так что я только пожал плечами и промолчал.
- Да, я очень сожалею о всем этом, - сказал он, - а я имел совершенно
иные планы на ваш счет. Я помог бы вам сделать карьеру, потому что
немногие пользуются таким влиянием на императора, как я. Я обращаюсь к вам
еще с одной просьбой!
- Чем могу служить, сэр?
- У меня сохранены многие вещи, принадлежавшие когда-то вашему отцу:
его сабля, печать, письменный стол с его письмами, несколько серебряных
тарелок, короче сказать, - много таких вещей, которые вы, я думаю, хотели
бы сохранить на память о нем. Вы мне доставите большое удовольствие, если
приедете в Гросбуа, - для этого не потребуется времени больше одного дня;
вы выберете из этих вещей, что вам захочется сохранить для себя, и тогда
моя совесть будет окончательно чиста!
Я пообещал неукоснительно исполнить его просьбу.
- А когда вы приедете? - быстро спросил он.
Что-то возбуждало мое подозрение в тоне его голоса и, мельком
взглянув на него, я заметил мимолетный блеск удовольствия в его глазах.
Мне тотчас пришли на ум предостережения Сибилль.
- Я не могу явиться к вам, прежде чем окончательно не узнаю, в чем
будут состоять мои обязанности по отношению к императору. Когда это будет
вполне установлено, я явлюсь к вам!
- Тем лучше! На будущей неделе или недели через две, я буду
непременно ждать вас, Луи. Я полагаюсь на ваше обещание, потому что де
Лавали никогда не нарушали данного слова!
Я снова не ответил на его жаркое рукопожатие; Бернак сконфуженно
отошел и быстро исчез в толпе, становившейся все гуще и гуще. Я по
прежнему стоял в углу комнаты, размышляя над зловещим приглашением дяди,
как вдруг услышал, что кто-то назвал меня по имени; обернувшись на голос,
я увидел высокую стройную фигуру де Коленкура, который приближался ко мне.
- Это первое ваше появление при дворе, monsieur де Лаваль? - сказал
он очень приветливо, - вы не будете чувствовать себя одиноким, потому что
здесь много друзей вашего покойного отца, и многие из них, я уверен, будут
рады познакомиться с вами. По словам де Миневаля, вы здесь почти никого не
знаете, даже по внешности?
- Я знаю только маршалов, которых видел на военном совете в палатке
императора. Я вижу здесь рыжеголового Нея; а вот это Лефевр с его
удивительным ртом, Бернадот, с носом, похожим на клюв хищника!
- Совершенно верно. А вот это Рапп с его круглой, точно мяч, головой.
Он разговаривает с Жюно, красивым, смуглым мужчиной с черными баками. Они
плохо себя чувствуют здесь, эти бедные солдафоны!
- Почему? - спросил я.
- Потому что это все люди, вышедшие из низших слоев населения. Высшее
общество и его этикет для них страшнее, чем все опасности на войне. В
пороховом дыму, в лязге сабель при рукопашных схватках, они чувствуют себя
как дома, но стоя здесь с треуголками под мышкой, постоянно опасаясь
оборвать дамские шлейфы, принужденные вести разговоры о картинах Давида
или пьесах Пассаниэлло, они совершенно изнемогают на этих приемах. Но
император не пустил бы их к себе на глаза, если бы они попробовали не
явиться ко Двору. Он приказывает им быть солдатами в среде солдат, и
придворными при Дворе, но подобные задачи им не под силу. Взгляните-ка вон
на Раппа, сколько усилий прилагает
[отсутствует часть текста]
- Она думает, что имеет права на Наполеона, и что поэтому ей должно
принадлежать здесь первое место! По сей день сестры Наполеона не могли
примириться с мыслью, что Жозефина - Ее Императорское Величество, тогда
как они просто Их Высочества.Они все ненавидят ее, и Иосиф, и Люсьен,
словом, вся их семья! Во время коронации составляя свиту Жозефины, они
попытались показать, что и они кое-что значат, и Наполеону пришлось
вмешаться для обуздания их. В жилах этих женщин течет южная кровь, и с
ними трудно ужиться.
Но несмотря на очевидную ненависть и презрение родных Наполеона,
императрица казалась такою беспечной, так легко и свободно чувствовала
себя, обходя гостей. Каждого она обласкала своим мягким взором, ласковым
словом. Высокий, воинственного вида человек с бронзовым от загара лицом и
густыми усами шел рядом с нею; иногда она ласково клала свою руку на его
плечо.
- Это ее сын, Евгений де Богарнэ, - сказал Коленкур.
- Ее сын! - воскликнул я, потому что на вид он казался старше ее.
Де Коленкур рассмеялся над моим удивлением.
- Она ведь вышла замуж за Богарнэ еще очень юной, ей тогда еще не
было шестнадцати лет. Жозефина вела тихую, спокойную жизнь в то время, как
ее сын вел полную лишений жизнь в Египте и Сирии, - вот чем и объясняется,
что он кажется старше ее! А вот этот высокий, представительный, гладко
выбритый человек, который в настоящий момент целует руку императрицы,
знаменитый актер Пальма. Он однажды оказал помощь Наполеону, когда тому
приходилось плохо, и император никогда не забыл помощи, оказанной консулу.
В этом также кроется и секрет могущества Талейрана. Он дал Наполеону сто
тысяч франков перед его походом в Египет, и теперь, хотя император сильно
недоверяет ему, он не может забыть услуги. Никогда Наполеон не покидает
своих друзей, но и врагов не забывает. Сослужив ему службу однажды, вы
можете делать потом, что вам угодно. В числе гостей вы встретите здесь его
бывшего кучера, пьяного с утра до ночи, но он получил крест при Маренго, и
потому все бесчинство проходят ему безнаказанно.
Де Коленкур отошел от меня, чтобы поговорить с какими-то дамами, и я
снова мог отдаться своим мыслям, которые невольно обращались к этому
необыкновенному человеку, являвшемуся то героем, то капризным ребенком;
благородные черты его характера так тесно смешивались с низменными, что я
совершенно не мог разгадать его. Казалось, что я окончательно понял этого
человека, но вот узнаю что-либо новое о Наполеоне, и все мои определения
снова путаются, и я невольно прихожу к новому заключению.
Было очевидно одно, - что Франция не могла бы существовать без него,
и, следовательно, служа ему, каждый из нас служил и стране. С появлением
императрицы в салоне исчезла всякая формальность и натянутость, и даже
военные, по-видимому, чувствовали себя свободнее. Многие присели к зеленым
столам и играли в вист и в 21.
Я совершенно углубился в наблюдения за жизнью Двора; любовался
блестящими женщинами, с вниманием разглядывал сподвижников Наполеона,
людей, имена предков которых никому не были известны, тогда как их
собственные прогремели на целый свет. Как раз против меня Ней, Лан и Мюрат
весело переговаривались между собою так же свободно, как если бы они были
в лагере. Если бы они знали, что двое из них в недалеком будущем обречены
на казнь, а третий должен был пасть на поле битвы! Но сегодня даже и тень
грусти не омрачала их веселые, жизнерадостные лица. Маленький, средних лет
человек, все время молчавший, выглядывавший таким несчастным и забитым,
стоял против меня около стены. Заметив, что он так же, как и я, был чужд
всему этому обществу, я обратился к нему с каким-то вопросом. Он очень
охотно ответил мне, но смешанным исковерканным французским языком.
- Вы, вероятно, не знаете английского языка? - спросил он. - Я не
встретил здесь ни одного человека, который бы понимал этот язык.
- Я свободно владею английским языком, потому что большую часть моей
жизни провел в Англии. Но без сомнения вы не англичанин? Я думаю, что с
тех пор, как нарушен Амьенский мирный договор, во Франции не найдется ни
одного англичанина, исключая, конечно, заключенных в тюрьму!
- Нет, я не англичанин, - ответил он. - Я американец. Меня зовут
Роберт Фультон, и я являюсь на эти приемы с исключительной целью напомнить
о себе императору; он заинтересовался теперь моими изобретениями, которые
должны произвести полный переворот в морской войне!
У меня не было никакого дела, и потому я решил поговорить с этим
странным человеком об его изобретениях и из его слов сразу убедился, что
имел дело с сумасшедшим. Он стал рассказывать мне об изобретенном им
судне, которое может двигаться по воде против ветра и против течения;
приводится в движение эта диковинка углями или деревом, сжигаемым в печах
внутри его. Фультон говорил и другие бессмыслицы вроде идеи о бочках,
наполненных порохом, которые обратят в щепки наткнувшийся на них корабль.
Я слушал его тогда со снисходительной улыбкой, принимая за сумасшедшего,
но теперь, когда жизнь моя приближается к концу, я ясно понимаю, что ни
один из знаменитых воинов и государственных мужей, бывших в этой комнате,
до императора включительно, не оказал такого влияния на ход истории, как
этот молчаливый американец, выглядывавший таким неряшливым и банальным в
среде блестящего офицерства.
Внезапно все разговоры стихли. Роковая, жуткая тишина воцарилась в
покоях; тяжелая, неприятная тишина, которая наступает, когда в детскую,
полную оживленных голосов, возни и шума, является кто-нибудь из старших.
Болтовня и смех смолкли. Шорох карт и звон денег прекратился в соседних
комнатах. Все, не исключая дам, встали с выражением глубокого почтения на
лицах. В дверях показалось бледное лицо императора, его зеленый сюртук с
белым жилетом, обшитым красным шнурком. Император далеко не всегда
одинаково относился к окружающим его, даже и на вечерних приемах. Иногда
он был добродушным и веселым болтуном, но это скорее можно отнести к тому
времени, когда Наполеон был консулом, а не императором. Иногда он
отличался чрезмерной суровостью и делал вслух оскорбительные замечания на
счет каждого из присутствующих. Наполеон всегда переходил от одной
крайности к другой. В данный момент молчаливый, угрюмый, в дурном
настроении духа, он сразу привел всех в тяжкое, стесненное положение, и
глубокий вздох облегчения вырывался у каждого, когда он проходил мимо него
в смежную комнату.
На этот раз император, повидимому, еще не вполне оправился после
бури, которую вынес несколько часов тому назад, и он смотрел на всех с
нахмуренными бровями и сверкавшими глазами. Я был невдалеке от него, и он
остановил свой взгляд на мне.
- Подойдите ко мне, monsieur де Лаваль, - сказал он, кладя руку на
мое плечо и обращаясь к группе сопровождавших людей. - Полюбуйтесь-ка на
него, Камбасерес, простофиля вы этакий! Вы всегда говорили, что знаменитые
аристократические фамилии никогда не вернутся обратно, и что они навсегда
поселятся в Англии, как это сделали гугеноты! Вы, по обыкновению,
оказались плохим предсказателем: перед вами наследник древнего рода де
Лаваль, добровольно пришедший предложить мне свои услуги. Monsieur де
Лаваль, я назначаю вас моим адъютантом и прошу вас следовать за мною!
Карьера моя была сделана, но я, конечно, отлично понимал, что не за
мои личные заслуги император обошелся со мною так милостиво; его
исключительной целью было желание побудить других эмигрантов последовать
моему примеру. Моя совесть оправдывала вполне мой послупок, потому что не
желание подслужиться к Наполеону, а любовь к родине руководила мною. Но в
этот миг, когда я должен был следовать за Наполеоном, я чувствовал
унижение и стыд побежденного, идущего за колесницей торжествующего
победителя!
Вскоре он дал мне и другой повод почувствовать себя пристыженным за
поведение этого человека, чьим слугой я становился отныне. Его обращение
было оскорбительно положительно для всех. Наполеон сам говорил, что везде
стремится быть первым; даже по отношению к женщинам он совершенно отвергал
всякую вежливость и любезность и обращался с ними так же дерзко и
высокомерно, как и с подчиненными ему офицерами и чиновниками. С военными
