мнение, что нельзя найти двух портретов Наполеона, похожих один на другой,
потому что каждое душевное настроение совершенно изменяло не только
выражение, но и черты его лица. В молодости, когда это лицо езе не
обрюзгло и не одряхлело, оно было самым красивым из тех лиц, которые я
когдая-либо встречал в течение моей долгой жизни!
- Вы не склонны к мечтательности и не способны создавать себе
иллюзий, Талейран, - сказал он. - Вы всегда практичны, холодны и циничны.
Я не таков. Сплошь и рядом эти сумерки, как сейчас вот, или рокот моря
действуют на мое воображение, и оно начинает тогда работать. Тот же эффект
на меня производит и музыка, особенно постоянно повторяющиеся мотивы,
какие встречаются в пьесах Пассаниэлло. Под их влиянием на меня нисходит
вдохновение, мои идеи становятся шире, мои стремления охватывают новые
горизонты. В такие минуты я обращаю свои мысли к востокую к этому кишащему
людьми муравейнику; только там можно чувствовать себя великим! Я
возобновляю мои прежние мечты. Я думаю о возможности вымуштровать эти
массы людей, сформировать из них армию и вести их на восток. Если бы я мог
завоевать Сирию, я без сомнения привел бы этот план в исполнение, и, таким
образом, судьба целого мира решилась бы со взятием Сен д'Акра! Положив
Египет к своим ногам, я стал уже детально разрабатывать план завоевания
Индии, и всегда в этих грезах я представлял себя едущим на слоне с новым,
сочиненным мною, коранов в руке. Я слишком поздно родился. Быть всемирным
завоевателем мог только тот, в ком было присутствие божественности.
Александр объявил себя сыном Юпитера, и никто не сомневался в этом. Но
теперь время далеко ушло вперед, и люди утратили их былую способность
увлекаться. Что бы произошло тогда, если бы я объявил подобные притязания?
M-r де Талейран первый стал бы смеяться в руку, а парижане разразились бы
градом пасквилей на стенах!
Наполеон не замечал нас и не образался ни к кому из нас, а просто
высказывал вслух свои мысли, самые фантастичные, самые чудовищные!
Это было именно то, что он называл "Ossianising", потому что при этом
он всегда вспоминал дикие, неясные сны и мечты Оccиaна, поэмы которого
имели для него какое-то особенное обаяние.
Де Миневаль рассказывал мне, что иногда он говорит о своих
сокровеннейших мечтах и стремлениях его души, а его придворные, стоя
вокруг него, в молчании ожадают, когда он от этих бредней вернется к своей
обычной практическое сметке.
- Великий правитель должен быть законом для всех, - продолжал
Наполеон. - Мало уметь пользоватся саблей, нет, нужно управлять душами
людей, а не их телами. Султан, например, глава их веры и армии. Многие из
римских императоров обладали тою же властью, и мое положение не будет
вполне упрочено, пока я не достигну того же. А в настоящее время в Франции
в 30-ти провинциях папство могущественннее меня! Только подчинив себе весь
мир, можно достичь истинного мира и тишины. Только тогда, когда власть над
миром перейдет в руки Европы, и центр ее будет в Париже, а остальные
правители будут получать корону из рук Франции - только тогда
восстановится нарушенная тишина! Если могущество и власть одного
сталкиваются лицом к лицу с могуществом и властью других, то это неизбежно
ведет к борьбе, пока одна из сторон не признает себя побежденной.
"Географическое положение Франции в центре всех держав, ее богатство,
ее история, - все указывает, что именно Франция должна быть этим центром,
управляющим другими и регулирующим их взаимоотношения. И в самом деле,
Германия разделилась на отдельные части. Россия - страна варваров. Англия
представляте собою незначительный по величине остров. Таким образом
остается только Франция!
Внимая этим речам, я невольно убеждался в правоте моих друзей в
Англии, говоривших, что спокойствие не восстановится до тех пор, пока
будет жив этот маленький тридцатишестилетний армиллерист.
Наполеон сделал несколько глотков кофе, стоявшего на маленьком
столике около него. Затем он снова вытянулся в кресле и, склонив
подбородок на грудь, грустно устремил свои взоры на красноватый отблеск
огня.
- Если бы все это осуществилось, - продолжал он, - все правители
Европы явились бы к императору Франции, чтобы составить его свиту при
коронгации! Каждый из низ был бы обязан иметь свой дворец в Париже;
пространство, занятое дворцами, тянулось бы на несколько миль! Вот какие у
меня планы на счет Парижа, конечно, если он окажется их достойным! Но я не
люблю Парижа, и парижане платят мне тем же! Они не могут простить мне, что
некогда повел своих солдат против Парижа! Они знают, что я и впредь не
остановлючь перед этим. Я заставил их удивляться и бояться меня, но я
никогда не мог добиться их любви. А между тем я много сделал для них! Где
сокровища Геную, картины и статуи Венеции и Ватикана? Все это в Лувре!
Добыча моих побед обогатила Париж и послужила украшению его. Но им нужны
перемены, нужен шум побед. Они преклоняются сейчас передо мною, встречают
меня с обнаженными головами, но парижане не задумываются приветствовать
меня кулаками, если я не дам им нового повода для восхищения и удивления
мною. Когда долгое время все было спокойно, я должен был предпринять
постройку Дома Инвалидов и этим развлек их на некоторое время. Людовик XIY
дал им войны. Людовик XY - доблестных волокит и придворные скандалы.
Людовик XYI не создал ничего нового и за это был гильотинирован! Вы
помогли мне ввести его на эшафот, Талейран!
- Нет, Ваше Величество, по своим убеждениям я всегда был умеренным!
- Однако вы не сожалели о его гибели?
- Да, это верно, но только потому, что вы заняли его место, Ваше
Величество!
- Ничто не могло бы остановить меня, Талейран! Я дожден, чтобы быть
высшим над всеми. Со мной это всегда было так. Я помню, когда мы
составляли условия мира в Кампо-Формио, я был совсем еще молодой генерал,
и вот, когда императорский трон стоял в палатке штаба, я быстро вошел по
ступеням и сел на него. Я не мог себя принудить думать, что есть
что-нибудь выше меня! Я всегда сердцем угадывал свлю будущность. Даже в то
время, когда я с моим братом Люсьеном жил в крохотной каморке, на
несколько франков в неделю, я знал, что придет день, когда я достигну
императорской власти! А ведь тогда я не имел оснований надеяться на
блестящую будущность. В школе я не отличался способностями, шел 42-м
учеником из 58. Я всегда был способен к математике, но этим все мои
способности и ограничивались. Надо правду сказать, что я всегда предавался
грезам в то время, как другие работали. Казалось, ничто не могло бы
развить мое честолюбиее, тем более, что по наследству от отца мне достался
только хороший катар желудка!
Однажды, когда я был еще совсем юным, я попал в Париж вместе с отцом
и с моей сестрой Каролиной. Мы проходили по улице Ришелье, когда навстречу
нам показался король, ехавший в своем экипаже. Кто бы мог подумать, что
маленький корсиканец, снявший шляпу перед короле и не спускавший с него
глаз, будет его преемником!? И уже в то время я чувтствовал, что этот
экипаж должен рано или поздно принадлежать мне. Что тебе нужно, Констан?
Верный слуга почтительно наклонился к его уху и прошептал что-то.
- Ах, конечно, - сказал он, - свидание было назначено, а я чуть не
позабыл о нем. Она здесь?
- Да, Ваше Величество!
- В боковой комнате?
- Да, Ваше Величество!
Талейран и Бертье обменялись взглядами, и министр пошел было из
двери.
- Нет, нет, вы можете остаться здесь, - сказал император, - зажги
лампыю Констан, и распорядись, чтобы экипажи были готовы через полчаса. А
вы займитесь-ка этой выдержкой из письма к австрийскому императору и
выскажите мне ваше мнение, Талейран! Де Миневаль, вот длинный рапорт
нового владельца дока в Бресте. Выпишите все самое важное из него и
приготовьте его на моем письменном столе к пяти часам утра! Бертье, я
желаю, чтобы вся армия была размещена по судам к семи часам утра! Надо
посмотреть, можно ли их рассадить по судам в три часа. Monsieur де Лаваль,
потрудитесь остаться здесь и ждать нашего отбытия в Пон де Брик!
Таким образом, дав эти распоряжения каждому из нас, он быстро перешел
на другой конец комнаты, и его широкая спина в зеленом сюртуке и ноги в
белых рейтузах исчезли в двери. Послышалось шуршанье выглянувшей из-за
двери розовой юбки, и занавески закрылись за ним.
Бертье стоял, по обыкновению покусывая ногти; Талейран насмешливо и
презрительно посматривал на него из-под своих густых ресниц. Де Миневаль,
со скорбным лицом, взял громадную связку бумаг, из которой надо было
сделать извлечения к утру. Контсан, двигаясь совершенно бесшумно, зажигал
свечи в канделябрах, расположенных по стенам.
- Это которая? - пронесся шепот министра.
- Певичка из императорской оперы, - сказал Бертье.
- А та маленькая испаночка по-прежнему в фаворе?
- Нет, я не думаю этого! Она была последний раз третьего дня.
- Ну, а та другая, графиня?- Она в своем домике в Эмбльтез.
- "Но я не допущу скандала при дворе", - продекламировал Талейран с
иронической улыбкой, повторяя сказанные по его адресу слова императора.
- А теперь, monsieur де Лаваль, - прибавил он, отводя меня в сторону,
- я очень хотел бы поговорить с вами насчет партии Бурбонов в Англии. Вы,
вероятно, знаете их намерения? Надеются ли они на успех?
И в течение 15 минут он засыпал меня вопросами, которые указывали
мне, что император не ошибся, сказав, что он не задумается покинуть его в
тяжулею минуту и легко перейдет на сторону тех, от кото можно больше
получить.
Мы вполголоса продолжали разговор, как вдруг вбежал испуганный
Констан. Тревога и смущение отражались на его обыкновенно непоколебимом
лице.
- Господи помилуй! Monsieur Талейран, - прошептал он, всплескивая
руками, - какое несчастье! Кто бы мог ожидать этого?!
- Что случилось, Констан?
- О, monsieur, я не осмелюсь беспокоить императора, а между тем
экипаж императрицы приближается сюда!
14. ЖОЗЕФИНА
При этом неожиданном известии Талейран и Бертье молча переглянулись,
и здесь я впервые увидел, как быстро могло менять свое выражение лицо
знаменитого дипломата. Я раньше уже слышал, что Талейран по мимике не
уступит лучшим артистам. На его лице отразилась скорее злобная радость,
чем смущение, в то время, как Бертье, искренно преданный Наполеону и
Жозефине, бросился к двери, в которую должна была войти императрица,
словно пытаясь помешать ей проникнуть сюда.
Констан бегом направился к портьерам, отделявшим от нас комнату
императора, но окончательно растерявшись, хотя и пользовался везде
репутацией ничем не возмутимого человека, отошел назад, с целью
посоветоваться с Талейраном.
Но было уже поздно, потому что мамелюк Рустем распахнул двери, и дамы
вошли в комнату.
Первая была высока и стройна, с улыбающимся лицом и с приветливыми,
полными достоинства манерами. Она была одета в черный плащ с белыми
кружевами на шее и на рукавах; на ней была надета черная шляпа с
развевавшимся белым пером. Ее спутница была ниже ростом, лицо ее не
отличалось изяществом и красотою и было бы совершенно вульгарно, если бы
не особенная живость выражения ее больших черных глаз. За ними бежал
привязанный на цепочке маленький черный фокс-терьер.
- Оставьте наруже Счастливчика, Рустем, - сказала первая из вошедших
