вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но
я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы
явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к
отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
- В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда
был французом.
- Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
- Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому
вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
- Судите об отце не по его словам, а по его делам, - сказала она, в
знак предостережения подымая палец кверху, - и кроме того, если вы не
хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что
я предостерегала вас от приезда сюда!
- Вашу гибель?! - воскликнул я.
- О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою
мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его
жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете,
почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного
места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь
достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и
глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу
ее души!
- Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько
часов, Луи, - сказала она.
- С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким
родственником по крови и по духу?!
- Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких
отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с
новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату.
- Да, это не укрылось от меня, - сказал я, - мне сразу стало понятно,
что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого.
- Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или,
вернее, для нас обоих, - сказала она. - Для вас, потому что намерения
моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня...
- Почему для вас? - удивленный, переспросил я, видя, что она
остановилась в затруднении.
- Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что
моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
- Мое счастье зависит от любимой женщины, - сказал я, - но все же
почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?
- Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил
ясность вашего соображения, - сказала она; - если уж на то пошло, буду
откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же
ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог
поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками
Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать
его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром,
беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его
неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец,
довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.
- Вы правы! - воскликнул я.
- Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.
Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному
направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица,
обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак
приветливо замахал рукою.
- Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как
вы мне сказали, - проговорила она. В его интересах женить вас на своей
дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это
невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся
возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить
последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю
громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во
мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не
осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что
я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой
беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться!
- Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, - сказал
я.
- Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя,
но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей
дороги!
Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную
ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве
можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то
несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и
унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя
Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: "Люсьену от Сибилль"
гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о
предмете его страсти.
- Люсьен горячая голова и быстро увлекается, - сказала она. - За
последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не
выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они
переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра:
Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время
он слишком увлекается политикой!
Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое
попал ее возлюбленный . Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей
женщины угадала, что происходило во мне.
- Вы знаете о нем что-нибудь? - почти крикнула она. - я знаю, что он
отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем?
- Его зовут Лесаж?
- Да, да, Люсьен Лесаж!
- Я... я... видел его, - запинаясь, проговорил я.
- Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы
видели его? Что случилось с ним?
В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко
сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по
сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося
к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый
молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об
арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с
неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза,
бросилась к ним навстречу.
- Отец, что ты сделал с Люсьеном? - простонала она.
Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным
ненависти и презрения взглядом дочери.
- Мы поговорим об этом впоследствии, - в замешетельстве сказал он.
- Я хочу знать сейчас же и здесь, - крикнула она. Что ты сделал с
Люсьеном?
- Милостивые государи, - сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне,
- я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но
вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если
принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее
самым близким другом. Даже эти родственные соображение не помешали мне
выполнить мой долг по отношению к императору. Мне, конечно, было только
труднее исполнить его!
- Очень сочувствую вашему горю, - сказал гусар.
Теперь Сибилль уже обратилась прямо к нему.
- Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?
- Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.
- Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его?
- Он в лагере императора.
- За что вы арестовали Лесажа?
- Ах, m-lle, право же не мое дело мешаться в политику! Мой долг -
владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти
джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Лассаля
приказание арестовать Лесажа.
- Но что он сделал, и за что вы его подверги аресту?
- Довольно, мое дитя, об одном и том же, - строго сказал дядя, - если
ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что
Люсьен Лесаж взят, как один из покушавшихся на жизнь императора, и что я
считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство.
- Предатель! - крикнула девушка, - ты сам послал его на это страшное
дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать
это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих
предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека?
Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать
обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой
тяжелой сцены, но Сибилль поспешно остановила нас, прося быть свидетелями
ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, которая
светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.
- Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть
меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали
с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы
назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не
принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим
старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но
я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он
отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою
кого-нибудь другого, а не Люсьена.
- Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом высказал
себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама
будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь,
лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?
- Я, собственно говоря, к вам, m-r де Лавалль, сказал мне гусар,
презрительно поворачиваясь к дяде спиной. Император послал меня за вами с
приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.
Мое сердце захолонуло от радостной вести, - я мог бежать от дяди!
- Не желаю ничего лучшего! - воскликнул я.
- Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.
- Я готов следовать за вами!
- К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? -
сказал дядя.
- Приказания ипператора требуют большей аккуратности в исполнении, -
твердо сказал молодой человек. - Я и так потерял много времени. Мы должны
быть в дороге через пять минут.
При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в
которые только что прошла Сибилль.
- Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле прежде, чем ты
покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с
главного. Ты видел Сибилль, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою
сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее
словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, чо может быть лучше,
как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить вопрос о том, кому
принадлежит это имение.
- К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия, -
сказал я.
- Какие же именно?
- Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему
слово.
- О, это нас не касается, - со злобной улыбкой сказал он, - могу
поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибилль!
- Боюсь, что и я смотрю на брак с точки зрения англичан! По-моему,
нельзя жениться без любви, по расчету. Да во всяком случае о вашем
