заметьте себе, все зло уже свершилось и эти два иностранца с
анероидами и компасами уже убедили пятерых князей, что завтра
или послезавтра огромная армия наводнит Перевалы, что все горцы
дураки,-- приходит приказ мне, Хари-бабу, "отправиться на Север
и посмотреть, что делают эти иностранцы". Я говорю
Крейтону-сахибу: "Ведь мы не готовим судебный процесс, зачем же
нам идти собирать доказательства?"-- Он вздрогнул и опять
перешел на английский.-- "Клянусь Юпитером,-- сказал я,--
какого черта не издаете вы полуофициального приказа, чтобы
какие-нибудь хорошие парни отравили их в назидание прочим? Это,
да будет позволено мне заметить, совершеннейшая халатность с
вашей стороны". А полковник Крейтон высмеял меня. Все это ваша
проклятая английская гордость. Вы полагаете, что никто не
дерзнет устраивать заговоры. Вздор!
Ким неторопливо курил, осмысливая своим острым умом всю
историю, насколько он ее понял.
-- Так ты собираешься пойти вслед за иностранцами?
-- Нет, я собираюсь встретиться с ними. Они придут в
Симлу, чтобы отослать рога и головы убитых зверей в Калькутту,
для выделки. Эти джентльмены занимаются спортом и только, а
правительство оказывает им особое содействие. В этом ваша
британская гордость.
-- Так чего же их опасаться?
-- Клянусь Юпитером, это не черные люди. Я, само собой
разумеется, могу делать все что угодно с черными людьми. Но они
-- русские и люди весьма непорядочные. Я... я не хочу входить в
сношения с ними без свидетелей.
-- Не убьют же они тебя?
-- О-а, эт-то ничего. Я достаточно хороший спенсерианец,
надеюсь, чтобы спокойно встретить столь пустячное событие, как
смерть, которая, заметьте себе, все равно предназначена мне
судьбой. Но... но они могут поколотить меня.
-- За что?
Зари-бабу с раздражением щелкнул пальцами. -- Само собой
разумеется, я наймусь к ним на сверхштатную должность (скажем,
в качестве переводчика, быть может), или пристроюсь к ним как
душевнобольной, или голодающий, или что-нибудь в этом роде. А
тогда мне придется присматриваться к каждой мелочи. Для меня
это так же легко, как играть роль доктора при старой леди.
Только... только... Видите ли, мистер О'Хара, к несчастью, я
азиат, а это в некотором смысле серьезный недостаток. К тому же
я бенгалец -- человек пугливый.
-- Бенгальца и зайца создал бог, так чего ж им
стыдиться?-- пословицей ответил Ким.
-- Я полагаю, что тут была какая-то первопричина, но факт
остается фактом во всем своем cui bono. Я, ах, ужасно пуглив.
Помню раз, по дороге в Лхассу, мне собирались отрубить голову.
(Нет, до Лхассы мне ни разу не удалось дойти.) Я сидел и
плакал, мистер О'Хара, предвидя китайские пытки. Не думаю, что
эти два джентльмена будут пытать меня, но мне хочется
подстраховать себя помощью европейца на случай непредвиденного
стечения обстоятельств.-- Он кашлянул и выплюнул кардамон.--
Это совершенно неофициа-альное ходатайство, и вы вольны
ответить на него: "Нет, бабу". Если у вас нет срочных дел с
вашим стариком,-- вам, быть может, удастся отвлечь его в
сторону, а мне, быть может, удастся повлиять на его фантазию,--
я желал бы, чтобы вы находились со мной в служебном контакте,
пока я не найду этих спортсменов. Я возымел весьма
благоприятное мне-ение о вас, когда повидался в Дели с моим
другом. И я, безусловно, включу ваше имя в мое официа-альное
донесение, когда будет вынесено окончательное решение по делу.
Это добавит крупное перо на вашу шляпу. Вот, в сущности, зачем
я пришел.
-- Хм! Конец рассказа, пожалуй, соответствует истине, но
как насчет первой части?
-- Насчет пятерых князей? О, в этом правды не меньше. И
даже гораздо больше, чем вы предполагаете,-- серьезно сказал
Хари-бабу.-- Так пойдете? Отсюда я отправлюсь прямо в Дун. Там
оч-чень зеленые и живописные луга. Я пойду в Масури -- на
старые, добрые "Масурипахар", как говорят джентльмены и леди.
Потом через Рампур в Чини. Они могут пройти только этим путем.
Я не люблю ждать на холоде, но нам придется подождать их. Я
хочу вместе с ними отправиться в Симлу. Заметьте себе, один из
них русский, другой -- француз, а я достаточно хорошо знаю
французский язык. У меня есть друзья в Чандарнагаре.
-- Он, разумеется, будет рад снова увидеть Горы,--
задумчиво промолвил Ким.-- Все эти десять дней он почти ни о
чем другом не говорил... Если мы пойдем вместе...
-- О-а! По дороге мы можем притворяться, что совершенно не
знаем друг друга, если вашему ламе это больше нравится. Я пойду
на четыре-пять миль впереди вас. Спешить некуда! Бабу будет
тащиться, как баба. Это европейский каламбур, ха! ха! А вы
пойдете сзади. Времени у нас пропасть. Они, конечно, будут
делать схемки, рисовать планы и карты. Я выйду завтра, а вы
послезавтра, если пожелаете. А? Обдумайте это до утра. Клянусь
Юпитером, утро уже наступает.-- Он громко зевнул и, не добавив
ни слова, хотя бы из вежливости, скрылся в свою спальню. Но Ким
спал мало, и мысли его были на хиндустани:
"Игру правильно называют Большой! В Кветте я четыре дня
прослужил поваренком у жены того человека, чью книжку украл. И
это было частью Большой Игры! С Юга -- бог знает, из какого
далека--пришел махрат, игравший в Большую Игру с опасностью для
жизни. Теперь я пойду далеко-далеко на Север играть в Большую
Игру. Поистине, она, как челнок, бегает по всему Хин-ду. И моим
участием в ней и моей радостью,-- он улыбался во тьме,-- я
обязан ламе. А также Махбубу Али, а также Крейтону-сахибу, но
главным образом святому человеку. Он прав -- это великий и
чудесный мир, а я -- Ким... Ким... Ким... один... один
человек... во всем этом. Но я хочу посмотреть на этих
иностранцев с их анероидами и цепями..."
-- Чем кончилась вчерашняя болтовня?-- спросил лама,
совершив молитву.
-- Тут появился какой-то бродячий продавец лекарств --
прихлебатель сахибы. Я сразил его доводами и молитвами,
доказав, что наши талисманы действенней, чем его подкрашенная
вода.
-- Увы! Мои талисманы... Неужели эта добродетельная
женщина все еще хочет получить новый талисман?
-- И очень на этом настаивает.
-- Тогда его придется написать, не то она оглушит меня
своей трескотней,-- он стал рыться в пенале.
-- На Равнинах,-- сказал Ким,-- всегда слишком много
людей. В Горах, насколько я знаю, их меньше.
-- О! Горы и снега на Горах!-- Лама оторвал крошечный
бумажный квадратик, годный для амулета.-- Но что ты знаешь о
Горах?
-- Они очень близко.-- Ким распахнул дверь и стал смотреть
на длинную, дышащую покоем цепь Гималаев, розовую в золотом
блеске утра.-- Я никогда не ходил по ним иначе, как в платье
сахиба.
Лама в задумчивости вдыхал утренний воздух.
-- Если мы пойдем на Север,-- с этим вопросом Ким
обратился к восходящему солнцу,-- не удастся ли нам избежать
полуденной жары, бродя хотя бы по горным отрогам?.. Талисман
готов, святой человек?
-- Я написал тут имена семи дурацких демонов, ни один из
которых не стоит и пылинки в глазу. Так неразумные женщины
совращают нас с Пути!
Хари-бабу вышел из-за голубятни; он чистил зубы,
подчеркнуто соблюдая ритуал. Упитанный, широкий в бедрах, с
бычьей шеей и густым голосом, он не был похож на "пугливого
человека". Ким почти незаметно сделал ему знак, что дело пошло
на лад, и когда утренний туалет его был завершен, Хари-бабу
явился приветствовать ламу цветистой речью. Разумеется, ели они
каждый в отдельности, но после еды старуха, более или менее
скрытая за окошком, вернулась к больному для нее вопросу о
коликах у младенцев, причиненных незрелыми плодами манго. Лама,
конечно, знал только симпатические средства. Он верил, что
навоз вороной лошади, смешанный с серой и вложенный в змеиную
кожу,-- прекрасное лекарство от холеры, но символика
интересовала его гораздо больше, чем наука. Хари-бабу с
чарующей вежливостью присоединился к этим взглядам, так что
лама назвал его учтивым врачом. Хари-бабу ответил, что он не
более чем неопытный любитель, исследующий тайны, но, по крайней
мере,-- и за это он благодарит богов -- способен понять, что
сидит в присутствии знатока. Сам он учился у сахибов, не
считающихся с расходами, в величественных залах Калькутты. Но,
как он сам первый всегда признавал, бывает мудрость,
превышающая земную мудрость, а именно высокое, доступное лишь
немногим учение о созерцании. Ким смотрел на него с завистью.
Знакомый ему Хари-бабу -- вкрадчивый, экспансивный и нервный --
исчез; исчез и вчерашний дерзкий знахарь. Остался утонченный,
вежливый, внимательный, скромный ученый, познавший и опыт, и
превратности судьбы, а теперь постигающий мудрость, исходящую
из уст ламы. Старуха призналась Киму, что такие высоты выше ее
понимания. Она любила талисманы, обильно исписанные чернилами,
которые можно смыть водой, выпить эту воду, и дело с концом.
Иначе какая польза от богов? Она любила мужчин и женщин и
рассказывала о них: о князьках, которых знала в прошлом, о
своей молодости и красоте, о нападениях леопардов и о причудах
азиатской любви, о налогообложении, о непомерной арендной
плате, о похоронных обрядах, о своем зяте (прибегая к
прозрачным намекам), об уходе за детьми и о том, что в нынешний
век люди лишились скромности. А Ким, интересующийся жизнью
этого мира так же, как и она, та, которой скоро предстояло
покинуть его, сидел на корточках, спрятав ноги под подол
халата, и внимал ее словам, в то время как лама разрушал одну
за другой все теории исцеления тела, выдвигаемые Хари-бабу.
В полдень бабу связал ремнем свой обитый медью ящик с
лекарствами, взял в одну руку лакированные ботинки,
надевавшиеся в торжественных случаях, в другую -- пестрый
зонтик в белую и синюю полоску и ушел в северном направлении к
Дуну, где, как он говорил, его ожидали мелкие князья этих
областей.
-- Мы отправимся вечером, по холодку, чела,-- сказал
лама.-- Этот врач, овладевший искусством врачевания и учтивого.
обращения, утверждает, что там, на горных отрогах, люди
благочестивы, щедры и очень нуждаются в учителе. Спустя
короткое; время,-- так говорит хаким,-- мы доберемся до
прохладного воздуха и запаха сосен.
-- Вы идете в Горы? И по дороге в Кулу? О, втройне
счастливые!-- завизжала старуха. Не будь я занята домашними
делами. я взяла бы паланкин... Но так поступать бессовестно, и
репутации моей конец. Хо! Хо! Я знаю дорогу, каждый переход на
этой дороге я знаю. Вы повсюду встретите милосердие: красивым в
нем не отказывают. Я прикажу дать вам пищи в дорогу. Не послать
ли слугу проводить вас? Нет... Так, по крайней мере, я
приготовлю вам вкусной пищи.
-- Что за женщина эта сахиба!-- сказал белобородый урия,
когда на кухне поднялся шум.-- Ни разу она не забыла о друге,
ни разу не забыла о недруге за все годы своей жизни. А стряпня
ее -- ва!-- он потер свой тощий живот.
Тут были и лепешки, и сласти, и холодное из домашней
птицы, сваренной с рисом и сливами, и столько всего, что Киму
предстояло нести груз мула.
-- Я стара и никому не нужна,-- сказала старуха.-- Никто
не любит меня... и никто не уважает, но мало кто может
сравниться со мной, когда я призову богов, сяду на корточки и
примусь за свои кухонные горшки. Приходите опять, о
доброжелательные люди, святой человек и ученик, приходите
опять! Комната для вас всегда готова; всегда вас ожидает
