свет. Он поднял голову, посмотрел на нас, остановился как
вкопанный и закричал душераздирающим голосом: "О, Боже, ведь
это же Нэнси!" Миссис Барклей побелела как мел и упала бы, если
бы это ужасное существо не подхватило ее. Я уже было хотела
позвать полицейского, но, к моему удивлению, они заговорили
вполне мирно.
"Я была уверена, Генри, все эти тридцать лет, что тебя нет
в живых", -- сказала миссис Барклей дрожащим голосом.
"Так оно и есть".
Эти слова были сказаны таким тоном, что у меня сжалось
сердце. У несчастного было очень смуглое и сморщенное, как
печеное яблоко, лицо, совсем седые волосы и бакенбарды, а
сверкающие его глаза до сих пор преследуют меня по ночам.
"Иди домой, дорогая, я тебя догоню, -- сказала миссис
Барклей. -- Мне надо поговорить с этим человеком наедине.
Бояться нечего".
Она бодрилась, но по-прежнему была смертельно бледна, и
губы у нее дрожали.
Я пошла вперед, а они остались. Говорили они всего
несколько минут. Скоро миссис Барклей догнала меня, глаза ее
горели. Я обернулась: несчастный калека стоял под фонарем и
яростно потрясал сжатыми кулаками, точно он потерял рассудок.
До самого моего дома она не произнесла ни слова и только у
калитки взяла меня за руку и стала умолять никому не говорить о
встрече.
"Это мой старый знакомый. Ему очень не повезло в жизни",
-- сказала она.
Я пообещала ей, что не скажу никому ни слова, тогда она
поцеловала меня и ушла. С тех пор мы с ней больше не виделись.
Я рассказала вам всю правду, и если я скрыла ее от полиции, так
только потому, что не понимала, какая опасность грозит миссис
Барклей. Теперь я вижу, что ей можно помочь, только рассказав
все без утайки.
Вот что я узнал он мисс Моррисон. Как вы понимаете,
Уотсон, ее рассказ был для меня лучом света во мраке ночи. Все
прежде разрозненные факты стали на свои места, и я уже смутно
предугадывал истинный ход событий. Было очевидно, что я должен
немедленно разыскать человека, появление которого так потрясло
миссис Барклей. Если он все еще в Олдершоте, то сделать это
было бы нетрудно. Там живет не так уж много штатских, а калека,
конечно, привлекает к себе внимание. Я потратил на поиски день
и к вечеру нашел его. Это Генри Вуд. Он снимает квартиру на той
самой улице, где его встретили дамы. Живет он там всего пятый
день. Под видом служащего регистратуры я зашел к его квартирной
хозяйке, и та выболтала мне весьма интересные сведения. По
профессии этот человек -- фокусник; по вечерам он обходит
солдатские кабачки и дает в каждом небольшое представление. Он
носит с собой в ящике какое-то животное. Хозяйка очень боится
его, потому что никогда не видела подобного существа. По ее
словам, это животное участвует в некоторых его трюках. Вот и
все, что удалось узнать у хозяйки, которая еще добавила, что
удивляется, как он, такой изуродованный, вообще живет на свете,
и что по ночам он говорит иногда на каком-то незнакомом языке,
а две последние ночи -- она слышала -- он стонал и рыдал у себя
в спальне. Что же касается денег, то они у него водятся, хотя в
задаток он дал ей, похоже, фальшивую монету. Она показала мне
монету, Уотсон. Это была индийская рупия.
Итак, мой дорогой друг, вы теперь точно знаете, как
обстоит дело и почему я просил вас поехать со мной. Очевидно,
что после того, как дамы расстались с этим человеком, он пошел
за ними следом, что он наблюдал за ссорой между мужем и женой
через стеклянную дверь, что он ворвался в комнату и что
животное, которое он носит с собой в ящике, каким-то образом
очутилось на свободе. Все это не вызывает сомнений. Но самое
главное -- он единственный человек на свете, который может
рассказать нам, что же, собственно, произошло в комнате.
-- И вы собираетесь расспросить его?
-- Безусловно... но в присутствии свидетеля.
-- И этот свидетель я?
-- Если вы будете так любезны. Если он все откровенно
расскажет, то и хорошо. Если же нет, нам ничего не останется,
как требовать его ареста.
-- Но почему вы думаете, что он будет еще там, когда мы
приедем?
-- Можете быть уверены, я принял некоторые меры
предосторожности. Возле его дома стоит на часах один из моих
мальчишек с Бейкер-стрит. Он вцепился в него, как клещ, и будет
следовать за ним, куда бы он не пошел. Так что мы встретимся с
ним завтра на Хадсон-стрит, Уотсон. Ну, а теперь... С моей
стороны было бы преступлением, если бы я сейчас же не отправил
вас спать.
Мы прибыли в городок, где разыгралась трагедия, ровно в
полдень, и Шерлок Холмс сразу же повел меня на Хадсон-стрит.
Несмотря на его умение скрывать свои чувства, было заметно, что
он едва сдерживает волнение, да и сам я испытывал
полуспортивный азарт, то захватывающее любопытство, которое я
всегда испытывал, участвуя в расследованиях Холмса.
-- Это здесь, -- сказал он, свернув на короткую улицу,
застроенную простыми двухэтажными кирпичными домами. -- А вот и
Симпсон. Послушаем, что он скажет.
-- Он в доме, мистер Холмс! -- крикнул, подбежав к нам,
мальчишка.
-- Прекрасно, Симпсон! -- сказал Холмс и погладил его по
голове. -- Пойдемте, Уотсон. Вот этот дом.
Он послал свою визитную карточку с просьбой принять его по
важному делу, и немного спустя мы уже стояли лицом к лицу с тем
самым человеком, ради которого приехали сюда. Несмотря на
теплую погоду, он льнул к пылавшему камину, а в маленькой
комнате было жарко, как в духовке. Весь скрюченный, сгорбленный
человек этот сидел на стуле в невообразимой позе, не
оставляющей сомнения, что перед нами калека. Но его лицо,
обращенное к нам, хотя и было изможденным и загорелым до
черноты, носило следы красоты замечательной. Он подозрительно
посмотрел на нас желтоватыми, говорящими о больной печени,
глазами и, молча, не вставая, показал рукой на два стула.
-- Я полагаю, что имею дело с Генри Вудом, недавно
прибывшим из Индии? -- вежливо осведомился Холмс. -- Я пришел
по небольшому делу, связанному со смертью полковника Барклея.
-- А какое я имею к этому отношение?
-- Вот это я и должен установить. Я полагаю, вы знаете,
что если истина не откроется, то миссис Барклей, ваш старый
друг, предстанет перед судом по обвинению в убийстве?
Человек вздрогнул.
-- Я не знаю, кто вы, -- закричал он, -- и как вам удалось
узнать то, что вы знаете, но клянетесь ли вы, что сказали
правду?
-- Конечно. Ее хотят арестовать, как только к ней вернется
разум.
-- Господи! А вы сами из полиции?
-- Нет.
-- Тогда какое же вам дело до всего этого?
-- Стараться, чтобы свершилось правосудие, -- долг каждого
человека.
-- Я даю вам слово, что она невиновна.
-- В таком случае виновны вы.
-- Нет, и я невиновен.
-- Тогда кто же убил полковника Барклея?
-- Он пал жертвой самого провидения. Но знайте же: если бы
я вышиб ему мозги, что, в сущности, я мечтал сделать, то он
только получил бы по заслугам. Если бы его не поразил удар от
сознания собственной вины, весьма возможно, я бы сам обагрил
руки его кровью. Хотите, чтобы я рассказал вам, как все было? А
почему бы и не рассказать? Мне стыдиться нечего.
Дело было так, сэр. Вы видите, спина у меня сейчас
горбатая, как у верблюда, а ребра все срослись вкривь и вкось,
но было время, когда капрал Генри Вуд считался одним из первых
красавцев в сто семнадцатом пехотном полку. Мы тогда были в
Индии, стояли лагерем возле городка Бзарти. Барклей, который
умер на днях, был сержантом в той роте, где служил я, а первой
красавицей полка... да и вообще самой чудесной девушкой на
свете была Нэнси Дэвой, дочь сержанта-знаменщика. Двое любили
ее, а она любила одного; вы улыбнетесь, взглянув на несчастного
калеку, скрючившегося у камина, который говорит, что когда-то
он был любим за красоту. Но, хотя я и покорил ее сердце, отец
хотел, чтобы она вышла замуж за Берклея. Я был ветреный малый,
отчаянная голова, а он имел образование и уже был намечен к
производству в офицеры. Но Нэнси была верна мне, и мы уже
думали пожениться, как вдруг вспыхнул бунт и страна
превратилась в ад кромешный.
Нас осадили в Бхарти -- наш полк, полубатарею артиллерии,
роту сикхов и множество женщин и всяких гражданских. Десять
тысяч бунтовщиков стремились добраться до нас с жадностью своры
терьеров, окруживших клетку с крысами. Примерно на вторую
неделю осады у нас кончилась вода, и было сомнительно, чтобы мы
могли снестись с колонной генерала Нилла, которая отступила в
глубь страны. В этом было наше единственное спасение, так как
надежды пробиться со всеми женщинами и детьми не было никакой.
Тогда я вызвался пробраться сквозь осаду и известить генерала
Нилла о нашем бедственном положении. Мое предложение было
принято; я посоветовался с сержантом Барклеем, который, как
считалось, лучше всех знал местность, и он объяснил мне, как
лучше пробраться через линии бунтовщиков. В тот же вечер, в
десять часов, я отправился в путь. Мне предстояло спасти тысячи
жизней, но в тот вечер я думал только об одной.
Мой путь лежал по руслу пересохшей реки, которое, как мы
надеялись, скроет меня от часовых противника, но только я
ползком одолел первый поворот, как наткнулся на шестерых
бунтовщиков, которые, притаившись в темноте, поджидали меня. В
то же мгновение удар по голове оглушил меня. Очнулся я у
врагов, связанный по рукам и ногам. И тут я получил смертельный
удар в самое сердце: прислушавшись к разговору врагов, я понял,
что мой товарищ, тот самый, что помог мне выбрать путь через
вражеские позиции, предал меня, известив противника через
своего слугу-туземца.
Стоит ли говорить, что было дальше? Теперь вы знаете, на
что был способен Джеймс Барклей. На следующий день подоспел на
выручку генерал Нилл, и осада была снята, но, отступая,
бунтовщики захватили меня с собой. И прошло много-много лет,
прежде чем я снова увидел белые лица. Меня пытали, я бежал,
меня поймали и снова пытали. Вы видите, что они со мной
сделали. Потом бунтовщики бежали в Непал и меня потащили с
собой. В конце концов я очутился в горах за Дарджилингом. Но
горцы перебили бунтовщиков, и я стал пленником горцев, покуда
не бежал. Путь оттуда был только один -- на север. И я оказался
у афганцев. Там я бродил много лет и в конце концов вернулся в
Пенджаб, где жил по большей части среди туземцев и зарабатывал
на хлеб, показывая фокусы, которым я к тому времени научился.
Зачем было мне, жалкому калеке, возвращаться в Англию и искать
старых товарищей? Даже жажда мести не могла заставить меня
решиться на этот шаг. Я предпочитал, чтобы Нэнси и мои старые
друзья думали, что Генри Вуд умер с прямой спиной, я не хотел
предстать перед ними похожим на обезьяну. Они не сомневались,
что я умер, и мне хотелось, чтобы они так и думали. Я слышал,
что Барклей женился на Нэнси и что он сделал блестящую карьеру
в полку, но даже это не могло вынудить меня заговорить.
Но когда приходит старость, человек начинает тосковать по
родине. Долгие годы я мечтал о ярких зеленых полях и живых
изгородях Англии. И я решил перед смертью повидать их еще раз.
Я скопил на дорогу денег и вот поселился здесь, среди солдат,
-- я знаю, что им надо, знаю, чем их позабавить, и
заработанного вполне хватает мне на жизнь.
-- Ваш рассказ очень интересен, -- сказал Шерлок Холмс. --
О вашей встрече с миссис Барклей и о том, что вы узнали друг
друга, я уже слышал. Как я могу судить, поговорив с миссис
Барклей, вы пошли за ней следом и стали свидетелем ссоры между
