-- Мне все равно,-- ответил Ким с сообразительностью,
свойственной сынам его родины.-- Разделите ее между собой и
увидите, что получится.
-- Ну, нет! Я только пошутил. Приказывай. Тут на нас всех
с излишком хватит. На заре мы пойдем своей дорогой в Шемлегх.
Не менее часа они обсуждали свои несложные планы, а Ким
дрожал от холода и гордости. Смешная сторона всей ситуации
затронула ирландские и восточные струнки его души. Вот эмиссары
грозной Северной Державы, которые на своей родине, возможно,
были такими же важными, как Махбуб Али или полковник Крей-тон,
здесь очутились вдруг в самом беспомощном положении. Один из
них, как Киму было доподлинно известно, на некоторое время
охромел. Они давали обещания владетельным князьям. Вот теперь,
ночью, они лежат где-то внизу, без карт, без пищи, без
проводников. И этот провал их Большой Игры (Ким не мог
догадаться, кому они будут отчитываться в ней), это внезапное
столкновение в ночи было не результатом происков Хари или
ухищрений Кима; все случилось само собой и было так же
естественно и неотвратимо, как поимка приятелей-факиров Махбуба
ревностным молодым полицейским в Амбале.
-- Вот и остались они... ни с чем. Клянусь Юпитером, ну и
холод! Здесь при мне все их вещи. Как они разозлятся! Можно
посочувствовать Хари-бабу!
Ким мог бы и не сочувствовать, ибо хотя в это время
бенгалец терпел невыносимые телесные муки, душа его пела и
неслась к небесам. На целую милю ниже, на опушке соснового
бора, два полузамерзших человека, одного из которых по временам
сильно тошнило, осыпали взаимными упреками друг друга и
сквернейшими ругательствами бабу, который притворился
обезумевшим от ужаса.
Они приказали ему разработать план действий. Он объяснил,
что им очень повезло, раз они вообще остались в живых, что
носильщики, если только они сейчас не подкрадываются к своим
господам, разбежались и не вернутся, что повелитель его раджа,
живущий в девяноста милях отсюда, не только не одолжит им денег
и провожатых до Симлы, но обязательно посадит их в тюрьму, едва
только узнает, что они избили жреца. Он особенно напирал на это
прегрешение и его последствия, пока они не велели ему
переменить тему. Единственная их надежда на спасение, говорил
он, в том, чтобы, не привлекая внимания, идти от деревни к
деревне, пока они не доберутся до цивилизованных мест, и, в
сотый раз заливаясь слезами, спрашивал у высоких звезд, зачем
сахибы "избили святого человека".
Десять шагов в сторону -- и Хари очутился бы в шуршащей
мгле, где его было не отыскать, и нашел бы кров и пищу в
ближайшей деревне, где разговорчивых докторов было мало. Но он
предпочитал терпеть холод, резь в желудке, обидные слова и даже
пинки в обществе своих уважаемых хозяев. Скорчившись под
деревом, он горестно сопел.
-- А вы подумали,-- с горячностью произнес тот из
иностранцев, который не был ранен,-- вы подумали, какое зрелище
мы будем представлять, странствуя по этим горам среди таких
аборигенов?
Хари-бабу уже несколько часов об этом как раз и думал, но
вопрос был обращен не к нему.
-- Куда же нам странствовать? Я едва двигаюсь,-- простонал
тот, что был жертвой Кима.
-- Быть может, святой человек по своей доброте сердечной
окажется милосердным, сэр, не то...
-- Я доставлю себе особенное удовольствие разрядить
револьвер в спину этого молодого бонзы, когда мы снова
встретимся,-- последовал не подобающий христианину ответ.
-- Револьверы! Месть! Бонзы!-- Хари присел еще ниже.
Страсти вновь накалились.-- А вы не подумали о наших потерях?
Багаж! Багаж!-- Хари слышал, как говорящий буквально метался из
стороны в сторону.-- Все, что мы везли! Все, что мы достали!
Наша добыча! Восемь месяцев работы! Вы понимаете, что это
значит? "Поистине только мы умеем обращаться с восточными
людьми"... О, хорошеньких дел вы наделали!
Так они пререкались на разных языках, а Хари улыбался.
Килты были у Кима, а в этих килтах заключено восемь месяцев
искусной дипломатии. Связаться с парнем нельзя, но на него
можно положиться. Что касается всего прочего, то Хари так
обставит путешествие по горам, что Хилас, Банар и все жители на
протяжении четырехсот миль по горным дорогам будут рассказывать
об этом в течение целого поколения. Людей, которые не в силах
справиться со своими носильщиками, не уважают в Горах, а
чувство юмора у горца развито сильно.
-- Устрой я все это сам,-- думал Хари,-- и то не вышло бы
лучше, но, клянусь Юпитером, как подумаю теперь об этом,
конечно, я сам это устроил. Как быстро я все сообразил! И я
придумал это, как раз когда бежал под гору! Оскорбление было
нанесено случайно, но я один сумел использовать его... ах...
потому что это чертовски стоило сделать. Подумать только, какой
моральный эффект это произвело на невежественный народ! Никаких
договоров, никаких бумаг... Никаких вообще письменных
документов... и мне, именно мне, приходится служить им
переводчиком. Как я буду смеяться вместе с полковником! Хорошо
бы иметь при себе их бумаги, но нельзя одновременно занимать
два места в пространстве. Эт-то аксиома.
ГЛАВА ХIV
Поэт Кабир сказал:
мой брат
Взывает к меди и
камням,
Но в голосе его
звучат
Страданья, близкие
всем нам.
Богов дала ему
судьба,
Его мольба -- моя
мольба.
Молитва
Когда луна взошла, осторожные носильщики отправились в
путь. Лама, подкрепившись сном и спиртным, опирался на плечо
Кима и быстро шагал в молчании. Они шли около часу по
глинистому сланцу и траве, обогнули выступ скалы и поднялись в
новую область, совершенно отрезанную от долины Чини. Обширное
веерообразное пастбище поднималось к вечным снегам. У под-ножья
его была площадка размером не более полуакра, на которой
примостилось несколько земляных и бревенчатых хижин. За ними,--
как все горные жилища, они стояли на самом краю,-- земля
обрывалась прямо в Шемлегхскую Мусорную Яму -- пропасть
глубиною в две тысячи футов, на дно которой еще не ступала нога
человека.
Люди и не подумали начать дележ добычи, пока не убедились
в том, что лама уложен на кровать в лучшей комнате деревушки, а
Ким по мусульманскому обычаю моет ему ноги.
-- Мы пришлем вам еды,-- сказал человек из Ао-Чанга,-- и
килту с красной покрышкой. На заре, так или иначе, тут не
останется никого, кто мог бы послужить свидетелем. А если
какие-нибудь вещи в килте вам не понадобятся... взгляните туда!
Он показал на окно, за которым открывался простор, залитый
лунный светом, отражающимся от снега, и выбросил в него пустую
бутылку из-под виски.
-- Даже шума падения не услышишь. Это конец мира,-- сказал
он и вышел. Лама заглянул вниз, опираясь руками о подоконник, и
глаза его засветились, как желтые опалы. Из огромной пропасти,
лежавшей перед ними, белые зубцы тянулись к лунному свету. Все
остальное казалось тьмой межзвездного пространства.
-- Вот это,-- проговорил он медленно,-- действительно мои
Горы.-- Вот где должен жить человек -- возвышаясь над миром,
вдали от наслаждений, размышляя о высоких вещах.
-- Да, если у него есть чела, чтобы готовить чай,
подкладывать сложенное одеяло ему под голову, отгонять коров с
телятами.
Дымный светильник горел в нише, но яркое сияние луны
затмевало его пламя. В этом смешанном свете Ким, как высокий
призрак, двигался по комнате, наклоняясь над мешками с
провизией и чашками.
-- Да! Теперь, когда кровь моя остыла, в голове у меня все
еще стучит и шумит, а затылок словно веревкой стянут.
-- Не удивительно. Удар был сильный. Пусть тот, кто нанес
его...
-- Если бы не мои страсти, зло не совершилось бы.
-- Какое зло? Ты спас сахибов от смерти, которую они сто
раз заслужили.
-- Урок не пошел на пользу, чела.-- Лама прилег на
сложенное одеяло, а Ким продолжал выполнять свои обычные
вечерние обязанности.-- Удар был только тенью от тени. Зло...--
последние дни ноги мои устают от каждого шага!-- Зло
встретилось со злом во мне -- с гневом, яростью и жаждой
отплатить за зло. Это впиталось в мою кровь, вызвало бурю в
моем желудке и оглушило мне уши.-- Тут, взяв из рук Кима
горячую чашку, он с должными церемониями выпил обжигающий
кирпичный чай.-- Будь я лишен страстей, злой удар породил бы
только телесное зло -- ссадину или кровоподтек, а это лишь
иллюзия. Но ум мой не был отвлечен, ибо во мне тут же возникла
жажда позволить людям из Спити убить обидчиков. Борясь с этой
жаждой, душа моя разрывалась и терзалась хуже, чем от тысячи
ударов. Не раньше, чем я прочитал про себя Благословение (он
имел в виду буддистские заповеди), обрел я покой. Но зло
укоренилось во мне, начиная с этого мгновения слабости и вплоть
до конца. Справедливо Колесо и не отклоняется оно ни на один
волос. Извлеки пользу из этого урока, чела!
-- Он слишком высок для меня,-- пробормотал Ким.-- Я до
сих пор весь дрожу. Я рад, что избил того человека.
-- Я чувствовал это, когда спал на твоих коленях в лесу.
Это тревожило меня во сне -- зло в твоей душе отражалось на
моей. Хотя, с другой стороны,-- он развернул четки,-- я
приобрел заслугу тем, что спас две жизни -- жизни тех, что
обидели меня. Теперь я должен поразмыслить о Причине Всего
Сущего. Ладья моей души колеблется.
-- Засни, чтобы окрепнуть. Это мудрее всего. -- Я
погружусь в созерцание: в этом есть нужда, и большая, чем ты
полагаешь.
Час за часом, до самой зари, пока лунный свет бледнел на
высоких гребнях, и то, что раньше казалось поясом тьмы на
склонах дальних гор, превращалось в нежно-зеленые леса, лама
пристально смотрел на стену. По временам он издавал стон. За
запертой на засов дверью, к которой подходил скот, ищущий
привычного стойла, жители Шемлегха и носильщики делили добычу и
пировали. Человек из Ао-Чанга был у них за главного, и с тех
пор как они открыли консервные банки сахибов и нашли, что пища
в них очень вкусна, они не осмеливались ослушаться его.
Шемлегхская Мусорная Яма поглотила жестянки.
Когда Ким, видевший всю ночь неприятные сны, вышел наружу,
чтобы на утреннем холоде почистить зубы, его отвела в сторону
светлокожая женщина в головном уборе, украшенном бирюзой. --
Остальные ушли. Они оставили тебе эту килту, как обещали. Я не
люблю сахибов, но в награду за это напиши нам талисман. Мы не
хотим, чтобы про наш маленький Шемлегх .пошла дурная слава...
изза этого случая! Я Женщина Шемлегха.-- Она оглядела его
смелыми блестящими глазами, не так, как женщины Гор, которые
обычно смотрят как бы украдкой.
-- Конечно. Но это надо сделать втайне. Она, как игрушку,
подняла тяжелую килту и бросила ее в свою хижину.
-- Уходи и задвинь засов на двери. Никого не подпускай
близко, покуда я не кончу,--сказал Ким.
-- Но потом... мы сможем побеседовать?
Ким опрокинул килту, и на пол горой посыпались
топографические инструменты, книги, дневники, письма,
географические карты и туземная корреспонденция, издающая
