хотя бы из Леха.
-- Английская почта лучше и надежнее. Вспомните, они сами
велели оказывать нам всяческое содействие, и -- клянусь
богом!-- они действительно его оказывают! Невероятная глупость
это или что?
-- Это гордость -- гордость, которая заслуживает наказания
и получит его.
-- Да! Биться в нашей игре со своим братом -- уроженцем
континента -- это действительно что-то значит. Там есть риск,
но эти люди... Ба! Это слишком просто.
-- Гордость, все это гордость, друг мой.
-- Какой толк, черт возьми, что Чагдарнагар так близко от
Калькутты,-- думал Хари, храпя с открытым ртом на отсыревшем
мху,-- если я не могу понять их французской речи. Они говорят
так необычна-айно быстро! Лучше бы попросту перерезать их
дурацкие глотки.
Он появился снова, измученный головной болью и полный
раскаяния, многословно выражая опасения, не сболтнул ли он
спьяну чего лишнего. Он предан британскому правительству; оно
-- источник процветания и почестей, и повелитель его в Рампуре
придерживается того же взгляда. Тогда иностранцы начали
высмеивать его и вспоминать все им сказанное, пока бедный бабу,
пустивший в ход и покаянные гримасы, и елейные улыбки, и
безгранично лукавое подмигивание, .не был мало-помалу выбит из
своих позиций и не оказался вынужденным открыть правду. Когда
впоследствии об этом услышал Ларган, он откровенно сожалел, что
не был среди упрямых, невнимательных носильщиков, которые с
травяными циновками на головах дожидались хорошей погоды, в то
время как капли дождя застаивались в отпечатавшихся на земле
следах их ног. Все знакомые им сахибы, люди, одетые в грубое
охотничье платье, из года в год с удовольствием посещавшие эти
любимые ими лощины, держали и слуг, и поваров, и вестовых --
зачастую горцев. Но эти сахибы путешествуют без всякой свиты.
Значит, они бедные и невежественные сахибы, ибо ни один
разумный сахиб не станет слушать советов бенгальца. Но
бенгалец, появившийся неизвестно откуда, дал им денег и
старался говорить на их наречии. Привыкшие к дурному обращению
со стороны своих соотечественников, они подозревали какую-то
западню и готовились сбежать, как только представится случай.
Сквозь свежий после дождя воздух, пронизанный чудесными,
благоуханными испарениями земли, бабу повел их вниз по горному
склону, гордо выступая впереди носильщиков и смиренно плетясь
позади иностранцев. Мысли его были обильны и многообразны.
Самая пустячная из них была бы способна чрезвычайно
заинтересовать его спутников. Впрочем, он оказался приятным
гидом, не упускавшим случая указать на красоты владений своего
царственного повелителя. Он населял горы всеми животными,
которых иностранцам хотелось убить,-- горными козлами тхарами
или м а ркхорам и, и медведями, которых хватило бы даже на
пророка Елисея. Он рассуждал о ботанике и этнологии с
безупречной неточностью, и его запас местных преданий -- не
забудьте, он в течение пятнадцати лет служил уполномоченным
княжества!-- был неистощим.
-- Этот малый, несомненно, оригинал,-- сказал тот из
иностранцев, который был выше ростом.-- Он похож на
карикатурного венского агента по организации туристских
экскурсий.
-- Он представляет в миниатюре всю Индию на переломе --
чудовищный гибрид Востока и Запада,-- ответил русский.-- Только
мы умеем обращаться с восточными людьми.
-- Он потерял свою родину и не приобрел иной. Но он до
глубины души ненавидит своих завоевателей. Слушай, вчера он
признался мне...-- и так далее...
Под полосатым зонтиком Хари-бабу напрягал мозг и уши,
чтобы понять быструю французскую речь, и не сводил глаз с
набитой картами и документами килты -- самой большой из всех с
двойной красной клеенчатой покрышкой. Он ничего пока не
собирается красть. Он только хочет знать, что именно нужно
украсть и, пожалуй, как убежать, когда он украдет то, что
наметил. Он благодарит всех богов Индостана, а также Герберта
Спенсера за то, что тут остались еще кое-какие годные для кражи
ценности.
На другой день дорога круто поднялась на травянистый склон
выше леса, и тут на закате путники повстречались с престарелым
ламой (впрочем, они называли его бонзой), сидящим, скрестив
ноги, перед таинственной хартией, прижатой к земле камнями,
хартией, содержание которой он толковал замечательно красивому,
хоть и немытому, молодому человеку, видимо неофиту.
Полосатый зонтик показался на горизонте, на полпути от
этого места, и Ким предложил ламе сделать остановку, чтобы
дождаться его.
-- Ха!-- произнес Хари-бабу, изобретательный, как Кот в
Сапогах.-- Это знаменитый местный подвижник. По всей видимости,
он подданный моего царственного повелителя.
-- Что он делает? Это очень любопытно.
-- Он толкует священную картину -- ручная работа!
Оба иностранца стояли с обнаженными головами, облитые
светом вечернего солнца, низко склонившегося к окрашенной в
золото траве. Угрюмые носильщики, обрадовавшись передышке,
остановились и сняли с себя поклажу.
-- Смотрите!-- сказал француз.-- Это похоже на рождение
религии: первый учитель и первый ученик. Он буддист?
-- Да, или некое отдаленное его подобие,-- ответил
второй.-- В Горах настоящих буддистов нет. Но поглядите на
складки его одеяния! Поглядите на его глаза -- какие
вызывающие! Почему в присутствии этого человека чувствуешь, что
мы еще такой юный народ?-- Говорящий со страстью ударил по
стеблю высокого растения.-- Мы до сих пор нигде еще не оставили
своего следа. Нигде! Вот что меня расстраивает, понимаете ли?--
Сдвинув брови, он смотрел на бесстрастное лицо и
монументально-спокойную позу ламы.
-- Имейте терпение! Мы вместе оставим след -- мы и ваш
юный народ. Пока что сделайте с него набросок.
Бабу величественно приблизился; спина его выражала совсем
не то, что его почтительная речь и подмигиванье в сторону Кима.
-- Святой человек, это сахибы. Мои лекарства вылечили
одного из них от расстройства желудка, и теперь я иду в Симлу,
чтобы наблюдать за его выздоровлением. Они хотят посмотреть
твою картину.
-- Лечить больных всегда благо. Это Колесо Жизни,-- сказал
лама,-- то самое, которое я показывал тебе в хижине, в
Зиглауре, когда пошел дождь.
-- И они хотят послушать, как ты толкуешь его.
Глаза ламы загорелись в ожидании новых слушателей.
-- Объяснить Всесовершенный Путь--благо. Понимают ли они
язык хинди, как понимал его хранитель Священных Изображений?
-- Немного понимают, пожалуй.
Тут лама, непосредственный, как ребенок, увлеченный новой
игрой, откинул назад голову и гортанным громким голосом начал
вступительное слово учителя веры, предпосылаемое проповеди
самого учения. Иностранцы слушали, опираясь на альпенштоки.
Ким, скромно сидя на корточках, смотрел на их лица, освещенные
алым солнечным светом, и на их длинные тени, то сливающиеся, то
отделяющиеся друг от друга. Они носили краги неанглийского
образца и странные кушаки, смутно напоминавшие ему картинки в
одной книге из библиотеки школы св. Ксаверия под заглавием
"Приключения молодого натуралиста в Мексике". Да, они были
очень похожи на удивительного мистера Самикреста из этой
повести и очень не похожи на тех "в высшей степени
беспринципных людей", как их охарактеризовал Харибабу.
Носильщики, смуглые и молчаливые, благоговейно присели на землю
в двадцати или тридцати ярдах, а бабу стоял с видом счастливого
собственника, и полы его тонкого одеяния хлопали на холодном
ветру, как флажок.
-- Это и есть те самые люди,-- шепнул Хари, в то время как
ритуал шел своим чередом, а оба белых следили глазами за
былинкой, ползущей от Преисподней к Небесам и обратно.-- Все их
книги в большой килте с красноватой покрышкой -- книги, отчеты
и карты,-- и я видел письмо какого-то владетельного князя,
написанное либо Хиласом, либо Банаром. Его они берегут особенно
тщательно. Они ничего не отослали ни из Хиласа, ни из Леха. Это
так.
-- Кто с ними идет?
-- Только носильщики, работающие по бигару. У них нет
слуг. Они так осторожны, что даже сами варят себе пищу.
-- Но что я должен делать?
-- Ждать и смотреть. А если со мной что случится, ты
будешь знать, где искать бумаги.
-- Лучше бы им попасть в руки Махбуба Али, чем какого-то
бенгальца,-- с презрением сказал Ким.
-- К любовнице можно попасть многими путями, не только
свалившись со стены.
-- Смотрите, вот Преисподняя для скупых и жадных. С одной
стороны ее стоит Вожделение, с другой -- Усталость.-- Лама
увлекся толкованием своей работы, а один из иностранцев делал с
него набросок при быстро угасающем свете дня.
-- Довольно,-- резко сказал, наконец, иностранец.-- Я не
могу его понять, но хочу получить эту картину. Он рисует лучше
меня. Спросите его, не продаст ли он ее.
-- Он говорит: "Нет, сэр",-- ответил бабу. Конечно, лама
не больше собирался отдавать свою хартию случайному встречному,
чем архиепископ -- закладывать в ломбарде священные сосуды
своего собора. Весь Тибет кишит дешевыми репродукциями Колеса,
но лама был художник и, кроме того, богатый настоятель
монастыря на своей родине.
-- Быть может, дня через три, или четыре, или дней через
десять, если я увижу, что сахиб -- искатель и понимающий
человек, я сам нарисую ему копию. Но эта используется при
посвящении послушника. Скажи ему это, хаким.
-- Он хочет получить ее сейчас, за деньги.
Лама медленно покачал головой и начал складывать Колесо.
Русский же видел перед собой всего лишь нечистоплотного
старика, торгующегося из-за клочка грязной бумаги. Он вынул
горсть рупий и, полушутя, схватил хартию, которая разорвалась в
руках ламы. Тихий ропот ужаса поднялся среди носильщиков, из
которых некоторые были уроженцы Спити и, по их понятиям,
правоверные буддисты. Оскорбленный лама выпрямился, рука его
сжала тяжелый железный пенал -- оружие духовенства, а бабу
заметался в ужасе.
-- Теперь вы видите, видите, почему я хотел запастись
свидетелями?! Они в высшей степени беспринципные люди! О сэр!
Сэр! Вы не должны бить святого человека.
-- Чела! Он осквернил Писание!
Поздно! Раньше чем Ким успел вмешаться, русский ударил
старика по лицу. В следующее мгновение он покатился вниз, под
гору, вместе с Кимом, схватившим его за горло. Удар заставил
закипеть в жилах юноши его ирландскую кровь, а внезапное
падение противника довершило остальное. Лама упал на колени,
наполовину оглушенный, носильщики с грузом на спине понеслись в
гору так же быстро, как равнинные жители бегают по ровному
месту. Они стали очевидцами несказанного кощунства и хотели
скрыться раньше, чем горные боги и демоны начнут мстить.
Француз, размахивая револьвером, подбежал к ламе, видимо,
собираясь взять его в заложники за своего спутника. Град острых
камней,-- горцы очень меткие стрелки,-- заставил его отступить,
и один из носильщиков -- уроженец Ао-Чанга -- в ужасе увлек
ламу за собой. Все произошло так же внезапно, как наступает в
горах темнота.
-- Они забрали багаж и все ружья,-- орал француз, стреляя,
куда попало, в полумраке.
-- Ничего, сэр! Ничего! Не стреляйте. Я иду на выручку,--
и Хари, скатившись с горы, наткнулся на разгоряченного и
опьяненного своей победой Кима, который бил головой почти
бездыханного врага по большому камню.
-- Ступай к носильщикам,-- зашептал ему бабу на ухо.--
Багаж у них. Бумаги в килте с красной покрышкой, но ты обыщи
