Вошел человек лет тридцати, среднего роста, плотный,
бритый, смуглый, с вежливыми вкрадчивыми манерами и необычайно
острым, проницательным взглядом серых глаз. Он вопросительно
посмотрел на Холмса, затем на меня, положил свой цилиндр на
буфет и с легким поклоном уселся на ближайший стул.
-- Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибенк, -- сказал Холмс.
-- Полагаю, что это письмо на машинке, в котором вы обещаете
прийти ко мне в шесть часов вечера, написано вами?
-- Да, сэр. Простите, я немного запоздал, но, видите ли, я
не всегда располагаю своим временем. Мне очень жаль, что мисс
Сазерлэнд побеспокоила вас этим дельцем: по-моему, лучше не
посвящать посторонних в семейные неприятности. Я решительно
возражал против ее намерения обратиться к вам, но вы, наверное,
заметили, какая она нервная и импульсивная, и уж если она
что-нибудь задумала, переубедить ее нелегко. Разумеется, я
ничего не имею против вас лично, поскольку вы не связаны с
государственной полицией; но все-таки неприятно, когда семейное
горе становится общим достоянием. Кроме того, зачем понапрасну
тратить деньги. Вы все равно не разыщете этого Госмера
Эйнджела.
-- Напротив, -- спокойно возразил Холмс, -- я имею все
основания полагать, что мне удастся найти мистера Госмера
Эйнджела.
Мистер Уиндибенк вздрогнул и уронил перчатку.
-- Очень рад это слышать, -- сказал он.
-- Обратили ли вы внимание, что любая пишущая машинка
обладает индивидуальными чертами в такой же мере, как почерк
человека? -- сказал Холмс. -- Если исключить совершенно новые
машинки, то не найти и двух, которые печатали бы абсолютно
одинаково. Одни буквы изнашиваются сильнее других, некоторые
буквы изнашиваются только с одной стороны. Заметьте, например,
мистер Уиндибенк, что в вашей записке буква "e" расплывчата, а
у буквы "r" нет хвостика. Есть еще четырнадцать характерных
примет, но эти просто бросаются в глаза.
-- В нашей конторе на этой машинке пишутся все письма, и
шрифт, без сомнения, немного стерся, -- ответил наш посетитель,
устремив на Холмса проницательный взгляд.
-- А теперь, мистер Уиндибенк, я покажу вам нечто особенно
интересное, -- продолжал Холмc. -- Я собираюсь в ближайшее
время написать небольшую работу на тему "Пишущие машинки и
преступления". Этот вопрос интересует меня уже давно. Вот
четыре письма, написанные пропавшим. Все они отпечатаны на
машинке. Посмотрите: в них все "e" расплываются и у всех "r"
нет хвостиков, а если воспользоваться моей лупой, можно также
обнаружить и остальные четырнадцать признаков, о которых я
упоминал.
Мистер Уиндибенк вскочил со стула и взял свою шляпу.
-- Я не могу тратить время на нелепую болтовню, мистер
Холмc, -- сказал он. -- Если вы сможете задержать этого
человека, схватите его и известите меня.
-- Разумеется, -- сказал Холмc, подходя к двери и
поворачивая ключ в замке. -- В таком случае извещаю вас, что я
его задержал.
-- Как! Где? -- вскричал Уиндибенк, смертельно побледнев и
озираясь, как крыса, попавшая в крысоловку.
-- Не стоит, право же, не стоит, -- учтиво проговорил
Холмс. -- Вам теперь никак не отвертеться, мистер Уиндибенк.
Все это слишком ясно, и вы сделали мне прескверный комплимент,
сказав, что я не смогу решить такую простую задачу. Садитесь, и
давайте потолкуем.
. Наш посетитель упал на стул. Лицо его исказилось, на лбу
выступил пот.
-- Это... это -- неподсудное дело, -- пробормотал он.
-- Боюсь, что вы правы, но, между нами говоря, Уиндибенк,
с таким жестоким, эгоистичным и бессердечным мошенничеством я
еще не сталкивался. Я сейчас попробую рассказать, как
развивались события, а если я в чем-нибудь ошибусь, вы меня
поправите.
Уиндибенк сидел съежившись, низко опустив голову. Он был
совершенно уничтожен. Холмс положил ноги на решетку камина,
откинулся назад и, заложив руки в карманы, начал рассказывать
скорее себе самому, чем нам:
-- Человек женится на женщине много старше его самого,
позарившись на ее деньги; он пользуется также доходом своей
падчерицы, поскольку она живет с ними. Для людей их круга это
весьма солидная сумма, и потерять ее -- ощутимый удар. Ради
таких денег стоит потрудиться. Падчерица мила, добродушна, но
сердце ее жаждет любви, и совершенно очевидно, что при ее
приятной наружности и порядочном доходе она недолго останется в
девицах. Замужество ее, однако, означает потерю годового дохода
в сто фунтов. Что же делает отчим, дабы это предотвратить? Он
требует, чтобы она сидела дома, запрещает ей встречаться с
людьми ее возраста. Скоро он убеждается, что этих мер
недостаточно. Девица начинает упрямиться, настаивать на своих
правах и, наконец, заявляет, что хочет посетить некий бал. Что
же делает тогда ее изобретательный отчим? Он замышляет план,
который делает больше чести его уму, нежели сердцу. С ведома
своей жены и при ее содействии он изменяет свою внешность,
скрывает за темными очками свои проницательные глаза,
наклеивает усы и пышные бакенбарды, приглушает свой звонкий
голос до вкрадчивого шепота и, пользуясь близорукостью девицы,
появляется в качестве мистера Госмера Эйнджела и отстраняет
других поклонников своим настойчивым ухаживанием.
-- Это была шутка, -- простонал наш посетитель. -- Мы не
думали, что она так увлечется.
-- Возможно. Однако, как бы там ни было, молодая девушка
искренне увлеклась. Она знала, что отчим во Франции, и потому
не могла ничего заподозрить. Она была польщена вниманием этого
джентльмена, а шумное одобрение со стороны матери еще более
усилило ее чувство. Отлично понимая, что реального результата
можно добиться только решительными действиями, мистер Эйнджел
зачастил в дом. Начались свидания, последовало обручение,
которое должно было помешать молодой девушке отдать свое сердце
другому. Но все время обманывать невозможно. Мнимые поездки во
Францию довольно обременительны. Оставался один выход: довести
дело до такой драматической развязку чтобы в душе молодой
девушки остался неизгладимый след и она на какое-то время
сделалась равнодушной к ухаживаниям других поклонников. Отсюда
клятва верности на Библии, намеки на возможность неожиданных
происшествий в день свадьбы. Джеймс Уиндибенк хотел, чтобы мисс
Сазерлэнд была крепко связана с Госмером Эйнджелом и пребывала
в полном неведении относительно его судьбы. Тогда, по его
расчету, она по меньшей мере лет десять сторонилась бы мужчин.
Он довез ее до дверей церкви, но дальше идти не мог и потому
прибегнул к старой уловке: вошел в карету через одни дверцы, а
вышел через другие. Я думаю, что события развертывались именно
так, мистер Уиндибенк?
Наш посетитель успел тем временем кое-как овладеть собой;
он встал со стула. Холодная усмешка блуждала на его бледном
лице.
-- Может быть, так, а может быть, и нет, мистер Холмс, --
сказал он. -- Но если вы так умны, вам следовало бы знать, что
в настоящий момент закон нарушаете именно вы. Я ничего
противозаконного не сделал, вы же, заперев меня в этой комнате,
совершаете насилие над личностью, а это преследуется законом.
-- Да, закон, как вы говорите, в вашем случае бессилен, --
сказал Холмс, отпирая и распахивая настежь дверь, -- однако вы
заслуживаете самого тяжкого наказания. Будь у этой молодой
девушки брат или друг, ему следовало бы хорошенько отстегать
вас хлыстом. -- Увидев наглую усмешку Уиндибенка, он вспыхнул.
-- Это не входит в мои обязанности, но, клянусь Богом, я
доставлю себе удовольствие. -- Он шагнул, чтобы снять со стены
охотничий хлыст, но не успел протянуть руку, как на лестнице
послышался дикий топот, тяжелая входная дверь с шумом
захлопнулась, и мы увидели в окно, как мистер Уиндибенк со всех
ног мчится по улице.
-- Беспардонный мерзавец! -- рассмеялся Холмс, откидываясь
на спинку кресла. -- Этот молодчик будет катиться от
преступления к преступлению, пока не кончит на виселице. Да,
дельце в некоторых отношениях была не лишено интереса.
-- Я не вполне уловил ход ваших рассуждений, -- заметил я.
-- Разумеется, с самого начала было ясно, что этот мистер
Госмер Эйнджел имел какую-то причину для своего странного
поведения; так же очевидно, что единственно, кому это
происшествие могло быть на руку, -- отчим. Тот факт, что жених
и отчим никогда не встречались, а, напротив, один всегда
появлялся в отсутствие другого, также что-нибудь да значил.
Темные очки, странный голос и пышные бакенбарды подсказывали
мысль о переодевании. Мои подозрения подтвердились тем, что
подпись на письмах была напечатана на машинке. Очевидно, мисс
Сазерлэнд хорошо знала почерк Уиндибенка. Как видите, все эти
отдельные факты, а также и многие другие, менее значительные
детали били в одну точку.
-- А как вы их проверили?
-- Напав на след, было уже нетрудно найти доказательства.
Я знаю фирму, в которой служит этот человек. Я взял описание
внешности пропавшего, данное в объявлении, и, устранив из него
все, что могло быть отнесено за счет переодевания, --
бакенбарды, очки, голос, -- послал приметы фирме с просьбой
сообщить, кто из их коммивояжеров похож на этот портрет. Еще
раньше я заметил особенности пишущей машинки и написал
Уиндибенку по служебному адресу, приглашая его зайти сюда. Как
я и ожидал, ответ его был отпечатан на машинке, шрифт которой
обнаруживал те же мелкие, но характерные дефекты. Той же почтой
я получил письмо от фирмы "Вестхауз и Марбэнк" на
Фенчерч-стрит. Мне сообщили, что по всем приметам это должен
быть их служащий Джеймс Уиндибенк. Вот и все!
-- А как же быть с мисс Сазерлэнд?
-- Если я раскрою ей секрет, она не поверит. Вспомните
старую персидскую поговорку: "Опасно отнимать у тигрицы
тигренка, а у женщины ее заблуждение"1. У Хафиза столько же
мудрости, как у Горация, и столько же знания жизни.
Примечания
1 Цитата принадлежит, видимо, самому Конан Дойлю.
Перевод Н. Войтинской
Артур Конан-Дойль. Его прощальный поклон
Было девять часов вечера второго августа -- самого
страшного августа во всей истории человечества. Казалось, на
землю, погрязшую в скверне, уже обрушилось Божье проклятие --
царило пугающее затишье, и душный, неподвижный воздух был полон
томительного ожидания. Солнце давно село, но далеко на западе,
у самого горизонта, рдело, словно разверстая рана,
кроваво-красное пятно. Вверху ярко сверкали звезды, внизу
поблескивали в бухте корабельные огни. На садовой дорожке у
каменной ограды беседовали два немца -- личности
примечательные: за их спиной стоял дом, длинный, приземистый,
со множеством фронтонов во все стороны. Немцы смотрели на
широкую гладь берега у подножия величественного мелового утеса,
на который четыре года назад опустился, как перелетный орел,
Господин фон Борк, один из собеседников. Они говорили
вполголоса, тесно сблизив головы. Горящие кончики их сигар
снизу можно было принять за огненные глаза выглядывающего из
тьмы злого демона, исчадия ада.
Незаурядная особа этот фон Борк. Среди всех преданных
кайзеру агентов второго такого не сыщешь. Именно благодаря его
редким талантам ему доверили "английскую миссию", самую
ответственную, и начиная с момента, когда он приступил к ее
выполнению, таланты эти раскрывались все ярче, чему свидетелями
было человек пять посвященных. Одним из этой пятерки был
стоявший сейчас рядом с ним барон фон Херлинг, первый секретарь
