сели, теперь официально на всех картах называется его именем: банка
Саг-Сагайло.
Ну-с, дальше все происходит так, как на каждом порядочном судне про-
исходить должно, когда оно село на мель. Экипаж продолжает спать, а ка-
питан принимает решение спустить катер и сделать промеры, чтобы выбрать
направление отхода на глубину.
Мороз сильный, и мотор катера, конечно, замерз - не заводится. Нужна
горячая вода. Чтобы принести воду, нужно ведро. Ведро у боцмана в кла-
довке, а ключи он со сна найти не может; буфетчица свое ведро не дает, и
так далее, и тому подобное.
Я эти мелкие, незначительные подробности запомнил, потому что мастер
с мостика меня выгнал, а спать мне как-то не хотелось.
С мели нас спихнуло шедшее навстречу ледяное поле: как жахнуло по
скуле, так мы и вздохнули опять легко и спокойно. Все вздохнули, кроме
меня, конечно.
Подходит срок на очередную вахту идти, а я не могу, и все! Сижу, ва-
лерьянку пью. Курю. Элениума тогда еще не было. Стук в дверь.
- Кого еще несет?! - ору я. - Пошли вы к такой-то и такой-то матери!
Входит Эдуард Львович.
Я только рукой махнул, и со стула не встал, и не извинился.
- Мне доктор сказал, - говорит Эдуард Львович, - у вас бутыль с ва-
лерьянкой. Накапайте и мне сколько там положено и еще немного сверх нор-
мы.
Накапал я ему с четверть стакана. Он тяпнул, говорит:
- Я безобразно вел себя на мостике, простите. И вам на вахту пора.
Еще немного - и зарыдал бы я в голос.
И представляешь выдержку этого человека, если до самого Мурманска он
ни разу не заглянул мне через плечо в карту.
Капитаны бывают двух видов. Один вид беспрерывно орет: "Штурман, точ-
ку!" И все время дышит тебе в затылок, смотрит, как ты транспортир вверх
ногами к линейке прикладываешь. А другой специально глаза в сторону от-
водит, когда ты над картой склонился, чтобы не мешать даже взглядом. И
вот Эдуард Львович был, конечно, второго вида. И в благодарность за всю
его деликатность, когда мы уже швартовались в Мурманске, я защемил ему
большой палец правой руки в машинном телеграфе. А судно "полным назад"
отрабатывало, и высвободить палец из рукоятной защелки Эдуард Львович не
мог, пока мы полностью инерцию не погасили. И его на санитарной машине
сразу же увезли в больницу...
Вот желают нам, морякам, люди "счастливого плавания", подумал уже я,
а не Петя Ниточкин. Из этих "счастливых плаваний" самый захудалый моряк
может трехкомнатную квартиру соорудить - такое количество пожеланий за
жизнь приходится услышать. Ежели каждое "счастливого плавания" предста-
вить в виде кирпича, то пожалуй, и дачу можно построить. Но когда добрые
люди желают нам счастья в рейсе, они подразумевают под этим счастьем от-
сутствие штормов, туманов и айсбергов на курсе и знаменитые три фута
чистой воды под килем. А все шторма и айсберги - чепуха и ерунда рядом с
психическими барьерами, которые на каждом новом судне снова, и снова, и
снова преодолеваешь, как скаковая лошадь на ипподроме...
ПЕТР НИТОЧКИН К ВОПРОСУ О МАТРОССКОМ КОВАРСТВЕ
Нелицемерно судят наше творчество настоящие друзья или настоящие вра-
ги. Только они не боятся нас обидеть. Но настоящих друзей так же мало,
как настоящих, то есть цельных и значительных врагов.
Первым слушателем одного моего трагического рассказа, естественно,
был Петя Ниточкин.
Я закончил чтение и долго не поднимал глаз. Петя молчал. Он, очевид-
но, был слишком потрясен, чтобы сразу заняться литературной критикой.
Наконец я поднял на друга глаза, чтобы поощрить его взглядом.
Друг беспробудно спал в кресле.
Он никогда, черт его побери, не отличался тонкостью, деликатностью
или даже элементарной тактичностью.
Я вынужден был разбудить друга.
- Отношения капитана с начальником экспедиции ты описал замечательно!
- сказал Петя и неуверенно дернул себя за ухо.
- Свинья, - сказал я. - Ни о каких таких отношениях нет ни слова в
рукописи.
- Хорошо, что ты напомнил мне о свинье. Мы еще вернемся к ней. А сей-
час - несколько слов о пользе взаимной ненависти начальника экспедиции и
капитана судна. Здесь мы видим позитивный аспект взаимной неприязни двух
руководителей. В чем философское объяснение? В хорошей ненависти заклю-
чена высшая степень единства противоположностей, Витус. Как только на-
чальник экспедиции и капитан доходят до крайней степени ненависти друг к
другу, так Гегель может спать спокойно - толк будет! Но есть одна де-
таль: ненависть должна быть животрепещущей. Старая, уже с запашком, тух-
лая, короче говоря, ненависть не годится, она не способна довести проти-
воположности до единства.
- Медведь ты, Петя, - сказал я. - Из неудобного положения надо уметь
выходить изящно.
- Хорошо, что ты напомнил мне о медведе. Мы еще вернемся к нему. Вер-
нее, к медведице. И я подарю тебе новеллу, но, черт меня раздери, у тебя
будет мало шансов продать ее даже на пункт сбора вторичного сырья. Ты
мной питаешься, Витус. Ты, как и моя жена, не можешь понять, что челове-
ком нельзя питаться систематически. Человеком можно только время от вре-
мени закусывать. Вполне, впрочем, возможно, что в данное время и тобой
самим уже с хрустом питается какой-нибудь твой близкий родственник или
прицельно облизывается дальний знакомый...
Сколько уже лет я привыкаю к неожиданности Петиных ассоциаций, но
привыкнуть до конца не могу. Они так же внезапны, как поворот стаи
кальмаров. Никто на свете - даже птицы - не умеют поворачивать "все
вдруг" с такой ошеломляющей неожиданностью и синхронностью.
- Кальмар ты, Петя, - сказал я. - Валяй свою новеллу.
Уклонившись от роли литературного критика, Петя оживился.
- Служил я тогда на эскадренном миноносце "Очаровательный" в роли
старшины рулевых, - начал он. - И была там медведица Эльза. Злющая. Мат-
росики Эльзу терпеть не могли, потому что медведь не кошка. Уважать пе-
сочек медведя не приучишь. Если ты не Дуров. И убирали за ней, естест-
венно, матросы, и хотели от Эльзы избавиться, но командир эсминца любил
медведицу больше младшей сестры. Я в этом убедился сразу по прибытии на
"Очаровательный".
Поднимаюсь в рубку и замечаю безобразие: вокруг нактоуза путевого
магнитного компаса обмотана старая, в чернильных пятнах, звериная шкура.
Знаешь ли ты, Витус, что такое младший командир, прибывший к новому мес-
ту службы? Это йог высшей квалификации, потому что он все время видит
себя со стороны. Увидел я себя, старшину второй статьи, со стороны, на
фоне старой шкуры, а вокруг стоят подчиненные, ну и пхнул шкуру ботин-
ком: "Что за пакость валяется? Убрать!" Пакость разворачивается и встает
на дыбки. Гналась за мной тогда Эльза до самого командно-дальномерного
поста - выше на зсминце не удерешь. В КДП я задраился и сидел там, пока
меня по телефону не вызвали к командиру корабля. Эльзу вахтенный офицер
отвлек, и я смог явиться по вызову.
- Плохо ты, старшина, начинаешь, - говорит мне капитан третьего ранга
Поддубный. - Выкинь из башки Есенина.
- Есть выкинуть из башки Есенина! - говорю я, как и положено, но пока
совершенно не понимаю, куда каптри клонит.
Осматриваюсь тихонько.
Нет такого матроса или старшины, которому неинтересно посмотреть на
интерьер командирской каюты. Стиль проявляется в мелочах, и, таким обра-
зом, можно сказать, что человек - это мелочь. Самой неожиданной мелочью
в каюте командира "Очаровательного" была большая фотография свиньи. Ви-
села свинья на том месте, где обычно висит парусник под штормовыми пару-
сами или мертвая природа Налбандяна.
- А вообще-то читал Есенина? - спрашивает Поддубный.
- Никак нет! - докладываю на всякий случай, потому что четверть века
назад Есенин был как бы не в почете.
- Этот стихотворец, - говорит командир "Очаровательного", - глубоко и
несправедливо оскорблял животных. Он обозвал их нашими меньшими
братьями. Ему наплевать было на теорию эволюции. Он забыл, что челове-
ческий эмбрион проходит в своем развитии и рыб, и свиней, и медведей, и
обезьян. А если мы появились после животных, то скажи, старшина, кто они
нам - младшие или старшие братья?
- Старшие, товарищ капитан третьего ранга!
- Котелок у тебя, старшина, варит, и потому задам еще один вопрос.
Можно очеловечивать животных?
- Не могу знать, товарищ капитан третьего ранга!
- Нельзя очеловечивать животных, старшина. Случается, что и старшие
братья бывают глупее младших. Возьми, например, Ивана-дурака. Он всегда
самый младший, но и самый умный. И человек тоже, конечно, умнее медведя.
И потому очеловечивать медведя безнравственно. Следует, старшина, озве-
ривать людей. Надо выяснять не то, сколько человеческого есть в орангу-
танге, а сколько орангутангского еще остается в человеке. Понятно я го-
ворю?
- Так точно!
- Если ты бьешь глуповатого старшего брата ботинком в брюхо, я имею в
виду Эльзу, которая тебе даже и не старший брат, а старшая сестра, то ты
не человеческий старшина второй статьи, а рядовой орангутанг. Намек по-
нял?
- Так точно, товарищ капитан третьего ранга! Разрешите вопрос.
- Да.
- Товарищ капитан третьего ранга, на гражданке мне пришлось зани-
маться свиноводством, - говорю я и здесь допускаю некоторую неточность,
ибо все мое свиноводство заключалось в том, что я украл поросенка в Бу-
зулуке и сожрал его чуть ли не живьем в сорок втором году. Интерес к
свиноводству, - продолжаю я, - живет в моей душе и среди военно-морских
тягот. Какова порода хряка, запечатленного на вашем фото?
- Во-первых, это не хряк, а свиноматка, - говорит Поддубный и любовно
глядит на фото. - Правда, качество снимка среднее. Он сделан на острове
Гогланд в сложной боевой обстановке. Эту превосходную свинью звали Маш-
кой. Я обязан ей жизнью. Когда транспорт, на котором я временно покидал
Таллинн, подорвался на мине и уцелевшие поплыли к голубой полоске дале-
кой земли, я, товарищ старшина, вспомнил маму. В детские годы мама не
научила меня плавать. Причиной ее особых страхов перед водой был мой ма-
ленький рост. Да, попрошался я с мамой не самым теплым словом и начал
приемку балласта во все цистерны разом. И тут рядом выныривает Машка. Я
вцепился ей в хвост и через час собирал бруснику на Гогланде. Вот и все.
Машку команда транспорта держала на мясо. Но она оказалась для меня по-
дарком судьбы. Вообще-то, старшина, скажу вам, что подарки я терпеть не
могу, потому что любой подарок обязывает. А порядочный человек не любит
лишних обязательств. Но здесь делать было нечего. Я принял на себя груз
обязательства: любить старших сестер и братьев. Кроме этого, я не ем
свинины. Итак, старшина, устроит вас месяц без берега за грубость с мед-
ведицей?
- Никак нет, товариш командир. Я принял ее за старую шкуру, уже нео-
душевленную и...
- Конечно, - сказал командир. - Большое видится на расстоянии, а руб-
ка маленькая... Две недели без берега! И можете не благодарить!
Я убыл из командирской каюты без всякой обиды. Есть начальники, кото-
рые умеют наказывать весело, без внутренней, вернее, без нутряной злобы.
Дал человек клятву защищать животных и последовательно ее выполняет. Он
мне даже понравился. Лихой оказался моряк и вояка, хотя, действительно,
ростом не вышел. Таких маленьких мужчин я раньше не встречал. На боевом
мостике ему специально сколотили ящик-пьедестал, иначе он ничего впере-
ди, кроме козырька своей фуражки, не видел. На своем пьедестале командир
во время торпедных стрельб мелом записывал необходимые цифры - аппарат-
ные углы, торпедные треугольники и все такое прочее. Соскочит с ящика,
запишет - и обратно на ящик прыг. И так всю торпедную атаку он
прыг-скок, прыг-скок. Очень ему было удобно с этим пьедесталом. Иногда
просто ногу поднимет и под нее заглядывает, как в записную книжку. И в
