на подоконник и опять рассмеялась - так, будто смех можно
видеть.
Снова наутро она решилась искать денег. Для этого ей
пришлось выйти на Невский проспект и закурить сигарету.
Прикрыв глаза и не без голода вслушиваясь в базарный гомон
вокруг, она предалась размышлениям. Софа даже не заметила
сильного толчка в спину, и вздрогнула только тогда, когда
прямо рядом завопили, и так, будто из-за метро выполз танк:
- Кто Вам дал право? Вы не смеете! Мы живем, в конце
концов, в обществе! Вы ведете себя хуже животного!
На солнце кричал молодой человек в белом шарфе на
немецком пальто и слишком узких для него брюках. Больше в нем
не было ничего замечательного, кроме серого кота, который
уселся на плечо своего защитника, пока тот отчитывал тетку с
метлой, едва не наступившую бедняге на хвост. После дискурса
котище опять спрыгнул на тротуар и элегантно протрусил в
кофейную.
Молодой человек извинился, снимая картуз.
- Вы что, за переселение душ? - улыбнулась Софа. -
Можно подумать, Вы приехали из Швеции для возрождения края.
- Я здешний. Предпочитаю перерождение.
- Вот как... И любите зверя, как ближнего, да?
- Ну, что все люди - скоты, Вам здесь любой скажет. А
я, Вы правы, люблю животных.
- Любезно, - Софе нравились умные. - Хотя то, чем мы
будем обедать, ни одна кошка не съест.
Учитывая продолжительность разговора, Софа верила, что
кривит душой.
- Ну, и у людей есть порывы, - заявил молодой человек.
- Вы читали "Метампсихозы у невротических личностей", доктора
Каца? К тому же я, видите ли, еще не протратился. Очень давно
вас здесь вижу.
- А я и не жду троллейбуса.
Хотя ему было всего двадцать два, его уже звали
Энгель. Папа, как он объяснил, назвал его в честь дедушки из
концептуализма. Он, действительно, был красивый и смахивал на
энциклопедию. А книги, считала Софа, хорошо украшают мебель.
В остальном он был сама любезность. На своих добрых
намерениях он настаивал больше, чем на своем мнении.
Ко вторнику Софу уже не так расстраивал кризис, и она
затемнила себе волосы. Энгель повез ее на Острова, они гуляли
на сквозняке мимо слепых бывших дач, устали, проголодались и
зашли в бойлерную.
Там был накрытый со скатертью письменный стол, самовар
и вино. Семен Кошшак, приятель, предложил им пирог и "Букет
Молдавии". Он необычно понравился Софе: у него было мягкое
лицо и пронзительно зеленые, ленивые глаза. Ему даже шла
слишком ранняя проседь, она делала коротко стриженые волосы
красивого, полевого цвета стали.
- Это от страха, - объяснил он. - Когда ты не можешь
придти в ужас, это делают волосы.
- Вы боитесь собак? - подмигнула Софа.
- Почему нет? Никто точно не знает, чего боится.
Почему не собак? Гуляю я, знаете ли, и думаю. Помните сказку
про обреченного царевича?
- Это египетская, о трех судьбах? - спросил Энгель. -
Ему, кажется, угадали смерть от змеи, крокодила или собаки.
- Потом он женился, змею они вместе убили, и так
далее. И вот однажды гуляет он, скажем, по этой Крестовке, и
здесь вдруг собака поднимает к нему морду и обращается на
хорошем английском: "Я твоя судьба". Тут из воды выскакивает
крокодил, и все обрывается, хотя в комментариях нас уверяют,
что все кончилось хорошо.
- У Вас сомнения? - спросила Софа.
- Нет... Но вы не думаете, что с убийством змеи -
подвох? Дело в том, что по египетской логике он под конец
должен вступить в тяжбу со всеми судьбами. А где змея?
- Это жена, да? - предложила Софа.
- Вы почти правы, девушка. Смотрите сами. Собака
следует за ним с детства, крокодил появляется к развязке, а
змея выползает...
- Когда они ложатся, - заметил Энгель.
- Браво. У кого тогда было досуга писать сказки? Я
понял, что это - дневник принца. Воспитанный на суевериях и
расположенный, как восточные люди, к наркотикам, он страдал
от ночных кошмаров. Представьте, как крокодил хватает его за
ноги, он вскакивает и видит за окном луну в сильном небе, а
рядом проснулась его жена. Он, конечно, целует ее и обнимает,
как говорится, все ее тело. Когда, наконец, раздается ее
крик, ему кажется, что он видит в ее лице как бы зеркало, а
там, вместо него - собачья морда. Здесь крик вспыхивает
пламенем, и мрак глотает его.
- Чудно, - сказала Софа, искоса поглядывая на Энгеля.
Ей нравилось, что он всегда смотрит прямо. Семен, тот
прятал глаза, а когда глядел на нее, то пристально, вызывающе
и вместе с тем бессмысленно.
Ночью она курила, ходила по комнате. Ее голова
начинала кружиться, и ей это не нравилось. Не то чтобы в свои
двадцать пять она чувствовала себя старой девой, хотя в этом,
конечно, был казус. Ей больше хотелось знать, на сколько
частей в любви смешаны, сменяя друг друга, любопытство,
пристрастие и интерес. Ведь со временем одно за другим
уходит.
Почему, когда она наедине думает о своей любви,
остается одно ничто?
Утром Энгель ждал на углу под фонарем ее башенки. Она
любила, что он не навязчив.
- Ты уже знаешь, чего я хочу?
- У всех бывают минуты практического ясновидения.
Они шли по канавке Таврического сада, из-за деревьев
до них доносились колокола, а по пруду перед дворцом бегали
собаки.
- Хороший твой друг, - сказала Софа. -Только такой
одинокий, что с ним точно не уживешься.
- Зато друзья, и только они, украшают нас лучше всего.
Мне кажется, что без Семена меня бы просто никто не замечал.
Ты об этих причудах с зеркалом? Ну, ты перед ним красишься, а
Семен видит его везде. Вот и все. Собак он, правда, называет
чертями. Если помнишь, за Святым Христофором девушки бегали
до тех пор, пока он не вымолил от них псиную морду. В ней
мало интима.
- А он сам, знаешь, на кого похож?
Ей было хорошо, что Энгель напоминал ей только самого
себя. А он был красивый, со светлыми глазами, прямым бледным
лицом и блеклыми кудрями. С ним можно было разговаривать про
странное, и все равно спокойно и просто.
- Ты просто французский Бюффон, у которого кто козел,
кто свинья, а кто неприличие, что.
- Может, он прав? Чем, по-твоему, человек вообще
отличается от животного?
- Эксцентричностью. Он изобретатель, а поэтому имеет
самосознание. Вот мой приятель, музыкант, занимался
изобретением звука. Он соорудил себе много причудливых
инструментов, в которых одинаково удачно использовал струны,
пчел, бубенцы, литавры и женские органы. Лучше всего была
труба, перекрученная, как констриктор. Замечательно то, что
мундштук мог одинаково быть и глушителем для пистолета. За
это он и поплатился. Он долго искал зал с подходящей
акустикой. Там он и разрядил себе в рот автоматический
револьвер.
- Что это доказывает?
- В животных нет великого инстинкта самоистребления,
они не самоубийцы и не бессмертны. К тому же они не влияют на
события и не могут предсказывать.
- Правда.
Ей казалось, он знает о ней все - и вместе с тем она,
очевидно, оставалась его загадкой. Что было лучше? Он жил
там, где ей хотелось жить. Ее рассуждения совпадали с его
привычками. Когда она рассказывала о себе, он удивлялся, как
это раньше не приходило ему в голову.
В пятницу они попрощались под ее фонарем, а в субботу
с утра Софа встретила его у приятелей, где не бывала с тех
пор, как переехала.
- Я думаю, - заметил Энгель, - если бы ты отправилась
в Амстердам, я бы уже сидел там в гавани.
На следующий день они нигде не были, но он подарил ей
сережки, каждая из которых была серебряной змейкой с бирюзой
в зубах. В понедельник Семен пригласил их в Павловск, где
развлекал до сумерек. Во вторник они ужинали, и Софа впервые
узнала, что когда тебе рассказывают неинтересное, это
захватывает.
В четверг она отправилась к нему, рано, домой, и
застала едва в халате.
Комната была почти пустая, разве что из-за штор от
света плавали какие-то перья.
- Ты меня любишь? - спросила Софа, вырвавшись из мехов
к нему в объятия, и просто прочитав свой ответ в светлых и
чистых глазах, которыми он смотрел на нее.
- Я всегда буду любить тебя, - сказал Энгель, обнимая
ее плечи и нежно чуть касаясь губами ее лба. - Я давно
полюбил тебя.
- Мы всегда будем вместе, да? - спросила она,
прижимаясь щекой к еле душистой, прохладной, как гладкий
сафьян, груди.
- Мы всегда были вместе.
- Ты не уйдешь? Мне кажется, я столько искала тебя.
- А я столько времени был рядом.
- Пока я заметила, где ты стоишь. Удивительно.
Помнишь, как ты тогда подал мне руку, а я и не знала, что
обнимая твои пальцы, можно найти то, что хотела...
- Нет, нет...
- Ты мой ангел, - сказала Софа, а он улыбнулся, как
будто они узнали друг друга, когда ее пальцы ласкали под
тканью его стройное тело и у пояса задержались, едва застыв.
- Ты мой ангел, - повторила она, совсем тихо.
Она вдруг поцеловала его губы, а он закрыл глаза, и ее
рука незаметно спустила ему пояс и, холодея, пошла вниз по
животу, где, как и следовало бы ждать, ничего не было.
- Ни волоска? - зато трубы, одна выше другой в
сумерки, падали водостоком на тротуар. Голос Семена прыгнул
Софе из-за спины на плечи, и черная струйка, когда она
обернулась, ее кофе поползла по его пальто под перезвон
колокольчиков, а у стоящей напротив девушки из воротника
выбежала стальная крыса и тут же скрылась обратно, в рукав.
Семен выпил коньяк и поцеловал Софе руку.
- Это высохнет. Ничего страшного, в наши дни больше
людей не испытывают потребности ни в каких отправлениях и
любит скорее спасать, чем спасаться. Это рентабельно. Что
меня беспокоит, это то, сколько крыс развелось в городе.
- Что, теперь будет вымирание? - безнадежно и не
совсем искренне огорчилась Софа.
- Боюсь, нет. Замеченный тобой казус, конечно, от
непривычки шокирует. И все же, кругом перемены. С тех пор,
как мы все, слева направо, ощущаем духовность и плюрализм,
все больше людей чувствует и пробуждение ранее скрытых
качеств ангелов. То ли будет, как пишут, лет через десять...
- А как же, извини, дети? И это же, говорят...
приятно?
- Приятно сознание. По данным международной ассоциации
независимых медиков, количество беспорочных отцов и матерей,
выявленных врачебным осмотром, растет. На это можно лишь
возразить, как общество медиков-евангелистов, что всегда, в
сущности, так и было. Здесь обе стороны яростно спорят с тем,
что высказал Лиотар в своей последней книге "La famille
postmoderne". В любом случае, культурный мир обсуждает.
Фашистов забыли, теперь говорят - "фалист".
Семен поцарапал пятно кофе, поджег спичку и смотрел,
как тонкая струйка огня проползла по ткани, погаснув, когда
стало чисто.
- Мне снилось. - сказала Софа, - то же, что днем. Но
во сне это было нагромождение звуков, формы и цвета, большое,
мерцающее нечто. Мне было хорошо, что я не чувствую никакого
тела, кроме прозрачного ветра; потом и он исчез. Все
померкло, а затем я внезапно представила себе, как лечу,
головой вниз, в пролет лестницы. Утром я впервые плакала, что
проснулась одна.
- Тяжелая амнезия, - сказал Семен, - предшествует
прозрению. Утром я понял, что коньяк придуман алхимиками, и
не было никакого камня. А он горек и изнутри обжигает,
заставляя смотреть вокруг, как пылает незримое, оставляя
стекло, а потом ничто. Любовь, эта штука с падающим моноклем,
как мне кажется, требует отдельного разговора.
- Но объясни хотя бы, почему остаешься один. Один
потом становится на карачки и убегает в лес, другой рулит к
небесам, и только убийца зовет и манит, как будто такое
бывает счастье.
- Ни в одной колоде, - сказал Семен, - игральной или
гадальной, нет карты "убийца". Никто не напишет философию
безнадежности. Нет таких карт, которые бы давали полный
расклад, и нет у астрологов схемы, способной стать точной
картой. От взгляда на этот, одному и для бесполезного
предназначенный, чертеж, любой падет мертвым. Мысль ищет
пользы, а не познания. А что смерть? Все поменялось местами:
где, казалось, поражение, окажется победа.
- Я видела, как самка тарантула жрет самца, чтобы
рассыпаться тысячью паучков. Я смотрела, как самурай на
пикирующем истребителе врезался во дворец возлюбленного
императора.
За мостом, в пепельном зареве чернела мечеть среди
