-- Полагаю, в Лемберли я смогу оказаться более полезным,
чем здесь. Дело это, безусловно, требует расследования на
месте. Если жена ваша не покидает своей комнаты, наше
присутствие в доме не причинит ей никакого беспокойства и
неудобств. Разумеется, мы остановимся в гостинице.
Фергюсон издал вздох облегчения.
-- Именно на это я и надеялся, мистер Холмс. С вокзала
Виктория в два часа отходит очень удобный поезд -- если это вас
устраивает.
-- Вполне. Сейчас в делах у нас затишье. Я могу целиком
посвятить себя вашей проблеме. Уотсон, конечно, поедет тоже. Но
прежде всего я хотел бы уточнить некоторые факты. Итак,
несчастная ваша супруга нападала на обоих мальчиков -- и на
своего собственного ребенка и на вашего старшего сынишку?
-- Да.
-- Но по-разному. Вашего сына она только избила.
-- Да, один раз палкой, другой раз била прямо руками.
-- Она вам объяснила свое поведение в отношении пасынка?
-- Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла:
"Ненавижу, ненавижу..."
-- Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом,
если можно так выразиться. А как она по натуре -- ревнивая?
-- Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная,
как и любовь.
-- Но мальчик -- ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет, и
если физически он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его
умственное развитие, -- разве он не дал вам никаких объяснений?
-- Нет. Сказал, что это без всякой причины.
-- А какие отношения у них были прежде?
-- Они всегда друг друга недолюбливали.
-- Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
-- Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально
живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит
каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время
он сосредоточенно молчал.
-- Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй
женитьбы -- постоянно вместе, все делили?
-- Мы почти не разлучались.
-- Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято
хранит память матери?
-- Да, он ее не забыл.
-- Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще
один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на
старшего мальчика произошло в один и тот же день?
-- В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она
обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только
Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно
малыша не поступало.
-- Это несколько осложняет дело.
-- Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
-- Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную
гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не
разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и
говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый
приятель Уотсон внушил вам преувеличенное представление о моих
научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша
проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы
будем на вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив
наши чемоданы в гостинице "Шахматная Доска" в Лемберли, мы
пробирались через суссекский глинозем по длинной, извилистой
дороге, приведшей нас в конце концов к старинной ферме,
владению Фергюсона, -- широкому, расползшемуся во все стороны
дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми
пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского
горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые,
тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных
плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение
человека и сыра -- "герб" первого строителя дома2. Внутри под
потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах
осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину
пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату,
помещавшуюся в центре дома. Здесь в огромном старомодном камине
с железной решеткой, на которой стояла дата "1670", полыхали
толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь
различных эпох и мест. Стены, до половины обшитые дубовой
панелью, относились, вероятно, к временам фермера-иомена,
построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по верхнему краю
панели висело собрание со вкусом подобранных современных
акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб,
расположилась отличная коллекция южноамериканской утвари и
оружия -- ее, несомненно, привезла с собой перуанка, что сидела
сейчас запершись наверху, в своей спальне. Холмс быстро встал и
с живейшим любопытством, присущим его необыкновенно острому
уму, внимательно рассмотрел всю коллекцию. Когда он снова
вернулся к нам, выражение лица у него было серьезное.
-- Эге, а это что такое? -- воскликнул он вдруг.
В углу в корзине лежал спаниель. Теперь собака с трудом
поднялась и медленно подошла к хозяину. Задние ее ноги
двигались как-то судорожно, хвост волочился по полу. Она
лизнула хозяину руку.
-- В чем дело, мистер Холмс?
-- Что с собакой?
-- Ветеринар ничего не мог понять. Что-то похожее на
паралич. Предполагает менингит. Но пес поправляется, скоро
будет совсем здоров, правда, Карло?
Опущенный хвост спаниеля дрогнул в знак согласия.
Печальные собачьи глаза глядели то на хозяина, то на нас. Карло
понимал, что разговор идет о нем.
-- Это произошло внезапно?
-- В одну ночь.
-- И давно?
-- Месяца четыре назад.
-- Чрезвычайно интересно. Наталкивает на определенные
выводы.
-- Что вы тут усмотрели, мистер Холмс?
-- Подтверждение моим догадкам.
-- Ради Бога, мистер Холмс, скажите, что у вас на уме? Для
вас наши дела, быть может, всего лишь занятная головоломка, но
для меня это вопрос жизни и смерти. Жена в роли убийцы, ребенок
в опасности... Не играйте со мной в прятки, мистер Холмс. Для
меня это слишком важно.
Высоченный регбист дрожал всем телом. Холмс мягко положил
ему на плечо руку.
-- Боюсь, мистер Фергюсон, при любом исходе дела вас ждут
впереди новые страдания, -- сказал он. -- Я постараюсь щадить
вас, насколько то в моих силах. Пока больше ничего не могу
добавить. Но надеюсь, прежде чем покинуть этот дом, сообщить
вам что-то определенное.
-- Дай-то Бог! Извините меня, джентльмены, я поднимусь
наверх, узнаю, нет ли каких перемен.
Он отсутствовал несколько минут, и за это бремя Холмс
возобновил свое изучение коллекции на стене. Когда наш хозяин
вернулся, по выражению его лица было ясно видно, что все
осталось в прежнем положении. Он привел с собой высокую,
тоненькую, смуглую девушку.
-- Чай готов, Долорес, -- сказал Фергюсон. -- Последи,
чтобы твоя хозяйка получила все, что пожелает.
-- Хозяйка больная, сильно больная! -- выкрикнула девушка,
негодующе сверкая глазами на своего Господина. -- Еда не ест,
сильно больная. Надо доктор. Долорес боится быть одна с
хозяйка, без доктор.
Фергюсон посмотрел на меня вопросительно.
-- Очень рад быть полезным.
-- Узнай, пожелает ли твоя хозяйка принять доктора
Уотсона.
-- Долорес поведет доктор. Не спрашивает можно. Хозяйка
надо доктор.
-- В таком случае я готов идти немедленно.
Я последовал за дрожащей от волнения девушкой по лестнице
и дальше, в конец ветхого коридора. Там находилась массивная,
окованная железом дверь. Мне пришло в голову, что если бы
Фергюсон вздумал силой проникнуть к жене, это было бы ему не
так легко. Долорес вынула из кармана ключ, и тяжелые дубовые
створки скрипнули на старых петлях. Я вошел в комнату, девушка
быстро последовала за мной и тотчас повернула ключ в замочной
скважине.
На кровати лежала женщина, несомненно, в сильном жару. Она
была в забытьи, но при моем появлении вскинула на меня свои
прекрасные глаза и смотрела, не отрываясь, со страхом. Увидев,
что это посторонний, она как будто успокоилась и со вздохом
снова опустила голову на подушку. Я подошел ближе, сказал
несколько успокаивающих слов; она лежала не шевелясь, пока я
проверял пульс и температуру. Пульс оказался частым,
температура высокой, однако у меня сложилось впечатление, что
состояние женщины вызвано не какой-либо болезнью, а нервным
потрясением.
-- Хозяйка лежит так один день, два дня. Долорес боится,
хозяйка умрет, -- сказала девушка.
Женщина повернула ко мне красивое пылающее лицо.
-- Где мой муж?
-- Он внизу и хотел бы вас видеть.
-- Не хочу его видеть, не хочу... -- Тут она как будто
начала бредить: -- Дьявол! Дьявол!.. О, что мне делать с этим
исчадием ада!..
-- Чем я могу помочь вам?
-- Ничем. Никто не может помочь мне. Все кончено. Все
погибло... И я не в силах ничего сделать, все, все погибло!..
Она явно находилась в каком-то непонятном заблуждении; я
никак не мог себе представить милягу Боба Фергюсона в роли
дьявола и исчадия ада.
-- Сударыня, ваш супруг горячо вас любит, -- сказал я. --
Он глубоко скорбит о случившемся.
Она снова обратила на меня свои чудесные глаза.
-- Да, он любит меня. А я, разве я его не люблю? Разве не
люблю я его так сильно, что готова пожертвовать собой, лишь бы
не разбить ему сердца?.. Вот как я его люблю... И он мог
подумать обо мне такое... мог так говорить со мной...
-- Он преисполнен горя, но он не понимает.
-- Да, он не в состоянии понять. Но он должен верить!
-- Быть может, вы все же повидаетесь с ним?
-- Нет, нет! Я не могу забыть те жестокие слова, тот
взгляд... Я не желаю его видеть. Уходите. Вы ничем не можете
мне помочь. Скажите ему только одно: я хочу, чтобы мне принесли
ребенка. Он мой, у меня есть на него права. Только это и
передайте мужу.
Она повернулась лицом к стене и больше не произнесла ни
слова.
Я спустился вниз. Фергюсон и Холмс молча сидели у огня.
Фергюсон угрюмо выслушал мой рассказ о визите к больной.
-- Ну, разве могу я доверить ей ребенка? -- сказал он. --
Разве можно поручиться, что ее вдруг не охватит опять то
ужасное, неудержимое желание... Разве могу я забыть, как она
тогда поднялась с колен и вокруг ее губ -- кровь?
Он вздрогнул, вспоминая страшную сцену.
-- Ребенок с миссис Мэйсон, там он в безопасности, там он
и останется.
Элегантная горничная, самое современное явление, какое мы
доселе наблюдали в этом доме, внесла чай. Пока она хлопотала у
стола, дверь распахнулась, и в комнату вошел подросток весьма
примечательной внешности -- бледнолицый, белокурый, со
светло-голубыми беспокойными глазами, которые так и вспыхнули
от волнения и радости, едва он увидел отца. Мальчик кинулся к
нему, с девичьей нежностью обвил его шею руками.
-- Папочка, дорогой! -- воскликнул он. -- Я и не знал, что
ты уже приехал! Я бы вышел тебя встретить. Как я рад, что ты
вернулся!
Фергюсон мягко высвободился из объятий сына; он был
несколько смущен.
-- Здравствуй, мой дружок, -- сказал он ласково, гладя
льняные волосы мальчика. -- Я приехал раньше потому, что мои
друзья, мистер Холмс и мистер Уотсон, согласились поехать со
мной и провести у нас вечер.
-- Мистер Холмс? Сыщик?
-- Да.
Мальчик поглядел на нас испытующе и, как мне показалось,
не очень дружелюбно.
-- А где второй ваш сын, мистер Фергюсон? -- спросил
Холмс. -- Нельзя ли нам познакомиться и с младшим?
-- Попроси миссис Мэйсон принести сюда малыша, --
обратился Фергюсон к сыну. Тот пошел к двери странной,
