нам его, отдайте живого!
Их жалобы и укоры, обращенные к монахиням, повергли Цюйфэя в еще
большее изумление. "Я жив и здоров, а они кричат, что монахини меня умо-
рили!" Цзинчжэнь и Кунчжао, боясь родных Хэ Дацина, не решались раскры-
вать рот.
- Тихо! Молчать! - прикрикнул на стариков уездный и обратился к моло-
дым монахиням: - Вы дочери Будды и должны блюсти свои обеты, а вы прята-
ли у себя монаха, а потом убили его. Говорите всю правду, и суд окажет
вам снисхождение.
Зная тяжесть своего проступка, Цзинчжэнь и Кунчжао были чуть живыми
от страха. Как говорится, внутренности у них сплелись в клубок - ни на-
чала не найти, ни конца. Когда же они услыхали, что начальник уезда
спрашивает не про Хэ Дацина, а про какого-то монаха, они совсем потеря-
лись. Даже Цзинчжэнь, всегда такая бойкая на язык, сейчас не могла вы-
молвить ни слова, словно губы ей замазали клеем. Лишь после того, как
начальник повторил свой вопрос в четвертый и в пятый раз, она выдавила
из себя:
- Мы не убивали монаха.
- Ах, ты еще отпираешься? - закричал начальник уезда. - Может быть,
попробуешь убедить нас, что это не вы убили монаха Цюйфэя из обители Ве-
ликого Закона и закопали его у себя в саду? Пытать их!
Палачи, стоявшие по обе стороны от уездного, рявкнули: "Слушаемся!" -
и схватили монахинь.
Настоятельница Ляоюань вся тряслась от ужаса. Начальство приняло
мертвого Хэ Дацина за Цюйфэя. Но если расследование будет продолжаться,
ее любовные проказы тоже откроются! "Удивительное дело! Про Дацина никто
не вспоминает, а подбираются прямо ко мне!" - подумала она и стрельнула
глазами в сторону монашка Цюйфэя. Тот уже понял, что его старики обозна-
лись, и ответил настоятельнице беспомощным взглядом. Тем временем палачи
надели на монахинь колодки. Но разве нежное, хрупкое тело монахинь спо-
собно выдержать жестокую муку? Когда на них надели колодки, они едва не
лишились рассудка.
- О, могущественный господин начальник! Не вели нас пытать, мы расс-
кажем всю правду.
Уездный дал знак палачам и приготовился слушать.
- Милостивый господин начальник, в саду зарыт не монах, а цзяньшэн
Хэ.
Услышав имя Хэ Дацина, вся его родня и Третий Куай, не вставая с ко-
лен, подползли поближе, чтобы не упустить не единой подробности.
- Почему же он без волос? - удивился уездный, и монахини рассказали
ему все как было.
Их рассказ полностью отвечал тому, что сообщалось в жалобе семьи Хэ,
и уездный понял, что монахини сказали правду.
- Так! Насчет Хэ Дацина все понятно. Но куда же скрылся монах Цюйфэй?
Говорите да поживее! - крикнул он.
- Про монаха мы ничего не знаем, хоть убейте нас на месте, а сочинять
и выдумывать не можем, - заплакали монахини.
Начальник уезда допросил послушниц и служек - все отвечали одинаково,
и уездный решил: к исчезновению молодого монаха Цзинчжэнь и Кунчжао
действительно непричастны. После этого он обратился к настоятельнице Ля-
оюань и переодетому Цюйфэю.
- Вы укрыли монахинь в своем монастыре, наверняка вы с ними заодно.
Пытать обеих!
Но Ляоюань уже видела, что ее собственные проделки остались в тени, а
потому приободрилась и отвечала очень храбро:
- Отец наш, не надо пытать, я и так все объясню. Эти монахини пришли
в нашу обитель вчера. Они сказали, что им нанесена какая-то обида, и
попросили приюта на день или два. Я по неосторожности разрешила им ос-
таться. Об их прелюбодействе я знать ничего не знала. А это, - она пока-
зала на Цюйфэя, - это моя ученица, она только недавно постриглась и ни-
когда прежде даже не видела этих монахинь. О своих бесстыдных проделках,
подрывающих основы буддийской веры, они мне ничего не сказали. Знай я об
этом, я бы сама пришла с жалобою и уж, конечно, не стала бы прятать их у
себя. Я твердо уповаю, что справедливейший наш отец во всем разберется и
отпустит меня с миром.
Уездный начальник признал ее слова убедительными.
- Говоришь-то ты складно, да только на сердце у тебя совсем не то,
что на языке! - засмеялся он и велел Ляоюань стать на прежнее место.
Тут же последовал приказ палачам: обеим монахиням - по пятьдесят па-
лок, послушницам из восточного придела - по тридцать, обоим прислужникам
- по двадцать. Спины и бока наказуемых обратились в кровавое месиво, и
кровь их залила место расправы. Затем начальник уезда собственноручно
начертал приговор: монахинь Цзинчжэнь и Кунчжао за прелюбодеяние и смер-
тоубийство, в согласии с законом, обезглавить; послушниц из восточного
двора продать в казенные веселые заведения, а перед тем бить палками -
по восьмидесяти ударов каждой; прислужников за недонесение бить палками
нещадно; обитель Отрешения от мирской суеты, ставшую притоном разврата,
снести, а имущество обители передать в казну; настоятельнице Ляоюань и
ее ученице, укрывшим прелюбодеек, но не знавшим об их преступлениях, за-
менить телесное наказание денежным штрафом; послушницу из западного дво-
ра возвратить к мирской жизни. Что же касается Хэ Дацина, то поскольку
он за свои прегрешения получил сполна, о нем в приговоре не упоминалось.
Семье было разрешено забрать его тело и похоронить. После оглашения при-
говора каждый из обвиняемых поставил под ним свою подпись.
Обратимся теперь к старику со старухой, которые по ошибке признали
умершего господина Хэ за своего сына. Стыдясь своих слез, пролитых нака-
нуне над гробом, они так и горели злобой и ненавистью к старому монаху.
На коленях поползли они по помосту, умоляя уездного вернуть им сына.
Старый монах клялся, что на него возводят напраслину, что Цюйфэй обокрал
монастырь и схоронился дома у стариков. Обе стороны кричали и спорили
так яростно, что уездный растерялся. Он подозревал монаха в убийстве, но
улик не было никаких, и притянуть монаха к ответу было не так просто.
Вместе с тем, если бы Цюйфэй спрятался дома, старики едва ли решились бы
обратиться в суд и действовать с такою настойчивостью. Подумав немного,
уездный сказал:
- Жив ваш сын или нет - никому не известно. С кого тут спросишь? Вот
когда раздобудете надежные доказательства, тогда и приходите! Увести
осужденных! - распорядился он.
Двух монахинь и двух послушниц повели в тюрьму. Настоятельнице Ляою-
ань, переряженному монашку Цюйфэю и обоим прислужникам - до тех пор, по-
ка не объявятся люди, готовые взять их на поруки, - тоже предстояло зак-
лючение под стражей. Затем из ямыня вышли старый монах и родители Цюй-
фэя, которые собирались продолжать розыски сына, а за ними пошли по до-
мам и все остальные. Как принято и установлено, в присутствие входили
через восточные двери, а выходили через западные. Когда настоятельница
Ляоюань и Цюйфэй спустились с западного крыльца во двор, их охватило ли-
кование. И недаром - ведь настоятельница обманула самого начальника уез-
да, ей удалось, что называется, скрыть свою гниль и мерзость. Цюйфэй,
боясь, как бы его не узнали, опустил голову на грудь и спрятался за спи-
нами впереди идущих. Но не успели они выйти из западных ворот ямыня, как
старик снова принялся ругать старого монаха.
- Плешивый разбойник! Убил моего сына да еще надумал меня дурачить -
подсунул чужой труп!
И старик бросился на монаха с кулаками.
Монах, видя неминуемую опасность, громко закричал. На его счастье,
поблизости оказались с десяток учеников и мальчишек - послушников из его
обители - они пришли к ямыню узнать, чем кончился суд. Услыхав жалобные
вопли своего наставника, они бросились к нему на помощь, повалили стари-
ка на землю и принялись молотить кулаками. Боясь за отца, Цюйфэй взвол-
новался настолько, что даже забыл о своем женском наряде.
- Братья! Братья! Не бейте его! - закричал он, подбегая к месту свал-
ки.
Послушники подняли глаза и сразу его узнали. Отпустив старика, они
обступили товарища.
- Наставник! Наставник! Цюйфэй нашелся! Вот это да! - закричали они
настоятелю.
- Это монахиня из обители Великого Блаженства, - сказал стражник, не
сразу поняв в чем дело. - Она будет содержаться под стражей, пока ее не
возьмут на поруки. Вы, наверное, обознались!
- Вот оно что! Ты переоделся монахиней и веселился в женском монасты-
ре! А тем временем из-за тебя наш учитель терпел столько мук!
Тут только все сообразили, что происходит. Раздался оглушительный хо-
хот. Настоятельница Ляоюань с позеленевшим лицом проклинала Цюйфэя. Ста-
рый монах растолкал учеников, схватил мнимую монахиню за шиворот и при-
нялся колотить.
- Проклятый ублюдок! Ты веселился, а я из-за тебя чуть не пропал!
Сейчас же пойдем к начальнику уезда!
И он потащил Цюйфэя в ямынь.
Отец Цюйфэя мигом понял, что сыну грозит суровое наказание, и стал
умолять монаха:
- Уважаемый учитель, я был несправедлив и кругом неправ. Я отблагода-
рю тебя, не останусь в долгу, только сжалься над сыном, не тащи его к
уездному! Какникак, а ведь он был твоим учеником.
И он отбивал поклон за поклоном.
Но монах, перетерпевший от старика столько обид и поношений, слушать
ничего не хотел и продолжал тянуть Цюйфэя за собой. Стражник повел назад
настоятельницу.
- Что такое, монах? Зачем ты привел обратно эту женщину? - удивился
уездный начальник.
- Отец ты наш, это не женщина, а мой ученик Цюйфэй, переодетый женщи-
ною!
- Что за наваждение! - засмеялся начальник уезда и приказал Цюйфэю
выкладывать все начистоту.
Монашек не стал запираться и во всем признался.
Начальник уезда вынес приговор: настоятельнице и беглому монаху дать
по сорок палок, после чего Цюйфэя наказать по всей строгости закона, а
бывшую настоятельницу продать в услужение, а чтобы другим было неповад-
но, надеть на обоих кангу, вычернить пол - лица краскою и в таком виде
провести по городу; обитель Великого Блаженства разрушить до основания;
старого монаха и родителей Цюйфэя за отсутствием вины отпустить с миром.
Старики словно языки проглотили. Размазывая по лицу слезы и утирая
носы, они уцепились за кангу и вышли вместе с сыном из ямыня.
Это происшествие вызвало в городе большое волнение. Все жители, от
мала до велика, сбежались посмотреть на преступников. А какой-то шутник
успел мигом сложить песенку:
Жаль тебя, старик-монах:
Скрылся ученик-монах.
В женском платье жил без страха.
Не признали в нем монаха.
Объявился лжемонах,
И в беде уже монах.
Умер, думали, монах.
Оказалось, жив монах.
"Молодой монах в беде! -
Все кричали на суде. -
Бей монаха-старика,
Погубил ученика!"
Только в драке под конец
Обнаружился беглец.
Из-за юного монаха
Старичок дрожал от страха.
А монахини-блудницы
Не успели схорониться.
Родственники Хэ Дацина вместе с Третьим Куаем прибежали к госпоже Лу
и сообщили ей о суде, о признании монахинь и приговоре уездного. Госпожа
Лу едва не умерла от горя. В тот же вечер она приготовила гроб, одеяние
для умершего и обратилась к начальнику уезда с просьбой допустить ее в
опечатанную обитель. Тело Дацина переложили в новый гроб и, выбрав под-
ходящий день, предали земле на семейном кладбище.
Что еще осталось рассказать? Старая настоятельница обители Отрешения
от мирской суеты умерла с голода, и староста с помощниками, сообщив о ее
смерти начальнику уезда, похоронили старуху. А госпожа Лу, постоянно
держа в памяти дурной пример своего мужа, который сгубил себя блудом,
дала сыну самое строгое воспитание. Впоследствии сын ее получил ученую
степень Сведущего в канонах /13/ и должность помощника судьи провинции.
Завершим наш рассказ следующими стихами:
Среди цветов распутник жил,
В блаженстве ночи проводил,
Стать мотыльком он был готов,
Чтоб умереть среди цветов.
В закатный час и на заре
Смех не смолкал в монастыре.
Вот жизнь! И на небе святой
Во сне не видывал такой.
Слепая страсть!
О, как смешна
Она в любые времена!
