металлической головкой. Он медленно шел вперед с неизменяющимся выражением
лица, с глазами, устремленными в одну точку, словно измерявшими что-то.
Неумолимый, он представлял в этот миг истинное олицетворение рока!
- Адмирал Брюикс!
Я не знаю, заставил ли этот голос кого-нибудь кроме меня,
содрогнуться всем телом. Никогда я не слыхал более резкого угрожающего и
зловещего голоса. Бросив взгляд по сторонам из-под нахмуренных бровей,
император остановился, точно пронизывая всех своим острым взглядом.
- Я здесь, Ваше Величество!
Моряк средних лет, с какой-то неопределенной, сыроватой внешностью,
отделился от толпы. Наполеон с таким угрожающим видом сделал два-три шага
к нему навстречу, что я видел, как щеки моряка побелели, и он беспомощно
оглянулся по сторонам, точно ища поддержки.
- Почему вы, адмирал Брюикс, - крикнул Наполеон самым оскорбительным
тоном, - почему вы не исполнили моих приказаний прошлой ночью?
- Я видел, что приближался шторм, Ваше Величество... Я знал, что...
Он так волновался, что с трудом выговаривал слова.
- Я знал, что если идти дальше около этого неизменного берега...
- Кто дал вам право рассуждать? - с холодным пренебрежением крикнул
Наполеон - вы знаете, что ваши суждения не должны идти вразрез с моими!
- В деле мореплавания...
- Безразлично, в каком деле!
- Разыгрывалась ужаснейшая буря, Ваше Величество!
- Как! Вы и теперь осмеливаетесь спорить со мною?!
- Но если я прав?
Полная тишина воцарилась в комнате. Томительная тишина, которая
наступает всегда, когда многие, притаив дыхание, ожидают чего-то, что
должно произойти. Лицо Наоплеона было ужасно; его щеки приобрели какой-то
мутный, землистый оттенок, все мускулы были страшно напряжены. Это было
лицо эпилептика, судорожно искривлявшееся.
С поднятым хлыстом он направился к адмиралу.
- Ты наглец! - прохрипел он.
Он произнес итальянское слово coglione, и я ясно видел, что чем он
больше забывался, тем его французский язык имел все более ясно-выраженный
иностранный акцент. На мгновение, казалось, он готов был ударить моряка
этим хлыстом по лицу. Тот отступил на шаг и схватился за саблю.
- Берегитесь, Ваше Величество! - задыхаясь, прохрипел оскорбленный
адмирал.
Всеобщая напряженность достигла высшей точки. Все ждали чего-то.
Наполеон опустил руку с хлыстом и стал кончиком его похлопывать себя по
сапогу.
- Вице-адмирал Магон, - сказал он, - я передаю вам командование
флотом. Адмирал Брюикс, вы покинете Францию в 24 часа и отправитесь в
Голландию! Где же лейтенант Жерар?
Мой спутник вытянулся в струнку.
- Я приказал вам немедленно доставить monsieur Луи де Лаваля из замка
Гросбуа!
- Он здесь, Ваше Величество!
- Хорошо, идите!
Лейтенант отдал честь, молодцевато повернулся на каблуках и удалился.
Император обернулся ко мне. Я много раз слышал о том, что некоторые
обладают глазами, которые, казалось, проникают все ваше существо, - его
глаза были именно такими, я чувствовал, что он читал мои сокровеннейшие
мысли. Но на лице Наполеона уже не было и следа того гнева, который
искажал его черты за минуту до этого; оно выражало теперь самую теплую
приветливость.
- Вы приехали служить мне, m-r де Лаваль?
- Ва, Ваше Величество!
- Но вы ведь долгое время не желали этого?
- Это зависело не от меня.
- Ваш отец эмигрант-аристократ?
- Да, Ваше Величество!
- И приверженец Бурбонов?
- Да!
- Теперь во Франции нет ни аристократов, ни якобинцев. Мы все
французы объединились, чтобы работать для славы отечества. Вы видели
Людовика Бурбона?
- Да, мне пришлось один раз видеть его!
- Его внешность не произвела на вас особенно сильного впечатления?
- Нет, Ваше Величество, я нахожу, что это был очень изящный и
приятный человек, но и только!
На мгновение искра гнева промелькнула в этих изменчивых глазах, затем
он слегка потянул меня за ухо, говоря:
- Monsieur де Лаваль, вы не созданы быть придворным! Знайте, Людовик
Бурбон не получит обратно трона уже только за распространение прокламаций,
которые он усиленно пишет в Лондон и подписывает просто Людовик. Я нашел
корону Франции, лежащей на земле и поднял ее на конец моей сабли!
- Вашей саблей вы возвысили Францию, Ваше Величество, - сказал
Талейран, стоявший все время за его плечом.
Наполеон взглянул на своего фаворита, и тень подозрения мелькнула в
его глазах. Потом он обратился к своему секретарю.
- Отдаю m-r де Лаваля на ваши руки, де-Миневаль, - сказал он, - я
желаю видеть его у себя после смотра артиллерии.
11. СЕКРЕТАРЬ
Император, генералы и офицеры отправились на смотр, а я остался
наедине с весьма симпатичным черномазым молодым человеком, одетым во все
черное, с белыми гофренными манжетами. Это был личный секретарь Наполеона,
monsieur де Миневаль.
- Прежде всего вам надо несколько подкрепиться, monsieur де Лаваль, -
сказал он, - всегда надо пользоваться случаем подкрепить свои силы едой,
если имеешь к этому возможность, тем более, что вы будете ждать Императора
для переговоров по вашему делу. Он сам подолгу может не есть ничего, и в
его присутствии вы тоже обязаны поститься! Уверяю вас, что я совершенно
истощен от постоянного голодания!
- Но как же он выносит это? - спросил я.
Monsieur де Миневаль произвел на меня очень приятное впечатление и я
отлично чувствовал себя в его обществе.
- О, это железный чловек, m-r де Лаваль, мы не можем с него брать
пример. Он часто работает в течение 18 часов и для подкрепления выпивает
всего одну или две чашки кофе. Он поражает нас всех! Даже солдаты менее
выносливы, чем он. Клянусь, я считаю за высшую честь быть его секретарем,
хотя с этой должностью соединено много тяжелых минут. Очень часто в
двенадцатом часу ночи я еще пищу под его диктовку, хотя чувствую, что
глаза слипаются от усталости. Это трудная работа. Наполеон диктует так же
быстро, как говорит, и ни за что не повторить сказанного. "Теперь,
Миневаль, - скажет он вдруг, - мы закончим с вами дела и пойдем спать!" И
когда я в душе уже поздравлял себя с вполне заслуженным отдыхом, он
добавляет: "Мы начнем с вами в три часа утра". Трех часов, по его мнению,
вполне достаточно, чтобы успеть отдохнуть!
- Но разве у вас нет определенного времени для обеда и ужина, m-r
Миневаль! У меня немало работ по домашнему хозяйству и все же я свободнее
вас. Успеем ли мы пообедать до возвращения императора?
- Конечно, однако вот и моя палатка, все уже готово. Отсюда можно
видеть, когда император будет возвращаться, и мы всегда успеем добежать до
приемной. Мы здесь на биваках, и поэтому наш стол не может отличаться
изысканностью, но без сомнения, m-r де Лаваль, извините нам это!
Я с наслаждением ел котлеты и салат, слушая рассказы моих приятелей о
привычках и обычаях Наполеона; меня интересовало все, что относилось к
этому человеку, гений, который так быстро сделался самым популярным
человеком в мире. M-r де Коленкур говорил о нем с удивительной
непринужденностью.
- Что говорят о нем в Англии, monsieur де Лаваль? - спросил он.
- Мало хорошего!
- Я так и понял это из газетных известий! Все английские газеты
называют императора неистовым самодуром, и все таки он хочет читать их,
хотя я готов побиться об заклад, что в Лондоне он прежде всего разошлет
всю свою кавалерию в редакции газет с приказанием хватать их издателей.
- А затем?
- Затем, в виде заключения мы вывесим длинную прокламацию, чтобы
убедить англичан, что если мы и победили их, то только для их же блага,
совершенно против нашего собственного желания, и что если они желают
правителя протестанта, то и его взгляды мало расходятся со взглядами их
Святой Церкви.
- Ну уж это слишком, - воскликнул де Миневаль, удивленный и, пожалуй,
испуганный смелостью суждений своего приятеля, - конечно, он имел
серьезные основания вмешаться в дела магометан, но я смело могу сказать,
что он будет так же заботиться об Англиканской церкви, как в Каире о
магометанстве.
- Он слишком много думает сам, - сказал Коленкур, и грусть звучала в
его голосе, - он так много думает, что другим уже не о чем больше
размышлять. Вы угадываете мою мысль, де Миневаль, потому что вы сами в
этом убедились не хуже меня!
- Да, да, - ответил секретарь, - он, конечно, не позволяет никому из
окружающих особенно ярко выделиться, потому что, как он не раз
высказывался в этом смысле, ему нужны посредственности. Должно сознаться,
что это весьма грустный комплимент для нас, имеющих честь служить ему!
- Умный человек при дворе, только притворяясь тупицей, может
высказать свои способности, - сказал Коленкур.
- Однако же здесь много замечательных людей, - заметил я.
- Если это действительно так, то только скрывая свои способности, они
могут оставаться здесь. Его министры - приказчики, его генералы - лучшие
из адъютантов. Это все действующие теперь силы. Вы посмотрите на
Бонапарта, этого удивительного человека, окруженного свитой, как
зеркалами, отражающими различные стороны его деятельности. В одном вы
видите Наполеона-финансиста, это Лебрен. Другой - полицейский - это
Саварей или Фуше. Наконец, в третьем вы узнаете Наполеона-дипломата, это
Тейлеран! Это все разные личности, на одно лицо. Я, например, стою во
главе домашнего хозяйства, но не имею права сменить ни одного из моих
служащих. Это право сохраняет за собою император. Он играет нами, как
пешками, надо сознаться в этом, Миневаль! По-моему, в этой способности
особенно сказывается удивительный ум. Он не хочет, чтобы мы были в добрых
отношениях между собою, во избежание возможности заговоров. Он так
возбудил всех своих маршалов одного против другого, что едва ли можно
найти двух, которые были бы не на ножах. Даву ненавидит Бернадота, Ланн
презирает Бесьера, Мей - Массену. С большим трудом они удерживаются от
открытых ссор при встречах. Он знает наши слабые струнки. Знает любовь к
деньгам Саварея, тщеславие Камбасереса, тупость Дюрока, самодурство
Бертье, пошлости Мюрата, любовь Талейрана к различным спекуляциям! Все эти
господа являются орудием в его руках. Я не знаю за собой никакой особой
слабости, но уверен, что он знает ее и пользуется этим знанием.
- Но сколько же зато ему приходится работать! - воскликнул я.
- Да, это можно сказать про него, - сказал де Миневаль, - работает он
с большой энергией иногда не менее 18 часов в сутки. Он
председательствовал в Законодательном Собрании до тех пор, когда
представители его истомились совершенно. Я сам глубоко уверен, что
Бонапарт будет причиной моей смерти, как это было с де Буриенном, но я
безропотно умру на моем посту, потому что если император строг к нам, он
не менее строг также и к самому себе!
- Он именно тот человек, в котором нуждалась Франция, - сказал
Коленкур, - он гений порядка и дисциплины. Вспомните хаос, царивший в
нашей бедной стране после революции, когда ни один человек не был способен
управлять ею, но когда каждый стремился достичь власти! Один Наполеон
сумел спасти нас! Мы всею душою стремились к тому, кто пришел бы к нам на
помощь, и этот железный человек явился в самое тяжелое время полного
хаоса. Если бы вы видели его тогда, m-r де Лаваль! Теперь он человек,
достигший всего, к чему стремился, спокойный и хорошо настоенный; но в те
дни он не имел ничего и стремился к достижению заветных замыслов. Его
