же верные подданые, как у Бурбонов. Вряд ли люди, которых я обрек на
изгнание, будут отказываться от всех предложений, ожидая моего
возвращения! Пожалуйте сюда, Бертье, - он взял своего любимца за ухо с
ласковым жестом, столь характерным для Наполеона.
- Могу я рассчитывать на вас, негодник вы этакий!
- Я не понимаю вас, Ваше Величество!
Наш разговор велся все время так тихо, что его не могли слышать
присутствующие, но теперь они все ждали ответа Бертье.
- Если я буду низлжен и изгнан, пойдете ли вы за мною в изгнание?
- Нет, Ваше Величество!
- Черт возьми! ОДнако вы откровенны!
- Я не буду в состоянии идти в изнание, Ваше Величество!
- А почему?
- Потому что меня тогда уже не будет в живых!
Наполеон расхохотался.
- И есть еще люди, говорящие, что наш Бертье не отличается особой
сообразительностью, - сказал он - я вполне уверен в вас, Бертье, потому
что хотя и люблю вас по своим собственным соображениям, но не думаю, чтобы
вы менее других заслуживали моего расположения. Нельзя сказать того же о
вас, monwieur Талейран! Вы отлично перейдете на сторону нового победителя,
как вы некогда изменили вашему старому. Вы, мне кажется, имеете гениальное
умение пристраиваться!
Император очень любил подобные сцены, ставившие в затруднительное
положение всех его слуг, потому что никто не был гарантирован от
коварного, легко могущего компрометировать вопроса. Но при этом вызове все
оставили в стороне свои опасения, с удовольствием ожидая ответа
знаменитого дипломата на столь справедливое обвинение.
Талейран продолжал стоять, опираясь на палку; его сутулованые плечи
слегка наклонились вперед, и улыбка застыла на его лице, как будто только
что он услышал самую приятную новость, . Единственно, что в нем
заслуживало уважения, это его умение держать себя с полным достоинством и
никогда не опускаться до раболепия и лести перед Наполеоном.
- Вы думаете, что я покину вас, Ваше Величество, если Ваши враги
предложат мне больше?
- Вполне уверен в этом!
-Я, конечно, не могу ручаться за себя до тех пор, пока не бедет
сделано предложение. Но оно должно быть очень выгодно. Кроме довольно
симпатичного отеля в улице Святого Флорентина и двухсот тысяч моего
жалования, я еще занимаю почетный пост первого министра в Европе! Правду
сказать, если меня не имеют в виду посадить на трон, я не могу желать
ничего лучшего!
- Нет, я вижу, что могу надеяться на вас, - сказал Наполеон,
взглядывая на него своими, вдруг сделавшимися задумчивыми, глазами. - Но,
кстати, Талейран, вы или должны жениться на m-me Гранд или оставить ее в
покое, потому что я не могу допустить скандала при Дворе!
Я удивился, слыша, как такие щекотливые, личные дела обсуждались
открыто, при свидетелях, но это было также очень характерной чертой
Наполеона; он считал, что щепетильность и светский лоск- это те путы,
которыми посредственность стремится опутать гения. Не было ни одного
вопроса частной жизни до выбора жены и брошенной любовницы включительно, в
который бы не вмешался этот тридцашестилетний победитель, чтобы разъяснить
и окончательно установить status quo.
Талейран снова улыбнулся своей добродушно и несколько загадочной
улыбкой.
- Я питаю инстинктивное отвращение к браку, Ваше Величество!
Вероятно, в этом сказывается наследственность, - сказал он.
Наполеон рассмеялся.
- Я забываю, что говорю с настоящим папой Оттоном, - сказал он. - Но
я уверен, что будучи заинтересован в этом деле, могу рассчитывать на
исполнение моей просьбы папой, в оплату за то маленькое внимание, которое
мы оказали ему во время коронации. Она умная женщина, эта m-me Гранд! Я
заметил, что она серьезно всем интересуется.
Талейран пожал плечами.
- Не всегда присутствие ума в женщине дает ей большие преимущества
Ваше Величество! Умная женщина легко может компрометировать своего мужа,
тогда как тупоумная может оскандальить только самое себя.
- Самая умная женщина эта та, которая умеет скрывать свой ум! Во
Франции женщины всегда опаснее мужчин, потому что они всегда умнее. Они не
могут представить себе, что мы ищем в них сердце, а не ума. А когда
женщины оказывают большое влияние на монархов, то это всегда ведет
последних к падению. Например, Генрих IY или Людовик XIY: это все
идеаличты, сентиментальные мечтатели, полные чувства и энергии, но
совершенно нелогичные и лишенные дара предвидения люди. А эта несносная
m-me Сталь! Вспомните ка ее салон в квартале Сен-Жермен. Бесконечное
трещанье, больтовня, шум этих собраний устрашают меня больше, чем флот
Англии. Почему не могут смотреть они за своими детьми или заниматься
рекодельями? Неправда ли, какие отсталые мысли я высказываю, m-r де
Лаваль?
Трудно было ответить на этот вопрос, и я решил промолчать.
- В ваши годы вы еще не могли приобрести достаточно жизненного опыта,
- сказал император, - позднее вы поймете, что я говорю о том времени,
которое вспомнили и вы, когда тупоумные парижане возмущались неравным
браком вдовы знаменитого генерала Богарне с никому неизвестным Бонапартом.
Да, это был чудный сон! Город Милан находился от Мантуи на расстоянии
одного дня пути, и между ними расположены 9 кабачков, и в каждом из них я
писал по письму моей жене. Девять писем в один день, - но только одно из
них не было сладкой фантазией, а показывало вещи в их настоящем свете.
Я представлял себе, как хорош должен был быть этот человек, прежде,
чем он выучился правильно смотреть на вещи. Да, грустная штука жизнь,
лишенная очаровани, любви. Его лицо словно потемнело при этих
воспоминаниях о днях, полных прелести и очарования, которых ему никогда не
дала императорская корона. Можно почти с уверенностью сказать, что эти
девять писем, написанные им в один день, дали ему более истинной радости,
чем все его хитрости, с помощью которых он отторгал провиниции за
провинциями у своих соседенй. Но он быстро овладел собою и сразу перешел к
моим личным делам.
- Евгения де Шуазель - племянница герцога де Шуазеля? - спросил он.
- Да, Ваше Величество!
- Вы с нею помолвлены?
- Да, Ваше Величество!
Он нетерпеливо встряхнул головой.
- Если вы желаете подвизаться при моем дворе, m-r де Лаваль, - сказал
он, - вы должны и в отношении брака положиться на меня. Я должен следить
за браками эмигрантов, как и за всем остальным!
- Но Евгения вполне разделяет мои взгляды!
- Та, та, та! В ее годы еще не имею определенных мнений. В ее жилах
течет кровь эмигрантов, и она даст себя знать. Нет, уже позвольте мне
позаботиться о вашем браке, monsieur де Лаваль! Я желаю видеть вс в
Пон-де-Брик, чтобы представить вас императрице. Что там такое, Констан?
- Какая-то дама желает видеть Ваше Величество! Попросить ее явиться
попозже?
- Дама! - вскричал Наполеон, улыбаясь. Мы не часто видим здесь
женские лица. Кто она? Что ей нужно?
- Ее имя Сибилль Бернак, Ваше Величество!
- Как? - пеоесполсил удивленный император. - Она, вероятно, дочь
старого Кармла Бернака из Гросбуа. Кстати, m-r де Лаваль, он приходится
вам дядей со стороны матери?
Я вспыхнул от стыда и видел, что император понял мои ощущения.
- Да, да! У него оне очень симпатичное ремесло, но уверяю вас, что он
один из наиболее полезных мне людей. Кстати, он завладел теми имениями,
которые должны были принадлежать вам?
- Да, Ваше Величество!
Император подозрительно взглянул на меня.
- Надеюсь, что вы вступили ко мне на службу, не рассчитывая на
возвращение этих имений вам?
- Не, Ваше Величество! Мое стремление - пробить себе дорогу без
посторонней помощи!
- Гордые замыслы, - сказал император, - создать себе свой путь, не
желая следовать пути предков. Я не могу восстановить ваших прав, m-r де
Лаваль, потому что в нестоящее время все дела приняли новый оборот, и,
если бы я занялся восстановлением нарушенных прав владений, то подобные
дела тянулись бы без конца и поколебали бы доверие народа к правителю. Я
уже не могу более преследовать людей, завладевших землей, не
принадлежавшей мне. За долговременную службу, как например, службу вашего
дяди, я даровал им эти земли. Но чего может хотеть от меня эта девушка?
Попроси ее взойти, Констан!
Через минуту моя кузина вошла в комнату. Ее лицо было следно и
грустно, но глаза Сибилль светились сознанием собственного достоинства, и
держалась она, как принцесса.
- Что вам угодно, mademoiselle? Зачем вы прибыли сюда? - спросил
император тем особенным тоном, которым он обыкновенно говорил с жензинами,
имевшими честь ему понравиться.
Сибилль оглянулась по сторонам, и когда на мгновенье наши глаза
встретились, я видел, что мое присутствие придало ей мужества. Она смело
взглянула на императора.
- Я пришла просить милости, Ваше Величество!
- Вы всегда можете рассчитывать на меня за услуги вашего отца,
madmoiselle! Что вам угодно?
- Я пришла просит не во имя заслуг моего отца; я прошу за себя. Я
умоляю вас пощадить Люсьена Лесажа, обвиненного в заговоре против
императорской власти и арестованного третьего дня. Ваше Величество! Он
скорее поэт, ученый, мечтатель, склонный жить вдали от света, но не
заговорщик; он был лишь орудием в руках дурных людей.
- Хорош мечтатель! - с гневом воскликнул Наполеон, - да эти мечтатели
самые опасные люди!
Он посмотрел в записную книгу.
- Мне кажется, я мало ошибусь, если скажу, что он имеет счастье быть
вашим возлюбленным?
Сибилль вспыхнула и опустила глаза под острым, насмешливым взглядом
имератора.
- Я имею здесь все показания. Немного хорошего заслужил он. Я могу
только одно сказать: из всего слышанного о нем заключаю, что он недостоин
вашей любви!
- Я умоляю пощадить его!
- Это невозможно, mfdemoiselle! Против меня составлялись заговоры с
двух сторон, - приверженцами Бурбонов и якобинцами. Я слишком долго терпел
от них, и мое терпение лишь ободрило этих господ. Я долго не трогал
Кадудаля и герцога Ангиенского. Надо дать такой же урок и якобинцам!
Я удивлялся и до сих пор удивляюсь страсти к этому низкому трусу,
охватившей мою кузину, хотя давно уже установлено, что для любви не
существует законов.
Услышав этот решительный отве императора, Сибилль уже не могла долее
владеть собою; ее лицо стало белее прежнего, и она залилась горькими
слезами, одна за другою катившимися по ее исхудалым зекам, словно капли
росы на лепестках лилии.
- Ради Бога, ради любви вашей матери, не губите его! - вскричала она,
падая на колени к ногам императора. - Я поручусь, что он откажется от
политики и не будет вредить империи!
Наполеон резким движением отшатнулся он нее, и, повернувшись на
каблуках, стал зодить взад и вперед по комнате.
- Я не могу сделать этого! Я никогда не изменяю своих решений1 В
государственных делах нельзя решать дела в зависимости от чего-либо и,
особенно, женского вмешательства. Якобинцы, кроме того, крайне опасны, и
им необходим пример достойного наказания, в противном случпе завтра же
создастся новый заговор на мою жизнь!
На неподвижном лице, в тоне его голоса можно было видеть, что
дальнейшие просьбы бесполезны, тем не менее моя кузина с упорством
женщины, защищавшей своего возлюбленного, продолжала:
- Но он совершенно безвреден и безопасен, Ваше Величество!
- Его смерть послужит уроком другим!
- Позадите Лесажа, и я отвечаю за него!
