ковыляющей походкой, и мой взгляд хирурга тотчас определил
повреждение позвоночника. Вскоре мальчик вернулся, за ним
следом шла высокая, сухопарая женщина, неся на руках
очаровательного младенца, черноглазого, золотоволосого --
чудесное скрещение рас, саксонской и латинской. Фергюсон, как
видно, обожал и этого сынишку, он взял его на руки и нежно
приласкал.
-- Только представить себе, что у кого-то может хватить
злобы обидеть такое существо, -- пробормотал он, глядя на,
небольшой, ярко-красный бугорок на шейке этого амура.
И тут я случайно взглянул на моего друга и подивился
напряженному выражению его лица -- оно словно окаменело, словно
было вырезано из слоновой кости. Взгляд Холмса, на мгновение
задержавшись на отце с младенцем, был прикован к чему-то,
находящемуся в другом конце комнаты. Проследив за направлением
этого пристального взгляда, я увидел только, что он обращен на
окно, за которым стоял печальный, поникший под дождем сад.
Наружная ставня была наполовину прикрыта и почти заслоняла
собой вид, и тем не менее глаза Холмса неотрывно глядели именно
в сторону окна. И тут он улыбнулся и снова посмотрел на
младенца. Он молча наклонился над ним и внимательно исследовал
взглядом красный бугорок на мягкой детской шейке. Затем схватил
и потряс махавший перед его лицом пухлый, в ямочках кулачок.
-- До свидания, молодой человек. Вы начали свою жизнь
несколько бурно. Миссис Мэйсон, я хотел бы поговорить с вами с
глазу на глаз.
Они встали поодаль и несколько минут о чем-то серьезно
беседовали. До меня долетели только последние слова: "Надеюсь,
всем вашим тревогам скоро придет конец". Кормилица, особа, как
видно, не слишком приветливая и разговорчивая, ушла, унеся
ребенка.
-- Что представляет собой миссис Мэйсон? -- спросил Холмс.
-- Внешне она, как видите, не очень привлекательна, но
сердце золотое, и так привязана к ребенку.
-- А тебе, Джек, она нравится?
И Холмс круто к нему повернулся.
Выразительное лицо подростка как будто потемнело. Он
затряс отрицательно головой.
-- У Джека очень сильны и симпатии и антипатии, -- сказал
Фергюсон, обнимая сына за плечи. -- По счастью, я отношусь к
первой категории.
Мальчик что-то нежно заворковал, прильнув головой к
отцовской груди. Фергюсон мягко его отстранил.
-- Ну, беги, Джекки, -- сказал он и проводил сына любящим
взглядом, пока тот не скрылся за дверью. -- Мистер Холмс, --
обратился он к моему другу, -- я, кажется, заставил вас
проехаться попусту. В самом деле, ну что вы можете тут
поделать, кроме как выразить сочувствие? Вы, конечно, считаете
всю ситуацию слишком сложной и деликатной.
-- Деликатной? Безусловно, -- ответил мой друг, чуть
улыбнувшись. -- Но не могу сказать, что поражен ее сложностью.
Я решил эту проблему методом дедукции. Когда первоначальные
результаты дедукции стали пункт за пунктом подтверждаться целым
рядом не связанных между собой фактов, тогда субъективное
ощущение стало объективной истиной. И теперь можно с
уверенностью заявить, что цель достигнута. По правде говоря, я
решил задачу еще до того, как мы покинули Бейкер-стрит, --
здесь, на месте, оставалось только наблюдать и получать
подтверждение.
Фергюсон провел рукой по нахмуренному лбу.
-- Ради Бога, Холмс, -- сказал он хрипло, -- если вы в
чем-то разобрались, не томите меня. Как обстоит дело? Как
следует поступить? Мне безразлично, каким путем вы добились
истины, мне важны сами результаты.
-- Конечно, мне надлежит дать вам объяснение, и вы его
получите. Но позвольте мне вести дело, согласно собственным
моим методам. Скажите, Уотсон, в состоянии ли миссис Фергюсон
выдержать наше посещение?
-- Она больна, но в полном сознании.
-- Прекрасно. Окончательно все выяснить мы сможем только в
ее присутствии. Поднимемся наверх.
-- Но ведь она не хочет меня видеть! -- воскликнул
Фергюсон.
-- Не беспокойтесь, захочет, -- сказал Холмс. Он начеркал
несколько слов на листке бумаги. -- Во всяком случае, у вас,
Уотсон, есть официальное право на визит к больной. Будьте так
любезны, передайте мадам эту записку.
Я вновь поднялся по лестнице и вручил записку Долорес,
осторожно открывшей дверь на мой голос. Через минуту я услышал
за дверью возгласы, одновременно радостные и удивленные.
Долорес выглянула из-за двери и сообщила:
-- Она хочет видеть. Она будет слушать.
По моему знаку Фергюсон и Холмс поднялись наверх. Все трое
мы вошли в спальню. Фергюсон шагнул было к жене, приподнявшейся
в постели, но она вытянула руку вперед, словно отталкивая его.
Он опустился в кресло. Холмс сел рядом с ним, предварительно
отвесив поклон женщине, глядевшей на него широко раскрытыми,
изумленными глазами.
-- Долорес, я думаю, мы можем отпустить... -- начал было
Холмс. -- О, сударыня, конечно, если желаете, она останется,
возражений нет. Ну-с, мистер Фергюсон, должен сказать, что
человек я занятой, а посему предпочитаю зря время не тратить.
Чем быстрее хирург делает разрез, тем меньше боли. Прежде всего
хочу вас успокоить. Ваша жена прекрасная, любящая вас женщина,
несправедливо обиженная.
С радостным криком Фергюсон вскочил с кресла.
-- Докажите мне это, мистер Холмс, докажите, и я ваш
должник по гроб жизни!
-- Докажу, но при этом буду вынужден причинить вам новые
страдания.
-- Все остальное безразлично, лишь бы была оправдана моя
жена. По сравнению с этим ничто не имеет значения.
-- В таком случае разрешите мне изложить вам ход моих
умозаключений еще там, на Бейкер-стрит. Мысль о вампирах я
почел абсурдной. В практике английской криминалистики подобные
случаи места не имели. И в то же время, Фергюсон, вы
действительно видели, как ваша жена отпрянула от кроватки сына,
видели кровь на ее губах.
-- Да, да.
-- А вам не пришло в голову, что из ранки высасывают кровь
не только для того, чтобы ее пить? Вам не вспоминается некая
английская королева, которая высасывала кровь из раны для того,
чтобы извлечь из нее яд?
-- Яд?
-- В доме, где хозяйство ведется на южноамериканский лад,
должна быть коллекция оружия -- инстинкт подсказал мне это
прежде, чем я увидел ее собственными глазами. Мог быть
использован, конечно, и какой-либо другой яд, но это первое,
что пришло мне на ум. Когда я заметил пустой колчан возле
небольшого охотничьего лука, я увидел именно то, что ожидал
увидеть. Если младенец был ранен одной из его стрел, смоченных
соком кураре или каким-либо другим дьявольским зельем, ему
грозила неминуемая смерть, если не высосать яд из ранки.
И потом собака. Тот, кто задумал пустить в ход такой яд,
сперва непременно испытал бы его, чтобы проверить, не утратил
ли он свою силу. Случая с собакой я не предвидел, но смысл его
разгадал, и этот факт занял свое место в моем логическом
построении.
Ну, теперь-то вы поняли? Ваша жена страшилась за младенца.
Нападение произошло при ней, и она спасла своему ребенку жизнь.
Но она не захотела открыть вам правду, зная, как сильно вы
любите мальчика, зная, что это разобьет вам сердце.
-- Джекки!..
-- Я наблюдал за ним, когда вы ласкали младшего. Его лицо
ясно отражалось в оконном стекле там, где закрытая ставня
создавала темный фон. Я прочел на этом лице выражение такой
ревности, такой жгучей ненависти, какую мне редко доводилось
видеть.
-- Мой Джекки!
-- Отнеситесь к этому мужественно, Фергюсон. Особенно
печально, что причина, толкнувшая мальчика на такой поступок,
кроется в чрезмерной, нездоровой, маниакальной любви к вам и,
возможно, к покойной матери. Душу его пожирает ненависть к
этому великолепному ребенку, чье здоровье и красота -- прямой
контраст с его собственной немощностью.
-- Боже правый! Просто невозможно поверить!
-- Я сказал правду, сударыня?
Женщина рыдала, зарывшись лицом в подушки. Но вот она
повернулась к мужу.
-- Как могла я рассказать тебе это, Боб? Нанести тебе
такой удар! Я предпочла ждать, пока чьи-нибудь другие уста, не
мои, откроют тебе истину. Когда этот джентльмен -- он настоящий
маг и волшебник, -- написал, что все знает, я так обрадовалась!
-- Мой рецепт юному Джекки -- год путешествия по морю, --
сказал Холмс, поднимаясь со стула. -- Одно мне не совсем ясно,
сударыня. Ваш гнев, обрушившийся на Джекки, вполне понятен. И
материнскому терпению есть предел. Но как вы решились оставить
младенца на эти два дня без своего надзора?
-- Я надеялась на миссис Майсон. Она знает правду, я ей
все сказала.
-- Так я и предполагал.
Фергюсон стоял возле кровати, дыхание у него прерывалось,
протянутые к жене руки дрожали.
-- Теперь, Уотсон, я полагаю, нам пора удалиться со сцены,
-- шепнул мне Холмс. -- Если вы возьмете не в меру преданную
Долорес за один локоток, я возьму ее за другой. Ну-с, --
продолжал он, когда дверь за нами закрылась, -- я думаю, мы
можем предоставить им самим улаживать свои отношения.
Мне осталось лишь познакомить читателя с еще одной
запиской -- Холмс отправил ее в ответ на то послание, с
которого этот рассказ начался. Вот она:
"Бейкер-стрит
21 ноября.
Касательно вампиров
Сэр!
В ответ на Ваше письмо от 19 ноября сообщаю, что я взял на
себя ведение дела мистера Роберта Фергюсона из торгового дома
"Фергюсон и Мюирхед, поставщики чая" на Минсинг-лейн, и
расследование оного дела дало удовлетворительные результаты.
С благодарностью за рекомендацию
остаюсь, сэр,
Ваш покорный слуга
Шерлок Холмс".
Перевод Н. Дехтеревой
Примечания
1 Спортивный клуб в Ричмонде, около Лондона.
2 Чизмен (cheeseman) -- сыровар.
Артур Конан Дойл.
Серебряный
- Боюсь, Уотсон, что мне придется ехать, сказал как-то за завтраком
Холмс.
- Ехать? Куда?
- В Дартмур, в Кингс-Пайленд.
Я не удивился. Меня куда больше удивляло, что Холмс до сих пор не
принимает участия в расследовании этого из ряда вон выходящего дела, о
котором говорили вся Англия. Весь вчерашний день мой приятель ходил по
комнате из угла в угол, сдвинув брови и низко опустив голову, то и дело
набивая трубку крепчайшим черным табаком и оставаясь абсолютно глухим ко
всем моим вопросам и замечаниям. Свежие номера газет, присылаемые нашим
почтовым агентом, Холмс бегло просматривал и бросал в угол. И все-таки,
несмотря на его молчание, я знал, что занимает его. В настоящее время в
центре внимания публики,, было только одно, что могло бы дать достаточно
пищи его аналитическому уму, - таинственное исчезновение фаворита, который
должен был участвовать в скачках на кубок Уэссекса, и трагическое убийство
его тренера. И когда Холмс вдруг объявил мне о своем намерении ехать в
Кингс-Пайленд, то есть туда, где разыгралась трагедия, то я ничуть не
удивился - я ждал этого.
- Я был бы счастлив поехать с вами, если, конечно, не буду помехой, -
сказал я.
- Мой дорогой Уотсон, вы сослужите мне большую службу, если поедете.
И я уверен, что вы не даром потратите время, ибо случай этот, судя по
тому, что уже известно, обещает быть исключительно интересным. Едем сейчас
в Паддингтон, мы еще успеем на ближайший поезд. По дороге я расскажу вам
подробности. Да, захватите, пожалуйста, ваш превосходный полевой бинокль,
он может пригодиться.
Вот так и случилось, что спустя час после нашего разговора мы уже
сидели в купе первого класса, и поезд мчал нас в направлении Эксетера.
