взгляд пугал женщин; он ходил по улицам, как разъяренный волк. Все
невольно долго провожали его глазами, когда он проходил мимо. И лицо его в
то время было совсем иное: бледные, впалые щеки, резко очерченный
подбородок, глаза, всегда полные угроз. Да, этот маленький лейтенант
Бонапарт, воспитанник военной школы в Бриенне, проивзодил странное
впечатление. Этот человек, - сказал я тогда, - или будет властителем
Франции, или погибнет на эшафоте. И вот теперь посмотрите на него!
- И эта перемена всего в каких-нибудь десять лет! - воскликнул я.
- Да, в десять лет он из солдатских казарм перешел в Тьльерийский
дворец! Судьба предназначила Бонапарта для этого высокого поста. Нельзя
винить его за это! Буриенн говорил мне, что когда он был еще совсем
маленьким мальчиком в Бриенне, в нем уже сказывался будущий император, в
его манере одобрять или не одобрять, в его улыбке, в блеске глаз в минуту
гнева, - все предсказывало Наполеона наших дней. Видели вы его мать, m-r
де Лаваль? Она точно королева из трагедии. Высокая, строгая,
величественная и молчаливая. Яблочко от яблони недалеко катится!
Я видел по красивым льстивым глазам де Миневаля, что его тревожила и
раздражала откровенность его друга.
- Из слов моего друга вы могли убедиться, что над нами не тяготеет
власть ужасного тирана, monsieur де Лаваль, - сказал он, - раз мы так
смело и откровенно судим о нашем императоре. Все то, что мы говорили
здесь, Наполеон выслушал бы не только с удовольствием, но и с одобрением!
Как вообще у всех людей, у него есть свои слабости, но, если принять во
внимание все достоинства этого исполина ума, как правителя, то сразу будет
видно, как был справедлив выбор нации. Он работает больше, чем каждый из
его подданных. Он любимейший полководец в среде солдат; он хозяин, любимый
слугами. Для него не существуют праздники, и он готов работать всегда. Под
крышей Тюльери нет более умеренного в пище и питье. Бонапарт воспитывал
своих братьев, будучи сам чуть не нищим; он дал возможность даже дальним
своим родственниками принять участие в его благосостоянии. Одним словом,
он экономен, очень трудолюбив, воздержан. Я читал в лондонских газетах
характеристику принца Уэльского, и я не скажу, чтобы сравнение его с
Наполеоном было ему выгодно!
Я вспомнил вее лондонские истории и решил не вступаться за Георга.
- По моим понятиям, газеты имеют в виду, - сказал я, - главным
образом не личную жизнь императора, но его общественнное частолюбие!
- При чем тут общественное честолюбие, когда и мы, и сам император
понимает, что Франции и Англии слишком тесно вместе на земном шаре! Та или
другая нация должны исчезнуть. Если Англия сдается, мы сможем положить
основание всемирной империи. Италия - наша. Австрия снова будет наша, как
это уже было раньше. Германия разделилась на части. Россия может
распространяться только на юго-восток. Америкой мы можем овладеть
впоследствии на досуге, имея вполне справедливые притязания на Луизиану и
Канаду. Нас ожидает владычество над всем миром, и только одно задерживает
выполнение нашей миссии.
Он указал через открытый вход в палатку на широкие воды Ламанша. Там
вдали, словно белые чайки, мелькали паруса сторожевых английских судов. Я
снова вспомнил виденную мною несколько часов тому назад картину, огни
судов на море, и свет огней лагеря на берегу. Столкнулись две нации: одна
- владычица моря, другая - не знавшая соперников своей мощи на суше;
столкнулись лицом к лицу, и весь мир следил, с затаенным дыханием, за этой
титанической борьбой.
12. ЧЕЛОВЕК ДЕЛА
Палатка де Миневаля была расположена так, что главная квартира была
видна со всех сторон. Я не знаю, мы ли слишком углубились в нашу беседу,
или же император вернулся другим путем, но только тогда, когда перед нами
выросла фигура капитана охотничьей гвардейской команды, который,
запыхаясь, сообщил нам, что Наполеон ожидает своего секретаря. Бедный
Миневаль стал бледен, как полотно, и в первую минуту не мог даже говорить
от душившего его волнения.
- Я должен был быть там!- почти проостонал он, - Господи, какое
несчастье! Я прошу извинения, m-r де Коленкур, что должен вас покинуть!..
Где же моя шпага и фуражка? Идемте же, m-r де Лаваль, нельзя терять ни
минуты.
Я мог судить по ужасу де Миневаля, по той суете, которой я был
невольным свидетелем, и сцене с адмиралом Брюиксом, какое влияние имел
император на своих окружающих. Никогда они не могли быть спокойны; каждую
минуту можно было опасаться катастрофы. Сегодня обасканные, они завтра
могли быть опозорены перед всеми: ими пренебрегали, их третировали, как
простых солдат, и все же они любили и служили ему так, как можно пожелать
того же каждому императору.
- Я думаю, мне лучше остаться здесь, - сказал я, когда мы дошли до
приемной.
- Нет, нет, ведь я отвечаю за вас! Вы должны инди вместе со мною! О!
Я все еще не теряю надежды, что не слишком виноват перед ним. Но как мог я
не видеть, когда он проехал?
Мой взволнованный спутник постучал в дверь; Рустем, мамелюк, стоявший
около нее, тотчас же раскрыл ее перед нами.
Комната, куда мы вошли, отличалась значительной величиной и простотой
убранства. Она была оклеена сырыми обоями; в центре потолка был изображен
золотой орел со стрелой - эмблема императорской власти.
Несмотря на теплую погоду, в комнате топился камин, и тяжелый, и
спертый создух был пропитан сильнейшим ароматом. На середине комнаты стоял
большой овальный стол, покрытый зеленым сукном и сплошь заваленный
письмами и бумагами. По другую сторону возвышался письменный стол; около
него в зеленом кресле с изогнутыми ручками сидел император. Несколько
офицеров стояли вдоль стен, но он как будто не замечал их.
Маленьким перочинным ножом Наполеон водил по деревянным украшениям
своего кресла. Он мельком взглянул на нас, когда мы вошли, и холодно
обратился к де Миневалю.
- Я ждал вас, monsieur де Миневаль, - сказал он, - я не помню случая,
чтобы Буриенн, мой последний секретарь, заставлял себя ожидать. Ну,
однако, довольно! Пожалуйста, без извинений! Потрудитесь взять это приказ,
который я написал без вас и снимите с него копию!
Бедный де Миневаль дрожащей рукой взял бумагу и отправился к своему
столику. Наполеон встал. С опущенной вниз головой, тихими шагами он стал
ходить взад и вперед по комнате. Я видел, что он не мог обходиться без
секретаря, потому что для написания этого знаменательного документа, он
залил весь стол чернилами; на его рейтузах остались ясные следы, что о них
он обтирал перья. Я по-прежнему стоял около двери; оне не обращал на меня
ни малейшего внимания.
- Ну что же, готовы ли вы, де Миневаль? - спросил он вдруг. У нас еще
много дел!
Секретарь полуобернулся к нему с лицом еще более взволнованным, чем
прежде.
- С вашего разрешения, Ваше Величество... - заикаясь, пробормотал он.
- В чем дело?
- Простите меня, но я с трудом понимаю написанное вами, Ваше
Величество.
- Однако вы поняли, о чем приказ?
- Да, Ваше Величество, конечно: здесь речь идет о корме для лошадей
кавалерии!
Наполеон убылнулся и это придало ему совершенно детское выражение.
- Вы напоминаете мне Кажбасереса, де Миневаль! Когда я писал ему
отчет о битве при Маренго, он усомнился, могло ли дело происходить так,
как я описал? Удивительно, с каким трудом вы читаете написанное мною! Этот
документ не имеет ничего общего с лошадьми, в нем содержится инструкция
адмиралу Вильнев, чтобы он, приняв на себя командование в Ламанше,
сосредоточил там свой флот. Дайте, я прочту его вам!
Быстрым, порывистым движением, весьма характерным для него, он вырвал
бумагу из рук секретаря и, посмотрев на него долгим, строгим взглядом,
скомкал ее и зашвырнул под стол.
- Я продиктую вам все это, - сказал он, продолжая ходить по комнате.
Целый поток слов изливался из его уст, и бедный де Миневаль, с лицом
покрасневшим от напряжения, с трудом успевал заносить их на
бумагу.Возбужденный своими же идеями, Наполеон ходил все быстрее и
быстрее; его голос все повышался; одной рукой он крепко сжал красный
обшлаг рукава, кисть другой руки как-то особенно выгнулась и вздрагивала.
Но его мысли и планы поражали своей ясностью и величием, так что даже
я, плохо знакомый с делом, без труда следил за ними. Я удивлялся его
способности схватывать и запоминать все факты; Наполеон с поразительной
точностью мог говорить не только о числе линейных боевых судов, но о
фрегатах, шлюпках и бригах в Ферроме, Рошфоре, Кадиксе, Кареагене и
Бресте; с поразительной точностью он знал численность экипажа каждого из
них и количество орудий, находившееся в их распоряжении. Как свои пять
пальцев, он знал название и силу каждого из английских судов. Такие
познания даже в моряке казались бы очень большими, но, принимая во
внимание, что вопрос о судах был одним из пятидесяти других вопросов, с
которыми ему приходилось иметь дело, я начал понимать всю разносторонность
его проницательного ума. Он совершенно не обращал на меня внимания, но в
то же время оказалось, что он неотступно следил за мною. Окончив диктовку,
он обратился ко мне:
- Вы кажется удивлены, m-r де Лаваль, что я могу вести дела моего
флота, не имея под рукой своего морского министра; но имейте в виду, что
одно из моих правил - это во все входить самому. Если бы Бурбоны имели эту
хорошую привычку, то верно им не пришлось бы проводить свою жизнь в
мрачной и туманной Англии.
- Для этого нужно иметь вашу память, Ваше Величество, - заметил я.
- Это просто плод моей системы, - сказал он. - В моем мозгу все
сведения распределены по отдельным ящикам, которые, судя по надобности, я
и открываю, в то же время оставляя другие закрытыми. Со мною редко бывает,
что я не могу вспомнить то, что мне нужно. Я обладаю очень плохой памятью
на числа и имена, но зато я прекрасно запоминаю факты и лица. Да! Многое
приходится держать в голове, m-r де Лаваль! Например, вы видели, что у
меня есть в голове маленький ящик, заполненный морскими судами. Я должен
также помнить о всех крепостях и гаванях Франции. Я могу вам привести в
пример такой эпизод: когда мой военный министр давал мне отчет о всех
береговых укреплениях, я мог указать ему, что он не упомянул о двух пушках
в береговых батареях Остендэ. В моем мозгу запечатлены все войска Франции.
Согласны ли вы с этим, маршал Бертье?
Гладко-выбритый человек, стоявший все время у окна, покусывая ногти,
поклонился в ответ на этот вопрос императора.
- Я все больше и больше убеждаюсь, Ваше Величество, что вы знаете имя
каждого солдата в строю!
- Я думаю, что я знаю большую часть из моих прежних египетских
солдат, - сказал он. - Кроме того, m-r де Лаваль, я должен помнить о
каналах, мостах, дорогах, о промышленности, одним словом о всех отделах
внутренней жизни страны. Законы и финансы в Италии, колонии в Голландии, -
все это тоже занимает много места в моей голове. В наши дни, m-r де
Лаваль, Франция предъявляет большие требования к своему правителю. Теперь
уже мало одного умения с достоинством носить царскую порфиру или мчаться
за оленями по лесам Фонтебло!
Я вспомнил беспомощного, красивого, любившего более всего роскошь и
блеск, Людовика, которого я видел, будучи еще маленьким, и понял, что
Франция, после пережитых волнений и страданий, нуждалась в твердой и
сильной руке.
- Как вы об этом думаете, monsieur де Лаваль? - спросил император. Он
