странный запах. На самом дне лежала вышитая сумка, скрывающая в
себе запечатанный, позолоченный и разрисованный документ,
наподобие тех, которые владетельные князья посылают друг другу.
Ким в восторге задержал дыхание и стал обдумывать положение дел
с точки зрения сахиба.
"Книги мне не нужны. К тому же это логарифмы,-- должно
быть, для съемки.-- Он отложил их в сторону.-- Писем я не
понимаю, но полковник Крейтон поймет. Их нужно сохранить.
Карты... о, они чертят карты лучше, чем я... еще бы. Все
туземные письма. О-хо!.. и особенно мурасала.-- Он понюхал
вышитую сумку.-- Это, наверное, от Хиласа или Банара, значит
Хари-бабу говорил правду. Клянусь Юпитером! Хороший улов. Если
бы Хари знал об этом... Остальное полетит в окно.-- Он потрогал
пальцем великолепный призматический компас и блестящую
поверхность теодолита.-- Но, в конце концов, сахибу не к лицу
воровать, и предметы эти впоследствии смогут оказаться опасными
вещественными доказательствами".-- Он рассортировал все клочки
исписанной бумаги, все карты и письма туземцев. Все вместе
образовало внушительную пачку. Три книги в переплетах, запертых
на замок, и пять истрепанных записных книжек он отложил в
сторону.
"Письма и мурасалу придется носить за пазухой и под
кушаком, а рукописные книги положить в мешок с едой. Он будет
очень тяжелым. Нет. Не думаю, что у них было еще что-нибудь! А
если и было, так носильщики сбросили это в кхад, так что все в
порядке. Ну, летите и вы туда же...-- Он набил килту всеми
вещами, с которыми решил расстаться, и поднял ее на подоконник.
На тысячу футов ниже лежал длинный неподвижный закругленный на
концах слой тумана, еще не тронутого утренним солнцем, а еще на
тысячу футов ниже рос столетний сосновый бор. Когда порыв ветра
рассеивал туманное облако, Ким различал зеленые верхушки
деревьев, похожие на мох.-- Нет! Не думаю, чтобы кто-нибудь
пошел вас искать".
Корзина, падая, завертелась и извергла свое содержимое.
Теодолит стукнулся о выступающий край скалы и разбился с шумом
взорвавшейся гранаты, книги, чернильницы, ящики с красками,
компасы, линейки несколько секунд казались пчелиным роем.
Потом они исчезли, и хотя Ким, высунувшись до половины из
окна, напряг свой острый слух, из пропасти не долетало ни
звука.
"За пятьсот... за тысячу рупий не купить этого,-- думал он
с огорчением.-- Прямое мотовство, но у меня все прочие их
материалы... Все, что они сделали... полагаю. Но как же мне
теперь сообщить об этом Хари-бабу и вообще -- как мне быть,
черт побери? А мой старик болен. Придется завернуть письма в
клеенку. Это надо сделать прежде всего, не то они отсыреют от
пота... И я совсем один!"-- Он аккуратно сложил письма, загнул
на углах твердую, липкую клеенку: беспокойная жизнь приучила
его к аккуратности как старого охотника, собирающегося в путь.
Потом он с удвоенным тщанием спрятал книги на дне мешка с
пищей. Женщина постучалась в дверь.
-- Но ты не написал талисман,-- сказала она, оглядываясь
вокруг.
-- В нем нет нужды.-- Ким совершенно забыл, что должен с
ней поболтать.
Женщина непочтительно смеялась над его смущением. --
Тебе-то нет. Ты можешь приворожить человека, едва подмигнув
глазом. Но подумай о нас, несчастных: что будет с нами, когда
ты уйдешь? Все мужчины слишком сильно перепились вчера, чтобы
слушать женщину. Ты не пьян?
-- Я -- духовное лицо.-- Ким перестал смущаться, а так как
женщина отнюдь не была красивой, он решил вести себя, как
подобает человеку в его положении.
-- Я предупреждала их, что сахибы разгневаются, начнут
дознание и пожалуются радже. С ними какой-то бабу. У писцов
длинные языки.
-- Ты только об этом беспокоилась?-- в уме Кима возник
вполне готовый план, и он обворожительно улыбнулся.
-- Не только об этом,-- сказала женщина, протягивая
жесткую смуглую руку, унизанную бирюзой, оправленной в серебро.
-- Это я смогу уладить в одно мгновение,-- быстро
проговорил он.--Бабу тот самый хаким (ты слыхала о нем!),
который странствовал по горам в окрестностях Зиглаура. Я знаю
его.
-- Он донесет, чтобы получить награду. Сахибы не умеют
отличить одного горца от другого, но у бабу есть глаз на
мужчин. и на женщин.
-- Отнеси ему весточку от меня.
-- Нет ничего, что я бы для тебя не сделала. Он спокойно
принял комплимент, как положено в странах, где женщины
ухаживают за мужчинами, оторвал листок от записной книжки и,
взяв нестирающийся карандаш, стал писать неуклюжим шакаста--
почерком, которым скверные мальчишки пишут на стенах
неприличные слова. "У меня все то, что они написали: их карты и
много писем. Особенно мурасала. Скажи, что мне делать. Я в
Шемлегхе под Снегами. Старик болен".
-- Отнеси ему записку. Это ему сразу же закроет рот. Он не
мог уйти далеко.
-- Конечно, нет. Они все еще в лесу за тем склоном. Наши
дети бегали смотреть на них, когда они тронулись в путь.
На лице Кима отразилось изумление, но с края овечьего
пастбища несся пронзительный крик, похожий на крик коршуна...
Ребенок, стороживший скот, подхватил крик брата или сестры,
стоявшей на дальнем конце склона, вздымавшегося над долиной
Чини.
-- Мои мужья тоже там -- собирают дрова.-- Она вынула
из-за пазухи горсть грецких орехов, аккуратно разгрызла один из
них и начала его есть. Ким притворился ничего не понимающим.
-- Разве ты не знаешь значения грецких орехов, жрец?--
сказала она застенчиво и подала ему обе половинки скорлупы.
-- Хорошо придумано.-- Он быстро сунул бумажку в
скорлупу.-- Нет ли у тебя кусочка воска, чтобы залепить их?
Женщина громко вздохнула, и Ким смягчился.
-- Платят не раньше, чем оказана услуга... Отнеси это бабу
и скажи, что послано оно Сыном Талисмана.
-- Да. Истинно так! Волшебником, похожим на сахиба.
-- Нет, Сыном Талисмана, и спроси, не будет ли ответа.
-- Но если он станет ко мне приставать? Я... я боюсь.
Ким расхохотался.
-- Я не сомневаюсь, что он устал и очень голоден. Горы
охлаждают любовников. А ты,-- у него вертелось на языке слово
"мать", но он решил назвать ее сестрой,-- ты, сестра, мудрая и
находчивая женщина. Теперь все деревни уже знают, что случилось
с сахибами, а?
-- Верно. До Зиглаура новости дошли в полночь, а завтра
они долетят до Котгарха. Народ в деревнях напуган и сердит.
-- Ну и зря! Прикажи жителям деревень кормить сахибов и
провожать их с миром. Нам нужно, чтобы они подобру-поздорову
убирались из наших долин. Воровать -- одно, убивать -- другое.
Бабу поймет это и задним числом жаловаться не будет. Поспеши.
Мне нужно ухаживать за моим учителем, когда он проснется.
-- Пусть так. За услугой,-- так ты сказал?-- следует
награда. Я -- Женщина Шемлегха и подчиняюсь только радже. Я
гожусь не только на то, чтобы рожать детей. Шемлегх твой:
копыта и рога, и шкуры, молоко и мясо. Бери или отказывайся!
Она решительно зашагала в гору, навстречу утреннему
солнцу, встающему из-за вершины, которая вздымалась в полутора
тысячах метрах над ними, и серебряные ожерелья звенели на ее
широкой груди.
В это утро Ким, залепляя воском края клеенки на пакетах,
думал на местном языке.
"Как может мужчина идти по Пути или играть в Большую Игру,
если к нему вечно пристают женщины? В Акроле, у Брода, это была
девушка, а потом, за голубятней,-- жена поваренка, не считая
остальных, а теперь еще и эта. Когда я был ребенком, куда ни
шло, но теперь я мужчина, а они не хотят смотреть на меня, как
на мужчину. Грецкие орехи, скажи пожалуйста! Хо! Хо! А на
Равнинах -- миндали".
Он пошел по деревне собирать дань, но не с чашкой нищего,
которая годилась для южных областей, а как принц.
Летом в Шемлегхе живут только три семейства -- четыре
женщины и восемь или девять мужчин. Все они набили себе животы
консервами и смесью из всевозможных напитков, начиная от
нашатырно-хинной настойки до белой водки, ибо они получили свою
долю вчерашней добычи. Опрятные европейские палатки были
изрезаны, ткань их давно уже разошлась по рукам, и все
обзавелись фирменными алюминиевыми кастрюлями.
Но люди считали присутствие ламы надежной защитой и без
угрызений совести угощали Кима всем, что у них было лучшего,
даже чангом -- ячменным пивом, которое привозится из Ла-дакха.
Потом они высыпали на солнце и сидели, свесив ноги, над
бездонной пропастью, болтая, смеясь и покуривая. Они судили об
Индии и ее правительстве только по тем странствующим сахибам,
которые нанимали их или их друзей в шикари. Ким слушал рассказы
о неудачных выстрелах в горных козлов, сарау или маркхоров,
сделанных сахибами, которые уже двадцать лет лежали в могилах;
причем каждая подробность отчетливо выделялась, как выделяются
ветви на верхушках деревьев при блеске молнии. Они рассказывали
ему о своих немудреных хворях и, что важнее, о болезнях своего
малорослого, но крепкого скота, о путешествиях в Котгарх, где
живут чужеземные миссионеры, и дальше -- в чудесную Симлу, где
улицы вымощены словно серебром и, представьте себе, каждый
человек может наняться на службу к сахибам, которые ездят в
двуколках и швыряют деньги лопатами. Но вот важный и
отчужденный, тяжело ступая, появился лама, присоединился к
кружку, болтающему под навесами, и все широко раздвинулись,
давая ему место. Освеженный чистым воздухом, он сидел на краю
пропасти с почтеннейшими из жителей и, когда разговор умолкал,
бросал камешки в пустоту. В тридцати милях по прямой линии
лежала следующая горная цепь, изрубцованная, изрезанная и
изрытая, с небольшими щетинистыми пятнами -- лесами, каждый из
которых отнимал день пути в сумраке чащи. За деревушкой гора
Шемлегха загораживала вид на юг. Казалось, что сидишь в
ласточкином гнезде под навесом крыши мира.
Время от времени лама протягивал руку и, руководствуясь
тихими подсказками собеседников, описывал дорогу на Спити и
дальше к Северу через Парангла.
-- По ту сторону, там, где горы стоят теснее одна к
другой, находится Де-Чен (он имел в виду Хан-Ле) -- большой
монастырь. Его построил Таг-Тан-Рас-Чен, и о нем ходит такое
предание.-- Он рассказал это предание -- фантастическое
нагромождение всякого колдовства и чудес, от которого у
шемлегхцев дух захватывало. Поворачиваясь к западу, он
показывал на зеленые горы Кулу и отыскивал под ледниками
Кайланг.
-- Оттуда я пришел давным-давно. Я пришел из Леха через
Баралача.
-- Да, да, мы знаем эти места,-- говорили бывалые люди
Шемлегха.
-- Я две ночи ночевал у монахов Кайланга. Вот Горы моего
счастья! Тени благословенные превыше всех теней! Там глаза мои
открылись на этот мир, там обрел я просветление и там препоясал
я свои чресла перед тем, как начать Искание. С Гор я пришел, с
высоких Гор и от сильных ветров. О, справедливо Колесо!-- Он
благословлял Горы, каждую гряду и вершину в отдельности одну за
другой -- обширные ледники, голые скалы, нагроможденные морены
и выветренные сланцы; сухие плоскогорья, скрытые соленые озера,
вековые леса и плодородные, орошенные водопадами долины -- как
умирающий благословляет своих родственников, и Ким дивился его
страстности.
-- Да... да... Нет лучше мест, чем наши Горы,-- говорили
шемлегхские жители. И они удивлялись, как может человек жить в
жарких, страшных Равнинах, где волы, рослые, как слоны, не
годятся для пахоты по горным склонам, где, как они слышали, на
протяжении сотни миль одна деревня соприкасается с другой, где
