солнечных часах я обнаружил послание, написанное на бумажке. На
бумажке лежал камень. Вот она. Как видите, фигурки на ней те
же, что и в предыдущем послании. Тогда я решил ' подстеречь
этого рисовальщика. Я взял револьвер и засел у себя в кабинете,
из окна которого видны и лужайка и сад. Часа в два ночи, сидя у
окна и глядя в залитый лунным светом сад, я услышал у себя за
спиной шаги и, обернувшись, увидел свою жену в капоте. Она
умоляла меня лечь в постель. Я откровенно сказал ей, что хочу
посмотреть, кто это занимается такими глупыми проделками. Она
ответила мне, что все это -- бессмысленная шутка, на которую не
стоит обращать внимания.
"Если это так тебя раздражает, Хилтон, давай поедем
путешествовать -- ты да я, никто не будет нас беспокоить".
"Как! Позволить какому-то шутнику выжить нас из
собственного дома? -- сказал я. -- Да ведь все графство будет
смеяться над нами!"
"Иди спать, -- сказала она. -- Мы потолкуем об этом
утром".
Внезапно лицо ее так побледнело, что я заметил это даже
при лунном свете, а пальцы ее впились мне в плечо. Что-то
двигалось в тени сарая. Я увидел, как из-за угла выползла
темная согнутая фигура и уселась перед дверью. Схватив
револьвер, я рванулся вперед, но жена судорожно обняла меня и
удержала на месте. Я пытался оттолкнуть ее, но она вцепилась в
меня еще отчаяннее. Наконец мне удалось вырваться, но когда я
открыл дверь и добежал до сарая, тот человек уже исчез.
Впрочем, он оставил следы своего пребывания, ибо на двери были
нарисованы пляшущие человечки. Я обежал весь сад, но нигде его
не нашел. Однако, как это ни удивительно, он безусловно
находился где-то поблизости, так как, когда утром я снова
осмотрел дверь сарая, под той строчкой, которую я уже видел,
оказалось несколько новых человечков. -- Вы их срисовали?
-- Да. Их было очень немного. Вот они. Опять он показал
нам листок бумаги. Новый танец имел такой вид:
^А^Х^^
-- Скажите, -- спросил Холме, и по его глазам я увидел,
что он очень взволнован, -- эти человечки были добавлены к
предыдущей надписи или нарисованы, отдельно?
-- Они были нарисованы на нижней панели двери. --
Превосходно! Это для нас важнее всего. Это вселяет в меня
надежду. Прошу вас, мистер Хилтон Кьюбитт, продолжайте свой
интересный рассказ.
-- Мне нечего прибавить, мистер Холме, кроме того, что я
очень рассердился на жену за то, что она помешала мне поймать
этого прячущегося негодяя. Она уверяла, что боялась за меня.
Сначала у меня возникло подозрение, что боялась она вовсе не за
меня, а за него, так как я не сомневался, что ей известно, кто
он такой и что означают его странные сигналы. Но голос моей
жены и взгляд ее, мистер Холме, обладают свойством рассеивать
всякие подозрения и теперь я уже не сомневаюсь, что она
действительно боялась за меня... Вот все, что случилось. А
теперь я жду от вас совета, что мне делать дальше. Меня так и
тянет спрятать в кустах пять-шесть наших деревенских молодцов.
Они дали бы ему такой урок, что он навсегда оставил бы нас в
покое.
-- Боюсь, что столь сложное дело не излечишь такими
простыми лекарствами, -- сказал Холме. -- Сколько времени вы
можете пробыть в Лондоне?
-- Я должен вернуться сегодня же. Я не могу оставить жену
на ночь в одиночестве. Она очень нервничала и просила меня
вернуться поскорее.
-- Вы, пожалуй, правы. Но если бы вы могли остаться, я
через день или через два поехал бы вместе с вами. Во всяком
случае, оставьте мне эти бумажки. Вскоре я приеду к вам и, по
всей вероятности, пролью некоторый свет на это дело.
Шерлок Холме держался со своим обычным профессиональным
спокойствием, но я, так хорошо его знавший, видел, что он
глубоко взволнован. Едва широкая спина Хилтона Кьюбитта исчезла
за дверью, как мой приятель кинулся к столу, разложил перед
собой бумажки с пляшущими человечками и углубился в вычисления.
В течение двух часов покрывал он страницу за страницей цифрами
и буквами. Эта работа так захватила его, что он, видимо, забыл
о моем присутствии. Когда дело шло на лад, он начинал напевать
и насвистывать, когда же он становился в тупик, он подолгу
сидел с нахмуренным лбом и блуждающими глазами. Наконец он
удовлетворенно вскрикнул, вскочил со стула и принялся бегать
взад и вперед по комнате, потирая руки. Потом он отправил
длинную телеграмму.
-- Если мне ответят так, как я рассчитываю, -- ваша книга,
Уотсон, обогатится описанием нового приключения, -- сказал он.
-- Вероятно, завтра мы с вами поедем в Норфолк и окончательно
раскроем тайну, доставившую нашему другу столько неприятностей.
Признаться, меня мучило любопытство, но я знал, что Холме
любит давать пояснения только тогда, когда сам находит это
нужным, и терпеливо ждал, когда он соблаговолит поделиться со
мной своим открытием.
Но ответ на телеграмму не приходил; в течение двух дней
Холме нетерпеливо прислушивался к каждому звонку. На второй
день вечером мы получили письмо от Хилтона Кьюбитта. Он
сообщал, что у него все спокойно; только на подставке солнечных
часов сегодня утром появилась длиннейшая надпись. К письму была
приложена точная копия этой надписи. Вот она:
Холме согнулся над этим причудливым* рисунком и вдруг,
вскочив на ноги, вскрикнул удивленно и сердито. Озабоченное
лицо его стало угрюмым.
-- Мы позволили этому делу зайти слишком далеко, -- сказал
он. -- Какие поезда отправляются в Норт-Уэлшем по вечерам?
Я заглянул в расписание. Последний поезд только что ушел.
-- Придется пораньше позавтракать и выехать первым
утренним поездом, -- сказал Холме. -- Наше присутствие там
необходимо. А! Вот телеграмма, которую я ждал. Погодите
минуточку, миссис Хадсон, быть может, понадобится послать
ответ. Нет, все обстоит так, как я и ожидал. Эта телеграмма
окончательно доказывает, что мы не вправе больше держать
мистера Хилтона Кьюбитта в неведении о положении дел, потому
что наш простодушный норфолкский сквайр попал в чрезвычайно
опасную паутину.
Переходя к окончанию этой мрачной истории, показавшейся
мне вначале такой вздорной и забавной, я заново переживаю весь
тот ужас, который мне пришлось пережить тогда. Как бы я хотел
иметь возможность сообщить читателям, что история эта кончилась
ко всеобщему благополучию! Но книга моя -- точная летопись
фактов, и я вынужден проследить вплоть до мрачного конца всю
странную цепь событий, из-за которых через несколько дней об
усадьбе Ридлинг-Торп-Мэнор заговорила вся Англия.
Едва мы успели выйти в Норт-Уэлшеме и сказать, куда мы
направляемся, к нам подбежал начальник станции.
-- Вы, вероятно, сыщики из Лондона? -- спросил он. Холме
взглянул на него с беспокойством. -- Почему вы так думаете?
-- Потому что инспектор Мартин из Норвича только что
проехал. Или, быть может, вы врачи? Она еще жива. Возможно, вы
еще успеете спасти ее... для виселицы. Холме был хмур и
озабочен.
-- Мы едем в Ридлинг-Торп-Мэнор, -- сказал он, -- но мы
ничего не слыхали о том, что там случилось.
-- Страшное дело! -- воскликнул начальник станции. -- Они
оба застрелены: и мистер Хилтон Кьюбитт и его жена. Она
выстрелила сначала в него, потом в себя. Так рассказывают
служанки. Он умер, она при смерти. Боже, самый древний род в
Норфолкском графстве! Все у нас так уважали его!
Не сказав ни слова. Холме вскочил в экипаж и в течение
всего семимильного путешествия ни разу не раскрыл рта. Не часто
случалось мне видеть его в таком мрачном расположении духа. Он
и раньше, в продолжение всей нашей поездки из Лондона,
испытывал какую-то тревогу, и я с самого начала заметил, с
каким беспокойством просматривает он утренние газеты; но
теперь, когда внезапно оправдались самые худшие его опасения,
он как бы окаменел от печали. Он сидел, откинувшись назад,
погруженный в тоскливые думы.
А между тем мы проезжали по одной из самых любопытных
местностей Англии. Все современное население этого края ютится
в редко разбросанных домишках, но на каждом шагу над зеленой
равниной вздымаются огромные четырехугольные башни церквей,
свидетельствуя о былой славе и былом процветании старой
восточной Англии.
Наконец за зеленым обрывом возникла лиловая полоса
Немецкого моря, и кучер кнутом указал нам на две остроконечные
крыши, торчащие из-за кущи деревьев. -- Вот Ридлинг-Торп-Мэиор,
-- сказал он. Когда мы подъехали к дому, я заметил перед ним
черный сарай, стоящий за теннисной площадкой, и солнечные часы
на пьедестале. Юркий человечек с нафабренными усами только что
проворно соскочил с высокой двуколки. Это был инспектор Мартин
из норфолкского полицейского управления. Он чрезвычайно
удивился, услыхав имя моего приятеля.
-- Позвольте, мистер Холме, ведь преступление было
совершено в три часа утра! Каким же образом вам удалось сразу
узнать о нем в Лондоне и прибыть сюда одновременно со мной?
-- Я предугадал его. Я ехал, чтобы предупредить его.
-- Следовательно, у вас есть сведения, которых мы не
имеем, так как, по общему мнению, они жили очень дружно.
-- У меня есть только те сведения, которые я получил от
пляшущих человечков, -- сказал Холме. -- Об этом я расскажу вам
потом. Я опоздал: трагедия совершилась, мне не удалось
предупредить ее... Ну что ж, пусть, в таком случае, те знания,
которыми я обладаю, помогут совершиться правосудию. Угодно ли
.вам произвести следствие совместно со мною? Или вы предпочли
бы, чтобы я действовал самостоятельно?
-- Для меня большая честь работать вместе с вами, мистер
Холме, -- с искренним чувством ответил инспектор.
-- В таком случае, я хотел бы, не откладывая, выслушать
свидетелей и осмотреть то место, где было совершено
преступление.
Инспектор Мартин был настолько умен, что позволил моему
приятелю поступать по-своему. Сам он ограничился тем, что
внимательно следил за его работой. Местный врач, седобородый
старик, только что вышел из комнаты миссис Хилтон Кьюбитт и
сообщил, что ее положение серьезно, но не безнадежно; однако в
сознание она придет, вероятно, не скоро, так как пуля задела
мозг. На вопрос, сама ли она в себя выстрелила или в нее
выстрелил кто-нибудь другой, он не решился дать определенный
ответ. Во всяком случае, выстрел был сделан с очень близкого
расстояния. В комнате нашли всего один револьвер; оба ствола
были пусты. Мистер Хилтон Кьюбитт убит выстрелом прямо в
сердце. Можно было с одинаковой вероятностью допустить и то,
что он выстрелил сначала в нее, а потом в себя, и то, что
преступницей была именно она, так как револьвер лежал на полу
на равном расстоянии от обоих. -- Вы трогали убитого? --
спросил Холме. -- Нет. Мы только подняли и унесли леди. Мы не
могли оставить ее, раненную, на полу. -- Давно ли вы здесь,
доктор? -- С четырех часов утра. -- Был здесь кто-нибудь, кроме
вас? -- Да, был констебль. -- Вы что-нибудь здесь передвигали?
-- Ничего.
-- Вы поступили благоразумно. Кто вызвал вас? -- Горничная
Сондерс. -- Она первая подняла тревогу? -- Она и миссис Кинг,
кухарка. -- Где они теперь? -- Вероятно, на кухне.
-- В таком случае, начнем с того, что выслушаем их
рассказ.
Старинный зал с высокими окнами, облицованный дубом, был
превращен в следственную камеру. Холме уселся в большое
старомодное кресло; взор его был непреклонен, лицо сурово. Я
читал в его глазах решимость посвятить, если понадобится, всю
