вряд ли сможете сегодня помочь. Опасности ни малейшей, иначе я
непременно попросил бы вас составить мне компанию. Надеюсь,
вечером я смогу объявить вам, что мне удалось сделать что-то
для этого несчастного молодого человека, который доверил мне
свою судьбу.
Вернулся мой друг поздно вечером, и его потемневшее,
расстроенное лицо яснее всяких слов сказало мне, что от
утренних его надежд не осталось следа. С час он играл на
скрипке, стараясь успокоиться. Наконец он отложил инструмент и
принялся подробно излагать мне свои неудачи.
-- Плохи дела, Уотсон, хуже не придумаешь. Перед
Лестрейдом я старался не показать виду, но, честно говоря, я
боюсь, что на этот раз он идет по верному пути, а не мы. Чутье
тянет меня в одну сторону, факты -- в другую. А английские
судьи -- у меня есть все основания полагать -- не достигли того
интеллектуального уровня, чтобы предпочесть мои теории фактам
Лестрейда.
-- Вы ездили в Блэкхит?
-- Да, Уотсон, ездил и узнал там, что покойный Олдейкр был
негодяй, каких поискать. Отец Макфарлейна поехал разыскивать
сына, дома была мать -- маленькая седенькая старушка с голубыми
глазками, вся трепещущая от страха и негодования. Она, конечно,
не могла и на секунду допустить, что сын ее виноват. А вот по
поводу судьбы Олдейкра она не выразила ни удивления, ни
сожаления. Мало того, она говорила о нем в таких выражениях,
что позиция Лестрейда стала еще крепче. Ведь если Макфарлейн
знал ее отношение к Олдейкру, ничего удивительного, что он
возненавидел его и решился на убийство. "Это не человек, это
злобная, хитрая обезьяна, -- твердила она, -- и он был всю
жизнь такой, даже в юности". "Вы были знакомы с ним раньше?" --
спросил я. "Да, я его хорошо знала! Он когда-то ухаживал за
мной. Какое счастье, что я отказала ему и вышла замуж за
человека честного и доброго, хотя и не такого состоятельного!
Мы, мистер Холмс, были с Олдейкром помолвлены, и вдруг я
однажды узнаю, что он -- какой ужас! -- открыл птичник и пустил
туда кота. Его жестокость так поразила меня, что я немедленно
отказала ему". Она порылась в ящике бюро и протянула мне
фотографию молодой женщины. Лицо было изрезано ножом. "Это я,
-- сказала она. Вот в каком виде прислал он мне мою фотографию
вместе со своим проклятием в день моей свадьбы". "Но теперь, --
возразил я, -- он, как видно, простил вас: ведь все свое
состояние он оставил вашему сыну". "Ни мне, ни моему сыну
ничего не нужно от Джонаса Олдейкра, ни от живого, ни от
мертвого! -- вспыхнула она. -- Есть бог на небесах, мистер
Холмс. Он покарал дурного человека. И он докажет, когда будет
на то его святая воля, что сын мой неповинен ни в чьей смерти!"
Как я ни старался, ничего не мог найти в пользу нашей гипотезы.
В конце концов я махнул рукой и поехал в Норвуд. Усадьба
Дип-Дин-хаус -- большое здание современного вида, из красного
кирпича. Дом стоит в саду, перед крыльцом -- обсаженный
лавровыми кустами газон. Справа от дома и на значительном
удалении от дороги -- склад, где был пожар. Я набросал в
записной книжке план, вот он. Эта застекленная дверь слева
ведет в спальню Олдейкра, так что с улицы все видно, что в ней
делается. Это, пожалуй, самое утешительное из всего, что мне
сегодня удалось узнать. Лестрейда не было, всем заправлял его
помощник сержант. Его люди как раз перед моим появлением
сделали драгоценную находку: роясь в золе на месте сгоревшего
штабеля, они нашли, кроме обуглившихся костей, несколько
почерневших металлических дисков. Внимательно изучив их, я
убедился, что это -- пуговицы от брюк. На одной мне даже
удалось разобрать слово "Хаймс" -- это имя портного, у которого
шил Олдейкр. Затем я приступил к газону, -- нет ли там следов,
но сушь стоит такая, что земля тверже камня. Кроме того, что
сквозь живую изгородь из бирючины как раз против сгоревшего
штабеля был протащен волоком человек или чем-то нагруженный
мешок, ничего установить не удалось. Все это, конечно,
подтверждает версию полиции. Я целый час ползал по дворику под
палящим солнцем и все без толку. Потерпев фиаско во дворе, я
пошел в спальню. Пятна крови оказались очень бледные, едва
различимые, но свежие. Трости я не видел, ее уже увезли, но
следы на ней тоже были слабые. Трость, безусловно, принадлежит
нашему подопечному, он сам признает это. На ковре отпечатки
подошв подрядчика и Макфарлейна, но никаких следов третьего
лица, и это тоже оборачивается против нас. Словом, чаша весов
склоняется все ниже в их пользу. И все-таки у меня возникла
надежда, хоть и очень слабая. Я просмотрел содержимое сейфа,
которое почти целиком было выложено на стол. Бумаги были в
запечатанных конвертах, полиция вскрыла один или два. Так вот,
насколько я могу судить, ценность их весьма невелика, да и
банковская книжка Олдейкра не подтвердила, что ее владелец
особенно преуспевал. Мне показалось, что некоторых бумаг нет.
Несколько раз попадались упоминания о каких-то операциях,
связанных, как можно предположить, со значительными суммами. Но
документов, оформляющих эти сделки, нет. Если бы я смог это
доказать, аргументы Лестрейда неизбежно обратились бы против
него. Ну, скажите, зачем человеку красть то, что и так должно
ему достаться? В конце концов, заглянув в каждую щель и не
добившись никаких результатов, я решил поговорить с экономкой.
Миссис Лексингтон -- хмурая, молчаливая старуха, с
подозрительным взглядом исподлобья. Она что-то знает, но
выпытать я у нее ничего не мог. Да, она впустила мистера
Макфарлейна в половине десятого. Зачем у нее рука не отсохла в
тот миг, когда она подошла к двери! Она легла спать в половине
одиннадцатого. Ее комната находится в другом конце дома,
никакого шума она не слышала. Шляпу и, насколько она помнит,
трость мистер Макфарлейн оставил в прихожей. Она проснулась от
криков "Пожар! Пожар!". Конечно, ее дорогого хозяина убили.
Были ли у него враги? У кого их нет, но мистер Олдейкр жил
очень замкнуто и встречался с людьми только, когда того
требовали дела. Пуговицы она видела и с уверенностью заявляет,
что они от того костюма, который был на нем накануне. Доски в
штабеле были очень сухие, потому что целый месяц не было
дождей. Они вспыхнули, как порох, и когда она добежала до
склада, все было объято пламенем. И она и пожарники слышали
запах горелого мяса. Ни о бумагах, ни о личных делах мистера
Олдейкра ей ничего не известно. Вот, дорогой Уотсон, отчет о
моих сегодняшних неудачах. И все-таки, все-таки... -- Его
нервные руки сжались в кулаки, и он продолжал со страстной
убежденностью: -- Я знаю, игра нечистая. Я чувствую это нутром.
Экономке что-то известно. Но что -- я все еще не могу
сообразить. Она смотрела угрюмо и вызывающе, как человек с
нечистой совестью. Но что об этом говорить, Уотсон. Боюсь,
однако, если нам не поможет случай, "Норвудское дело" не займет
своего места в хронике наших успехов, которая, как я предвижу,
рано или поздно обрушится на голову безропотного читателя.
-- Но ведь для суда важно, какое впечатление производит
человек, правда? -- спросил я.
-- На впечатление, милый Уотсон, полагаться опасно.
Помните Берта Стивенса, этого кровавого убийцу, который
рассчитывал, что мы спасем его? А ведь на вид был безобиден,
как ученик воскресной школы.
-- Да, правда.
-- Так что если мы не представим обоснованной версии,
Макфарлейн обречен. Улики против него неопровержимы, и сегодня
я убедился, что дальнейшее расследование только усугубит дело.
Между прочим, просмотрев бумаги, я обнаружил одну любопытную
деталь, которая может послужить исходной точкой нашего
расследования. Оказывается, в течение этого года Олдейкр
выплатил некоему мистеру Корнелиусу довольно крупную сумму
денег, поэтому сейчас он, попросту говоря, беден. Интересно,
что это за мистер Корнелиус, с которым удалившийся от дел
подрядчик заключал такие солидные сделки. Не имеет ли он
какого-нибудь отношения к случившемуся? Может быть, этот
Корнелиус -- маклер? Однако я не обнаружил ни одной расписки в
получении столь значительных сумм. Придется мне за сведениями
об этом джентльмене обратиться в банк. Но боюсь, мой друг, нас
ждет бесславный конец, -- Лестрейд повесит нашего подопечного.
И Скотленд-Ярд будет торжествовать!
Не знаю, спал ли Шерлок Холмс в ту ночь, только, когда я
сошел утром к завтраку, он сидел в столовой бледный,
измученный, с темными тенями вокруг горящих глаз. На ковре
возле кресла окурки и ворох газет, на столе распечатанная
телеграмма.
-- Что вы скажете об этом, Уотсон? -- спросил он,
пододвигая ее ко мне.
Телеграмма была из Норвуда; в ней говорилось: "Найдены
новые важные улики. Вина Макфарлейна доказана бесспорно.
Советую отказаться от расследований. Лестрейд".
-- Звучит серьезно, -- сказал я.
-- Наш Лестрейд упивается победой, -- устало улыбнулся
Холмс. -- И все-таки поиски оставлять рано. Любая улика может
обернуться другой стороной и дать расследованию направление,
противоположное тому, в котором движется Лестрейд. Завтракайте,
Уотсон, а потом поедем вместе и посмотрим, что можно сделать.
Кажется, мне сегодня не обойтись без вашей помощи.
Холмс завтракать не стал, -- этот удивительный человек в
минуты душевного напряжения не мог думать о еде. Уповая на свою
исключительную выносливость, он не ел и не спал, пока не падал
с ног от полного истощения. "Я не могу сейчас тратить энергию
на пищеварение", -- отмахивался он от меня, когда я, пользуясь
правом врача, заставлял его есть. Поэтому я не удивился, что
Холмс и в то утро не притронулся к завтраку.
Любители острых ощущений все еще толпились вокруг
Дип-Дин-хауса, который оказался точно такой загородной
усадьбой, как я себе представлял. В воротах нас с видом
победителя встретил Лестрейд; на лице его было написано
торжество.
-- Ну что, мистер Холмс, доказали, что мы ошибаемся? Нашли
своего бродягу, а? -- засмеялся он.
-- Я еще не пришел ни к какому заключению, -- отвечал мой
друг.
-- Но зато мы уже пришли к заключению. И сегодня оно
блестяще подтвердилось. Придется вам признать, мистер Холмс,
что на этот раз мы вас обошли.
-- Судя по вашему виду, произошло что-то из ряда вон
выходящее.
Лестрейд расхохотался.
-- Вы, как и все, не любите проигрывать, мистер Холмс! Но
что делать, человек не может быть всегда прав, верно, доктор
Уотсон? Пожалуйста, пройдите сюда, господа, надеюсь, я смогу
представить вам неоспоримое доказательство вины Макфарлейна. --
Он повел нас по коридору в темную переднюю. -- Совершив
преступление, молодой Макфарлейн пришел сюда за своей шляпой. А
теперь смотрите! -- Он театральным жестом зажег спичку, и мы
увидели на белой стене темное пятно крови. Лестрейд поднес
спичку поближе -- это оказалось не просто пятно, а ясный
отпечаток большого пальца. -- Посмотрите на него в лупу, мистер
Холмс!
-- Смотрю.
-- Вам известно, что во всем мире не найдется двух
одинаковых отпечатков пальцев?
-- Кое-что слышал об этом.
-- Тогда не будете ли вы так любезны сличить этот
отпечаток с отпечатком большого пальца правой руки Макфарлейна,
который сняли сегодня утром по моему приказанию?
Он протянул нам кусочек воска. И без лупы было ясно, что
оба отпечатка одного пальца. Я понял, что наш клиент обречен.
