на минуту остановился около огня и грел свою, изящно обтянутую в туфлю с
золотой пряжкой, ногу.
- Я вполне убедился, что это именно так и должно быть, Ваше
Величество!
- Вы пришли к правильному выводу, - сказал он мне в ответ. - Но вы
кажется и всегда держались того же взгляда. Верно ли мне передавали, что в
одном кабачке Ашфорда вы однажды выступили в мою защиту против молодого
англичанина, пившего тост за мое падение?
Я вспомнил происшествие, но не мог понять, откуда он мог слышать о
нем.
- Почему вы сделали это?
- Я сделал это инстинктивно, Ваше Величество!
- Я не могу понять, как это люди могут делать что-нибудь
инстинктивно! По-моему, это возможно только для сумашедших, но не для
здравомыслящих людей. Из-за чего рисковали вы жизнью, защищая меня в то
время, когда вы ничего не могли ждать от меня?
- Вы стояли во главе Франции, Ваше Величество, а Франция - моя
родина! - горячо возразил я.
Во время этого разговора он продолжал ходить по комнате, сгибая и
разгибая правую руку и иногда взглядывая на нас через монокль, так ка его
зрение было настолько слабо, что в комнате он был принужден пользоваться
моноклем, а под открытым небом он всегда смотрел в бинокль. По временам он
доставал щепотки нюхательного табаку из черепаховой табакерки, но я видел,
что ни одна из них не попадала по назначению - он просыпал весь табак на
свой сюртук и на пол.
Мой ответ, по-видимому, понравился ему, потому что он вдруг схватил
меня за ухо и стал пребольно трясти его.
- Вы вполне правы, мой друг, - сказал он, - я стою за Францию, как
Фридрих II за Пруссию. И я сделаю Францию могущественнейшей державой в
мире! Все государи Европы сочтут необходимым иметь свой дворец в Париже, и
они составят свиту при коронации моих преемников!
Внезапно его лицо приняло выражение мучительного страдания.
- Господи! Для кого же я создаю все это? Кто будет царствовать после
меня? - прошептал он, проводя рукою по лбу.
- Боятся ли они моего вторжения в Англию? - внезапно спросил он, -
высказывали ли англичане вам свои опасения, что я могу перейти через
Ламанш?
Я был принужден сознаться, что англичане опасаются обратного, т.е.,
что он оставит этот план и не перейдет через Ламанш.
- Их солдаты завидуют морякам, которые первые будут иметь честь
бороться с вами, - сказал я.
- Но у них очень маленькая армия!
- Да, но надо принять во внимание, что почти вся Англия пошла в
волонтеры.
- Ну, невобранцы неопасны! - воскликнул он, точно отбрасывая их
руками. - Я дам там большое сражение и выиграю его с потерей десяти тысяч
человек. На третий день я буду в Лондоне. Там я немедленно захвачу
государственных чиновников, банкиров, купцов, издателей газет. Я потребую
вознаграждение в размере ста миллионов фунтов стерлингов! Я буду
покровительствовать бедным на счет богатых и таким образом буду иметь их
на своей стороне. Я дам автономию Шотландии и Ирландии; то даст им
преимущество перед Англией. Таким образом я везде вызову раздоры. И затем
уже я потребую отдать мне их флот и укрепить за Францией английские
колонии в вознаграждение за то, что я покину их остров! Я достигну
всемирного владычества для Франции и укреплю его за нею навеки!
Из этих слов я вполне убедился в том, что в Наполеоне была поистине
удивительная черта характера, о которой мне уже говорили и раньше: эта
черта характера давала ему возможность совмещать ширину замыслов с
разработкой мельчайших деталей, которая ясно указывала, что эти замыслы не
выходили за пределы возможного. В его мозгу мысль о походе на Восток,
точно легкий, неясный сон сменялся думой о судах, портах, запасах,
войсках, которые будут необходимы, чтобы места обратилась в
действительность. Он сразу улавливал основную часть вопроса и разрабатывал
его с той решимостью, с какою он шел на столицу врагов. Обладая душой
идеалиста-поэта, н в то же время был человеком дела, и это обстоятельство
засталяло признать его опаснейшим из людей в целом мире.
Я думаю, что в этом монологе о своих намерениях и планах, Наполеон
имел затаенную цель ( он никогда ничего не делал бесцельно ), и в данном
случае он рассчитывал на эффект, который мои слова о нем могли бы
произвести на эмигрантов.
Не существовало, казалось, ничего, чтобы было не по силам его разуму,
и всякое маленькое дело его необыкновенный разум умел возвысить так, чтобы
оно было достойно его величия. В один миг он переходил от размышления о
зимних квартирах для 200 тысяч солдат к спорам с де Коленкуром об
уменьшении домашних расходов и о возможности убавить число экипажей.
- Я стремлюсь быть как можно экономнее в домашней обстановке, но зато
хочу показаться во всем блеске пышности и величия заграницей, - сказал он.
- Я помню, когда я был лейтенантом, я находил возможность существовать на
1200 франков в год, и для меня не составит большого труда перейти и теперь
к подобному же существованию! Необходимо приостановить эту
расточительность во дворце! Например, из отчета Коленкура я вижу, что в
один день было выпито 155 чашек кофе, что при цене сахара в 4 франка и
кофе 5 франков за фунт, дает 20 су за чашку. Можно было бы убавить эту
порцию. Счета по конюшням тоже слишком велики. При настоящей цене сена,
семьсот франков в неделю, должно вполне хватать на 200 лошадей. Я не хочу
чрезмерных расходов на Тюльери!
Таким образом в несколько минут он переходит от вопроса о миллиардах
к вопросу о копейках, и от вопросов государственного устройства к
лошадиному стойлу. Время от времени он вопрошающе взглядывал на меня,
точно спрашивая мое мнение обо всем этом, и меня поражало, почему ему
нужно было мое одобрение. Но вспомнив, скольких представителей старого
дворянства мог соблазнить пример моего поступления к нему на службу, я
понял, что он смотрел на все гораздо глубже, чем я.
- Хорошо, monsieur де Лаваль, - вы несколько познакомились с моей
системой. Достаточно ли вы подготовлены, чтобы поступить ко мне на службу?
- Вполне уверен в этом, Ваше Величество, - сказал я.
- Я умею быть очень строгим хозяином, когда я этого хочу, - сказал
он, улыбаясь. - Вы присутствовали при нашей ссоре с Брюиксом. Я не мог
иначе поступить, потому что для нас прежде всего необходимо исполнение
долга, требующего дисциплины в высших и низших классах. Но мой гнев
никогда не может заставить меня потерять самообладание, потому что он не
доходит досюда, - при этом он рукою указал на шею, - я никогда не дохожу
до исступления. Доктор Корвизар может сказать вам, что моя кровь очень
медленно обращается в жилах!
- И что вы слишком быстро едите, Ваше Величество, - сказал
широколицый добродушный человек, шептавшийся до того момента с Бертье.
- Ах вы, негодник этакий, еще клевещет на меня! Доктор не может никак
простить мне однажды высказанного мною мнения, что я предпочитаю умереть
от болезни, чем от лекарств! Если я слишком мало трачу времени на еду, то
это уже не моя вина, а государства, которое уделяет мне всего несколько
минут на еду. Ах! да, я вспомнил, что верно сильно запоздал обедом,
Констан?
- Уже четыре часа прошло сверхположенного для обеда часа, Ваше
Величество.
- Давай сейчас!
- Слушаю, Ваше Величество! Осмелюсь доложить, в дверях ожидает
monsieur Изабей со своими куклами!
- Ну тогда погоди, - я сначала взгляну на них. Позвать его сюда!
Вошел человек, по-видимому, прибывший из дальнего пути. На его руках
висела большая, сплетенная из ивняка корзина.
- Я посылал за вами два дня тому назад, m-r Изабей!
- Курьер был у меня третьего дня, Ваше Величество! Но я только что
приехал из Парижа.
- С вами модели?
- Да, Ваше Величество.
- Разложите их на столе.
Я ничего не понимал, видя, что Изабей раскрыл свою корзинку,
наполненную маленькими куклами, не больше фута величиной, разодетыми в
самые яркие шелковые и бархатные костюмы с отделкой из горностая и золотых
шнуров. И пока он размешал их на столе, я догадался, что император с его
необыкновенной любовью к тщательной разработке мелочей, с его привычкой
контролировать все при дворе, пожелал видеть и эти модели, чтобы судить об
эффективности ярких костюмов, которые были заказаны для его двора на
случай каких-либо церемоний, парадов и т.п.
- Что это такое? - спросил он, протягивая маленькую куклу в красном с
золотом охотничьем костюме, с током из белых перьев.
- Это охотничий костюм императрицы, Ваше Величество!
- Талия слишком низка, - сказал Наполеон, имевший строго-определенные
взгляды на дамские платья. - Эти проклятые моды, кажется, единственная
вещь, которой я не могу управлять. А это кто?
Он указал на фигурку в зеленом сюртуке, отличающую особенно
торжеественным видом.
- Это заведующий мператорской охотой, Ваше Величество!
- Значит это вы, Бертье! Как вам нравится ваш новый костюм? А кто вот
этот в красном?
- Это главный канцлер!
- А в лиловом?
- Это камергер двора!
Император занялся все этим, точно дитя новой игрушкой. Он формировал
из кукол группы, чтобы иметь понятие о том, как они будут все вместе;
затем он сложил их обратно в корзинку.
- Очень хорошо, - сказал он, - вы и Давид превзошли самих себя в этой
работе. Потрудитесь доставить эти модели придворным поставщикам и получить
там вознаграждение за издержки. Но вы скажите, Ленорман, что если она
осмелится подать такой же счет, какой она недавно прислала императрице, я
заставлю ее познакомиться с внутренним расположением Венсеннской тюрьмы. Я
думаю, что выбросить 25 тысяч франков на одно платье, хотя бы оно было для
madtmoiselle Евгении де Шаузель, покажется вам непростительной глупостью,
m-r де Лаваль? Правда?
Он знал имя моей невесты! Неужели могло что-нибудь укрыться от глаз и
ушей этого удивительного человека? Какое ему дело было до моей любви, ему,
погруженному в решение судеб всего мир? И когда я смотрел на него, частью
с удивлением, частью со страхом, та же детская улыбка озарила его бледное
лицо. На мгновение жирная рука императора легла на мое плечо; его лголубые
глаза светились теперь удовольствием. В зависимости от душевных настроений
Наполеона, его глаза принимали разные оттенки; они темнели в минуты
задумчивости, делались стального цвета в минуту гнева и раздражения.
- Вы очень удивились тому, что мне известны подробности вашего
приключения в Ашфордском кабачке? Теперь вы еще более изумлены, слыша
известное вам имя из моих уст! Вы могли бы быть очень плохого мнения о
моих агентах в Англии, если бы они не сумели мне доставить таких важных
подробностей, как эти!
- Я не понимаю, почему такие мелочи были донесены вам или, вернее,
почему вы их не забыли тотчес же, Ваше Величество?
- Вы очень скромны m-r де Лаваль, и я не хотел бы, чтобы вы утратили
это редкое качество, ознакомившись с придворной жизнью. Итак, вы
полагаете, что ваши личные дела не могут иметь существенной важности для
меня?
- Не знаю, почему они могут быть важны, Ваше Величество?
- Как зовут вашего дядю?
- Он кардинал Лаваль де Монморанси!
- Совершенно верно! Где он?
- Он в Германии.
- Ну, да, в Германии, а не в Notre Dame, куда я помести бы его ! Кто
ваш кузен?
- Герцог де Рогань.
- Где он?
- В Лондоне.
- Да, в Лондоне, а не в Тюльери, где он мог бы достичь всего, чего бы
только хотел. Я удивляюсь, если после моего падения у меня найдутся столь
