинках. Мате -- как абзац. Выпил -- и можешь начинать с красной
строки.
-- Эти ваши аргентинские удовольствия не по мне, -- сказал Грегоровиус.
-- Но вы как будто говорили еще о каком-то напитке.
-- Принеси канью, -- распорядился Оливейра. -- Там оставалось
полбутылки, а то и больше.
-- Вы покупаете ее здесь? -- спросил Грегоровиус.
"Какого черта он все время говорит во множественном числе? -- подумал
Оливейра. -- Наверняка забавлялись тут всю ночь, этот признак --
