запертой изнутри. Горничная, разумеется, побежала за кухаркой.
Обе женщины, позвав кучера, поднялись в холл и стали слушать.
Ссора продолжалась. За дверью, как показывают все трое,
раздавались только два голоса -- Барклея и его жены. Барклей
говорил тихо и отрывисто, так что ничего нельзя было разобрать.
Хозяйка же очень гневалась, и, когда повышала голос, слышно ее
было хорошо. "Вы трус! -- повторяла она снова и снова. -- Что
же теперь делать? Верните мне жизнь. Я не могу больше дышать с
вами одним воздухом! Вы трус, трус!" Вдруг послышался страшный
крик, это кричал хозяин, потом грохот и, наконец,
душераздирающий вопль хозяйки. Уверенный, что случилась беда,
кучер бросился к двери, за которой не утихали рыдания, и
попытался высадить ее. Дверь не поддавалась. Служанки от страха
совсем потеряли голову, и помощи от них не было никакой. Кучер
вдруг сообразил, что в гостиной есть вторая дверь, выходящая в
сад. Он бросился из дому. Одна из створок двери были открыта --
дело обычное по летнему времени, -- и кучер в мгновение ока
очутился в комнате. На софе без чувств лежала его госпожа, а
рядом с задранными на кресло ногами, с головой в луже крови на
полу у каминной решетки распростерлось тело хозяина. Несчастный
полковник был мертв.
Увидев, что хозяину уже ничем не поможешь, кучер решил
первым делом отпереть дверь в холл. Но тут перед ним возникло
странное и неожиданное препятствие. Ключа в двери не было. Его
вообще не было нигде в комнате. Тогда кучер вышел через
наружную дверь и отправился за полицейским и врачом. Госпожу,
на которую, разумеется, прежде всего пало подозрение, в
бессознательном состоянии отнесли в ее спальню. Тело полковника
положили на софу, а место происшествия тщательно осмотрели.
На затылке каким-то тупым орудием. Каким -- догадаться
было нетрудно. На полу, рядом с трупом, валялась необычного
вида дубинка, вырезанная из твердого дерева, с костяной ручкой.
У полковника была коллекция всевозможного оружия, вывезенного
из разных стран, где ему приходилось воевать, и полицейские
высказали предположение, что дубинка принадлежит к числу его
трофеев. Однако слуги утверждают, что прежде они этой дубинки
не видели. Но так как в доме полно всяких диковинных вещей, то
возможно, что они проглядели одну из них. Ничего больше
полицейским обнаружить в комнате не удалось. Неизвестно было,
куда девался ключ: ни в комнате, ни у миссис Барклей, ни у ее
несчастного супруга его не нашли. Дверь в конце концов пришлось
открывать местному слесарю.
Таково было положение вещей, Уотсон, когда во вторник
утром по просьбе майора Мерфи я отправился в Олдершот, чтобы
помочь полиции. Думаю, вы согласитесь со мной, что дело уже
было весьма интересное, но, ознакомившись с ним подробнее, я
увидел, что оно представляет исключительный интерес.
Перед тем, как осмотреть комнату, я допросил слуг, но
ничего нового от них не узнал. Только горничная Джейн Стюарт
припомнила одну важную подробность. Услышав, что господа
ссорятся, она пошла за кухаркой и кучером, если вы помните.
Хозяин и хозяйка говорили очень тихо, так что о ссоре она
догадалась скорее по их раздраженному тону, чем по тому, что
они говорили. Но благодаря моей настойчивости она все-таки
вспомнила одно слово из разговора хозяев: миссис Барклей дважды
произнесла имя "Давид". Это очень важное обстоятельство -- оно
дает нам ключ к пониманию причины ссоры. Ведь полковника, как
вы знаете, звали Джеймс.
В деле есть также обстоятельство, которое произвело
сильнейшее впечатление и на слуг, и на полицейских. Лицо
полковника исказил смертельный страх. Гримаса была так ужасна,
что мороз продирал по коже. Было ясно, что полковник видел свою
судьбу, и это повергло его в неописуемый ужас. Это, в общем,
вполне вязалось с версией полиции о виновности жены, если,
конечно, допустить, что полковник видел, кто наносит ему удар.
А тот факт, что рана оказалась на затылке, легко объяснили тем,
что полковник пытался увернуться. Миссис Барклей ничего
объяснить не могла: после пережитого потрясения она находилась
в состоянии временного беспамятства, вызванного нервной
лихорадкой.
От полицейских я узнал еще, что мисс Моррисон, которая,
как вы помните, возвращалась в тот вечер домой вместе с миссис
Барклей, заявила, что ничего не знает о причине плохого
настроения своей приятельницы.
Узнав все это, Уотсон, я выкурил несколько трубок подряд,
пытаясь понять, что же главное в этом нагромождении фактов.
Прежде всего бросается в глаза странное исчезновение дверного
ключа. Самые тщательные поиски в комнате оказались
безрезультатными. Значит, нужно предположить, что его унесли.
Но ни полковник, ни его супруга не могли этого сделать. Это
ясно. Значит, в комнате был кто-то третий. И этот третий мог
проникнуть внутрь только через стеклянную дверь. Я сделал
вывод, что тщательное обследование комнаты и газона могло бы
обнаружить какие-нибудь следы этого таинственного незнакомца.
Вы знаете мои методы, Уотсон. Я применил их все и нашел следы,
но совсем не те, что ожидал. В комнате действительно был третий
-- он пересек газон со стороны дороги. Я обнаружил пять
отчетливых следов его обуви -- один на самой дороге, в том
месте, где он перелезал через невысокую ограду, два на газоне и
два, очень слабых, на крашеных ступенях лестницы, ведущей к
двери, в которую он вошел. По газону он, по всей видимости,
бежал, потому что отпечатки носков гораздо более глубокие, чем
отпечатки каблуков. Но поразил меня не столько этот человек,
сколько его спутник.
-- Спутник?
Холмс достал из кармана большой лист папиросной бумаги и
тщательно расправил его на колене.
-- Как вы думаете, что это такое? -- спросил он.
На бумаге были следы лап какого-то маленького животного.
Хорошо заметны были отпечатки пяти пальцев и отметины,
сделанные длинными когтями. Каждый след достигал размеров
десертной ложки.
-- Это собака, -- сказал я.
-- А вы когда-нибудь слышали, чтобы собака взбиралась
вверх по портьерам? Это существо оставило следы и на портьере.
-- Тогда обезьяна?
-- Но это не обезьяньи следы.
-- В таком случае, что бы это могло быть?
-- Ни собака, ни кошка, ни обезьяна, ни какое бы то ни
было другое известное вам животное! Я пытался представить себе
его размеры. Вот видите, расстояние от передних лап до задних
не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этому длину шеи и головы
-- и вы получите зверька длиной около двух футов, а возможно, и
больше, если у него есть хвост. Теперь взгляните вот на эти
следы. Они дают нам длину его шага, которая, как видите,
постоянна и составляет всего три дюйма. А это значит, что у
зверька длинное тело и очень короткие лапы. К сожалению, он не
позаботился оставить нам где-нибудь хотя бы один волосок. Но, в
общем, его внешний вид ясен, он может лазать по портьерам. И,
кроме того, наш таинственный зверь -- существо плотоядное.
-- А это почему?
-- А потому, что над дверью, занавешенной портьерой, висит
клетка с канарейкой. И зверек, конечно, взобрался по шторе
вверх, рассчитывая на добычу.
-- Какой же это все-таки зверь?
-- Если бы я это знал, дело было бы почти раскрыто. Я
думаю, что этот зверек из семейства ласок или горностаев. Но,
если память не изменяет мне, он больше и ласки и горностая.
-- А в чем заключается его участие в этом деле?
-- Пока не могу сказать. Но согласитесь, нам уже многое
известно. Мы знаем, во-первых, что какой-то человек стоял на
дороге и наблюдал за ссорой Барклеев: ведь шторы были подняты,
а комната освещена. Мы знаем также, что он перебежал через
газон в сопровождении какого-то странного зверька и либо ударил
полковника, либо, тоже вероятно, полковник, увидев нежданного
гостя, так испугался, что лишился чувств и упал, ударившись
затылком об угол каминной решетки. И, наконец, мы знаем еще
одну интересную деталь: незнакомец, побывавший в этой комнате,
унес с собой ключ.
-- Но ваши наблюдения и выводы, кажется, еще больше
запутали дело, -- заметил я.
-- Совершенно верно. Но они с несомненностью показали, что
первоначальные предположения неосновательны. Я продумал все
снова и пришел к заключению, что должен рассмотреть это дело с
иной точки зрения. Впрочем, Уотсон, вам давно уже пора спать, а
все остальное я могу с таким же успехом рассказать вам завтра
по пути в Олдершот.
-- Покорно благодарю, вы остановились на самом интересном
месте.
-- Ясно, что когда миссис Барклей уходила в половине
восьмого из дому, она не была сердита на мужа. Кажется, я
упоминал, что она никогда не питала к нему особенно нежных
чувств, но кучер слышал, как она, уходя, вполне дружелюбно
болтала с ним. Вернувшись же, она тотчас пошла в комнату, где
меньше всего надеялась застать супруга, и попросила чаю, что
говорит о расстроенных чувствах. А когда в гостиную вошел
полковник, разразилась буря. Следовательно, между половиной
восьмого и девятью часами случилось что-то такое, что
совершенно переменило ее отношение к нему. Но в течение всего
этого времени с нею неотлучно была мисс Моррисон, из чего
следует, что мисс Моррисон должна что-то знать, хотя она и
отрицает это.
Сначала я предположил, что у молодой женщины были с
полковником какие-то отношения, в которых она и призналась его
жене. Это объясняло, с одной стороны, почему миссис Барклей
вернулась домой разгневанная, а с другой -- почему мисс
Моррисон отрицает, что ей что-то известно. Это соображение
подкреплялось и словами миссис Барклей, сказанными во время
ссоры. Но тогда при чем здесь какой-то Давид? Кроме того,
полковник любил свою жену, и трудно было предположить
существование другой женщины. Да и трагическое появление на
сцене еще одного мужчины вряд ли имеет связь с предполагаемым
признанием мисс Моррисон. Нелегко было выбрать верное
направление. В конце концов я отверг предположение, что между
полковником и мисс Моррисон что-то было. Но убеждение, что
девушка знает причину внезапной ненависти миссис Барклей к
мужу, стало еще сильнее. Тогда я решил пойти прямо к мисс
Моррисон и сказать ей, что я не сомневаюсь в ее осведомленности
и что ее молчание может дорого обойтись миссис Барклей, которой
наверняка предъявят обвинение в убийстве.
Мисс Моррисон оказалась воздушным созданием с белокурыми
волосами и застенчивым взглядом, но ей ни в коем случае нельзя
было отказать ни в уме, ни в здравом смысле. Выслушав меня, она
задумалась, потом повернулась ко мне с решительным видом и
сказала мне следующие замечательные слова.
-- Я дала миссис Барклей слово никому ничего не говорить.
А слово надо держать, -- сказала она. -- Но, если я могу ей
помочь, когда против нее выдвигается такое серьезное обвинение,
а она сама, бедняжка, не способна защитить себя из-за болезни,
то, я думаю, мне будет простительно нарушить обещание. Я
расскажу вам абсолютно все, что случилось с нами в понедельник
вечером.
Мы возвращались из церкви на Уот-стрит примерно без
четверти девять. Надо было идти по очень пустынной улочке
Хадсон-стрит. Там на левой стороне горит всего один фонарь, и,
когда мы приближались к нему, я увидела сильно сгорбленного
мужчину, который шел нам навстречу с каким-то ящиком, висевшим
через плечо. Это был калека, весь скрюченный, с кривыми ногами.
Мы поравнялись с ним как раз в том месте, где от фонаря падал
