придя к нам -- а теперь он приходил чуть ли не каждый вечер, --
обращается только ко мне, а если и говорит что-нибудь моему
мужу, то не спускает с меня страшного, неистового взгляда своих
блестящих глаз. Однажды его тайна обнаружилась. Я пробудила в
нем то, что он называл любовью, -- любовь чудовища, дикаря.
Дженнаро еще не было дома, когда он пришел. Он придвинулся ко
мне, схватил своими огромными ручищами, сжал в медвежьем
объятии и, осыпая поцелуями, умолял уйти с ним. Я отбивалась,
отчаянно крича, тут вошел Дженнаро и бросился на него.
Джорджано ударил мужа так сильно, что тот упал, потеряв
сознание, а сам бежал из дома, куда вход ему был закрыт
навсегда. С того вечера он стал нашим смертельным врагом.
Через несколько дней состоялось собрание. По лицу
Дженнаро, когда он возвратился, я поняла, что случилось нечто
ужасное. Такой беды нельзя было себе представить. Общество
добывает средства, шантажируя богатых итальянцев и угрожая им
насилием, если они откажутся дать деньги. На этот раз они
наметили своей жертвой Касталотте, нашего друга и благодетеля.
Он не испугался угроз, а записки бандитов передал полиции. И
вот решили учинить над ним такую расправу, которая отбила бы у
других охоту противиться. На собрании постановили взорвать
динамитом его дом с ним вместе. Бросили жребий, кому выполнять
это чудовищное дело. Опуская руку в мешок, Дженнаро увидел
улыбку на жестоком лице своего врага. Конечно, все было как-то
подстроено, потому что на ладони мужа оказался роковой кружок с
алым кольцом -- приказ совершить убийство. Он должен был лишить
жизни самого близкого друга, -- за неповиновение товарищи
наказали бы его и меня тоже. Дьявольская лига мстила
отступникам или тем, кого боялась, наказывая не только их
самих, но и близких им людей, и этот ужас навис над головой
моего несчастного Дженнаро и сводил его с ума.
Всю ночь мы сидели, обнявшись, подбадривая друг друга
перед лицом ожидающих нас бед. Взрыв назначили на следующий
вечер. В полдень мы с мужем были уже на пути в Лондон и,
конечно, предупредили нашего благодетеля об опасности и
сообщили полиции все сведения, необходимые для охраны его
жизни.
Остальное, джентльмены, вам известно. Мы не сомневались,
что нам не уйти от своих врагов, как нельзя уйти от собственной
тени. У Джорджано были и личные причины для мести, но мы знали
также, какой это неумолимый, коварный и упорный человек. В
Италии и в Америке без конца толкуют о его страшном могуществе.
А сейчас уж он, конечно, использовал бы свои возможности.
Благодаря тому, что мы опередили врагов, у нас оказалось
несколько спокойных дней, и мой любимый обеспечил мне убежище,
где я могла укрыться от опасности. Сам он хотел иметь свободу
действий, чтобы снестись с итальянской и американской полицией.
Я не имею представления, где он живет и как. Я узнавала о нем
только из заметок в газете. Однажды, выглянув в окно, я увидела
двух итальянцев, наблюдавших за домом, и поняла, что каким-то
образом Джорджано обнаружил наше пристанище. Наконец Дженнаро
сообщил мне через газету, что будет сигнализировать из
определенного окна, но сигналы говорили только о необходимости
остерегаться и внезапно прервались. Теперь мне ясно: муж знал,
что Джорджано напал на его след, и, слава Богу, подготовился к
встрече с ним. А теперь, джентльмены, скажите: совершили мы
такое, что карается законом, и есть ли на свете суд, который
вынес бы обвинительный приговор Дженнаро за то, что он сделал?
-- Что же, мистер Грегсон, -- сказал американец, посмотрев
на английского агента, -- не знаю, какова ваша британская точка
зрения, но в Нью-Йорке, я полагаю, подавляющее большинство
выразит благодарность мужу этой дамы.
-- Ей придется поехать со мною к начальнику, -- ответил
Грегсон -- Если ее слова подтвердятся, не думаю, что ей или ее
мужу что-нибудь грозит. Но, чего я не способен уразуметь, так
это каким образом в этом деле оказались замешаны вы, мистер
Холмс.
-- Образование, Грегсон, образование! Все еще обучаюсь в
университете. Кстати, сейчас еще нет восьми часов, а в
Ковент-Гардене идет опера Вагнера. Если поторопиться, мы можем
поспеть ко второму действию.
Примечания
1 Боже мой (шпал.).
2 Приходи (итал.).
Перевод Э. Бер
Артур Конан-Дойль. В Сиреневой Сторожке
1. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ С МИСТЕРОМ ДЖОНОМ СКОТТ-ЭКЛСОМ
Я читаю в своих записях, что было это в пасмурный и
ветреный день в конце марта тысяча восемьсот девяносто второго
года. Холмс, когда мы с ним завтракали, получил телеграмму и
тут же за столом написал ответ. Он ничего не сказал, но дело,
видно, не выходило у него из головы, потому что потом он стоял
с задумчивым лицом у огня, куря трубку, и все поглядывал на
телеграмму. Вдруг он повернулся ко мне с лукавой искрой в
глазах.
-- Полагаю, Уотсон, мы вправе смотреть на вас как на
литератора, -- сказал он. -- Как бы вы определили слово
"дикий"?
-- Первобытный, неприрученный, затем -- странный,
причудливый, -- предложил я.
Он покачал головой.
-- Оно заключает в себе кое-что еще, -- сказал он: --
Скрытый намек на нечто страшное, даже трагическое. Припомните
иные из тех рассказов, посредством которых вы испытываете
течение публики, -- и вы сами увидите, как часто под диким
крылось преступное. Поразмыслите над этим "делом рыжих".
Поначалу оно рисовалось просто какой-то дичью, а ведь
разрешилось попыткой самого дерзкого ограбления. Или эта дикая
история с пятью апельсиновыми зернышками, которая раскрылась
как заговор убийц. Это слово заставляет меня насторожиться.
-- А оно есть в телеграмме?
Он прочитал вслух:
-- "Только что со мной произошла совершенно дикая,
невообразимая история. Не разрешите ли с вами посоветоваться?
Скотт-Эклс.
Чаринг-Кросс, почтамт".
-- Мужчина или женщина? -- спросил я.
-- Мужчина, конечно. Женщина никогда бы не послала
телеграммы с оплаченным ответом. Просто приехала бы.
-- Вы его примете?
-- Дорогой мой Уотсон, вы же знаете, как я скучаю с тех
пор, как мы посадили за решетку полковника Карузерса. Мой мозг,
подобно перегретому мотору, разлетается на куски, когда не
подключен к работе, для которой создан. Жизнь -- сплошная
пошлость, газеты выхолощены, отвага и романтика как будто
навсегда ушли из преступного мира. И вы еще спрашиваете,
согласен ли я ознакомиться с новой задачей, хотя бы она
оказалась потом самой заурядной! Но если я не ошибаюсь, наш
клиент уже здесь.
На лестнице послышались размеренные шаги, и минутой позже
в комнату вошел высокий, полный, седоусый и торжественно
благопристойный Господин. Тяжелые черты его лица и важная
осанка без слов рассказывали его биографию. Все -- от гетр до
золотых его очков -- провозглашало, что перед вами консерватор,
верный сын церкви, честный гражданин, здравомыслящий и в высшей
степени приличный. Но необыденное происшествие, как видно,
возмутило его прирожденное спокойствие и напоминало о себе
взъерошенной прической, горящими сердитыми щеками и всей его
беспокойной, возбужденной манерой. Он немедленно приступил к
делу.
-- Со мной произошел очень странный и неприятный случай,
мистер Холмс, -- сказал он. -- Никогда за всю свою жизнь я не
попадал в такое положение. Такое... непристойное,
оскорбительное. Я вынужден настаивать на каком-то разъяснении.
-- Он сердито отдувался и пыхтел.
-- Садитесь, мистер Скотт-Эклс, прошу, -- сказал
успокоительно Холмс. -- Прежде всего позвольте спросить, почему
вообще вы обратились ко мне?
-- Понимаете, сэр, дело тут явно такое, что полиции оно не
касается; и все же, когда вы узнаете все факты, вы, конечно,
согласитесь, что я не мог оставить это так, как есть. На
частных сыщиков, как на известную категорию, я смотрю
неодобрительно, но тем не менее все, что я слышал о вас...
-- Ясно. А во-вторых, почему вы не пришли ко мне сразу же?
-- Позвольте, как вас понять?
Холмс поглядел на часы.
-- Сейчас четверть третьего, -- сказал он. -- Ваша
телеграмма была отправлена в час дня. Между тем, посмотрев на
вашу одежду и на весь ваш туалет, каждый скажет, что нелады у
вас начались с первой же минуты пробуждения.
Наш клиент провел рукой по своим нечесаным волосам, по
небритому подбородку.
-- Вы правы, мистер Холмс. Я и не подумал о своем туалете.
Я рад был уже и тому, что выбрался из такого дома. А потом я
бегал наводить справки и уж только после этого поехал к вам. Я
обратился, знаете, в земельное агентство, и там мне сказали,
что мистер Гарсия платит аккуратно и что с Сиреневой Сторожкой
все в порядке.
-- Позвольте, сэр! -- рассмеялся Холмс. -- Вы совсем как
мой друг, доктор Уотсон, который усвоил себе скверную привычку
вести свои рассказы не с того конца. Пожалуйста, соберитесь с
мыслями и изложите мне в должной последовательности самое
существо тех событий, которые погнали вас, нечесаного, в
непочищенном платье, в застегнутых наискось гетрах и жилете,
искать совета и помощи.
Наш клиент сокрушенно оглядел свой не совсем
благопристойный туалет.
-- Что и говорить, мистер Холмс, это должно производить
неприятное впечатление, и я не припомню, чтобы когда-нибудь за
всю мою жизнь мне случилось показываться на людях в таком виде;
но я расскажу вам по порядку всю эту нелепую историю, и,
прослушав меня, вы, я уверен, согласитесь, что у меня есть
достаточное оправдание.
Но его прервали, не дав даже начать рассказ. В коридоре
послышался шум, и миссис Хадсон, отворив дверь, впустила к нам
двух крепких, военной осанки, мужчин, одним из которых оказался
наш старый знакомец инспектор Грегсон из Скотленд-Ярда,
энергичный, храбрый и при некоторой ограниченности все же
способный работник сыска. Он поздоровался с Холмсом за руку и
представил ему своего спутника -- полицейского инспектора
Бэйнса из графства Суррей.
-- Мы вместе идем по одному следу, мистер Холмс, и он
привел нас сюда. -- Он навел свой бульдожий взгляд на нашего
посетителя. -- Вы мистер Джон Скотт-Эклс из Попем-хауса в Ли?
-- Он самый.
-- Мы вас разыскиваем с раннего утра.
-- И нашли вы его, конечно, по телеграмме, -- сказал
Холмс.
--Точно, мистер Холмс. Мы напали на след в Чаринг-Кроссе,
на почтамте, и вот явились сюда.
-- Но зачем вы меня разыскиваете? Что вам от меня нужно?
-- Нам, мистер Скотт-Эклс, нужно получить от вас показания
о событиях, которые привели этой ночью к смерти Господина
Алоисио Гарсии, проживавшего в Сиреневой Сторожке под Эшером.
Наш клиент с застывшим взглядом выпрямился в кресле, и вся
краска сбежала с его изумленного лица.
-- Умер? Он, вы говорите, умер?
-- Да, сэр, он умер.
-- Но отчего? Несчастный случай?
-- Убийство, самое несомненное убийство.
-- Боже правый! Это ужасно! Вы не хотите сказать... не
хотите сказать, что подозрение падает на меня?
-- В кармане убитого найдено ваше письмо, и мы таким
образом узнали, что вчера вы собирались приехать к нему в гости
и у него заночевать.
-- Я так и сделал.
-- Ага! Вы так и сделали?
Инспектор Достал свой блокнот.
-- Минуту, Грегсон, -- вмешался Холмс. -- Все, что вам
нужно, -- это просто снять показания, не так ли?
-- И я обязан предупредить мистера Скотт-Эклса, что они
