летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то,
что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозри-
тельный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал
в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бес-
конечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со
всех сторон. Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль,
что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеми-
нутным его ожиданием. Всего сильнее работал в нем инстинкт самосохране-
ния. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубо-
го чувства.
РАННЯЯ РАЗВИТОСТЬ И ВОЗБУЖДАЕМОСТЬ. Как все люди, слишком рано начав-
шие борьбу за существование, Иван быстро рос и преж-
В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ
девременно вырос. В 17-20 лет, при выходе из детства, он уже поражал
окружающих непомерным количеством пережитых впечатлений и передуманных
мыслей, до которых его предки не додумывались и в зрелом возрасте. В
1546 г., когда ему было 16 лет, среди ребяческих игр он, по рассказу ле-
тописи, вдруг заговорил с боярами о женитьбе, да говорил так обдуманно,
с такими предусмотрительными политическими соображениями, что бояре
расплакались от умиления, что царь так молод, а уж так много подумал, ни
с кем не посоветовавшись, от всех утаившись. Эта ранняя привычка к тре-
вожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль
Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость.
Иван" рано потерял равновесие своих духовных сил, уменье направлять их,
когда нужно, разделять их работу или сдерживать одну противодействием
другой, рано привык вводить в деятельность ума участие чувства". О чем
бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С по-
мощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до от-
важных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестящего красноре-
чия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под
молотком кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца,
неожиданные обороты. Иван - один из лучших московских ораторов и писате-
лей XVI в., потому что был самый раздраженный москвич того времени. В
сочинениях, написанных под диктовку страсти и раздражения, он больше за-
ражает, чем убеждает, поражает жаром речи, гибкостью ума, изворотли-
востью диалектики, блеском мысли, но это фосфорический блеск, лишенный
теплоты, это не вдохновение, а горячка головы, нервическая прыть,
следствие искусственного возбуждения. Читая ' письма царя к князю
Курбскому, поражаешься быстрой сменой в авторе самых разнообразных
чувств: порывы великодушия и раскаяния, проблески глубокой з-адушевности
чередуются с грубой шуткой, жестким озлоблением, холодным презрением к
людям \ Минуты усиленной работы ума и чувства сменялись полным упадком
утомленных ду
шевных сил, и тогда от всего его остроумия не оставалось и простого
здравого смысла. В эти минуты умственного изнеможения и нравственной
опущенности он способен был на затеи, лишенные всякой сообразительности.
Быстро перегорая, такие люди со временем, когда в них слабеет возбуждае-
мость, прибегают обыкновенно к искусственному средству, к вину, и Иван в
ЛЕКЦИЯ XXX
годы опричнины, кажется, не чуждался этого средства. Такой нравствен-
ной неровностью, чередованием высоких подъемов духа с самыми постыдными
падениями, объясняется и государственная деятельность Ивана ^ Царь со-
вершил или задумывал много хорошего, умного, даже великого, и рядом с
этим наделал еще больше поступков, которые сделали его предметом ужаса и
отвращения для современников и последующих поколений. Разгром Новгорода
по одному подозрению в измене, московские казни, убийство сына и митро-
полита Филиппа, безобразия с опричниками в Москве и в Александровской
слободе - читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.
НРАВСТВЕННАЯ НЕУРАВНОВЕШЕННОСТЬ. Но он не был таким. По^* природе или
воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при ма-
лейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него
ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с ма-
лейшим неприятным случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском
городе Кокенгаузене он благодушно беседовал с пастором о любимых своих
богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неос-
торожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по го-
лове и ускакал со словами: "Поди ты к черту со своим Лютером" ". В дру-
гое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевше-
го стать перед ним на колена. Ему недоставало внутреннего, природного
благородства; он был восприимчивее к дурным, чем к добрым, впечатлениям;
он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее за-
мечают в других слабости и недостатки, чем дарования или добрые качест-
ва. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было
приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать
чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому удава-
лось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его доверием до изли-
шества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тя-
гость постоянно напряженного злого настроения, - это привязчивость^". Пер-
вую жену свою он любил какой-то особенно чувствительной, недомостроевс-
кой любовью. Так же безотчетно он привязывался к Сильвестру и Адашеву, а
потом и к Малюте Скуратову. Это соединение привязчивости и недоверчивос-
ти выразительно сказалось в духовной
ЛЕКЦИЯ XXX
В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ
Ивана/где он дает детям наставление, "как людей любить и жаловать и
как их беречься". Эта двойственность характера и лишала его устойчивос-
ти. Житейские отношения больше тревожили и злили его, чем заставляли
размышлять^*. НО в минуты нравственного успокоения, когда он освобождал-
ся от внешних раздражающих впечатлений и оставался наедине с самим со-
бой, со своими задушевными думами, им овладевала грусть, к какой способ-
ны только люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских разоча-
рований. Кажется, ничего не могло быть формальнее и бездушнее духовной
грамоты древнего московского великого князя с ее мелочным распорядком
движимого и недвижимого имущества между наследниками. Царь Иван и в этом
стереотипном акте выдержал свой лирический характер. Эту духовную он на-
чинает возвышенными богословскими размышлениями и продолжает такими за-
душевными словами: "Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и те-
лесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, кто бы-
поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашел, заплатили
мне злом за добро, ненавистью за любовь". Бедный страдалец, царственный
мученик - подумаешь, читая эти жалобно-скорбные строки, а этот страдалец
года за два до того, ничего не расследовав, по одному подозрению, так,
зря, бесчеловечно и безбожно разгромил большой древний город с целою об-
ластью, как никогда не громили никакого русского города татары. В* самые
злые минуты он умел подниматься до этой искусственной задушевности, до
крокодилова плача. В разгар казней входит он в московский Успенский со-
бор. Митрополит Филипп встречает его, готовый по долгу сана печало-
ваться, ходатайствовать за несчастных, обреченных на казнь. "Только мол-
чи, - говорил царь, едва сдерживаясь от гнева, - одно тебе говорю-молчи,
отец святой, молчи и благослови нас". "Наше молчание, - отвечал Фи-
липп, - грех на душу твою налагает и смерть наносит". "Ближние мои, - скорб-
но возразил царь, - встали на меня, ищут мне зла; какое тебе дело до наших
царских предначертаний!" ^
Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только
любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут^ иные:
ведь так легко нравственную распущенность, особенно на историческом
расстоянии, признать за душевную болезнь и под этим предлогом освободить
память мнимобольных от исторической ответственности". К сожалению, одно
обстоятель-
ство сообщило описанным свойствам значение, гораздо более важное, чем
какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской
жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская:
Иван был царь. Черты его личного характера дали особое направление его
политическому образу мыслей, а его политический образ мыслей оказал
сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, ис-
портил его.
РАННЯЯ МЫСЛЬ О ВЛАСТИ: Иван рано и много, раньше и больше, чем бы
следовало, стал думать своей тревожной мыслью о том, что он государь
московский и всея Руси. Скандалы боярского правления постоянно поддержи-
вали в нем эту думу, сообщали ей тревожный, острый характер. Его сердили
и обижали, выталкивали из дворца и грозили убить людей, к которым он
привязывался, пренебрегая его детскими мольбами и слезами, у него на
глазах выказывали непочтение к памяти его отца, может быть, дурно отзы-
вались о покойном в присутствии сына. Но этого сына все признавали за-
конным государем; ни от кого не слыхал он и намека на то, что его
царственное право может подвергнуться сомнению, спору. Каждый из окружа-
ющих, обращаясь к Ивану, называл его великим государем; каждый случай,
его тревоживший или раздражавший, заставлял его вспоминать о том же и с
любовью обращаться к мысли о своем царственном достоинстве как к полити-
ческому средству самообороны. Ивана учили грамоте, вероятно, так же, как
учили его предков, как вообще учили грамоте в Древней Руси, заставляя
твердить часослов и псалтырь с бесконечным повторением задов, прежде
пройденного. Изречения из этих книг затверживались механически, на всю
жизнь врезывались в память. Кажется, детская мысль Ивана рано начала
проникать в это механическое зубрение часослова и псалтыря. Здесь он
встречал строки о царе и царстве, о помазаннике божием^, о нечестивых
советниках, о блаженном муже, который не ходит на их совет, и т.п. С
тех пор как стал Иван понимать свое сиротское положение и думать об от-
ношениях своих к окружающим, эти строки должны были живо затрагивай его
внимание. Он понимал эти библейские афоризмы по-своему, прилагая их к
себе, к своему положению. Они давали ему прямые и желанные ответы на
вопросы, какие возбуждались в его голове житейскими столкновениями,
подсказывали нравственное
ЛЕКЦИЯ ххх
В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ
оправдание тому чувству злости, какое вызывали в нем эти столкнове-
ния. Легко понять, какие быстрые успехи в изучении святого писания дол-
жен был сделать Иван, применяя к своей экзегетике такой нервный, субъек-
тивный метод, изучая и толкуя слово божие под диктовку раздраженного,
капризного чувства. С тех пор книги должны были стать любимым предметом
его занятий. От псалтыря он перешел к другим частям писания, перечитал
много, что мог достать из тогдашнего книжного запаса, вращавшегося в
русском читающем обществе. Это был начитаннейший москвич XVI в. Недаром
современники называли его "словесной мудрости ритором". О богословских
предметах он любил беседовать, особенно за обеденным столом, и имел, по
словам летописи, особливую остроту и память от божественного писания.
Раз ' в 1570 г. он устроил в своих палатах торжественную беседу о вере с
пастором польского посольства чехом-евангеликом Рокитой в присутствии
посольства, бояр и духовенства. В пространной речи он изложил протес-
тантскому богослову обличительные пункты против его учения и приказал
ему защищаться "вольно и смело", без всяких опасен-ий, внимательно и
терпеливо выслушал защитительную речь пастора и после написал на нее
пространное опровержение, до нас дошедшее. Этот ответ царя местами отли-
чается живостью и образностью. Мысль не всегда идет прямым логическим
путем, натолкнувшись на трудный предмет, туманится или сбивается в сто-
