Клянусь Юпитером, как они колотили меня!.. Глядите, вот письмо
от Хиласа!-- Он прочел нараспев несколько строчек на придворном
персидском языке, который служит языком официальной и
неофициальной дипломатии.-- Мистер раджа-сахиб попал ногой в
яму. Ему придется давать официа-альные объяснения, какого
дьявола он вздумал писать любовные письма царю... А карты
весьма искусно составлены... Три или четыре премьер-министра
этих областей причастны к данной переписке. Клянусь богом, сэр,
британское правительство изменит порядок престолонаследия в
Хиласе и Банаре и назначит новых наследников престола.
"Преда-ательство самого низкого разбора"... Но вы не понимаете,
а?
-- Ты все забрал?-- спросил Ким. Это единственное, что его
сейчас заботило.
-- Можете держать пари сами с собой, что забрал,-- он
рассовал всю добычу по разным местам своей одежды, как это
умеют делать только восточные люди.-- Все это тоже попадет в
наше учреждение. Старая леди думает, что я навсегда поселился в
ее доме, но я сейчас же удалюсь со всеми этими вещами...
немедленно. Мистер Ларган будет горд. Вы официа-ально подчинены
мне, но я включу вашу фамилию в свой устный доклад. Жаль, что
нам не разрешается делать письменных докладов. Мы, бенгальцы,
отличаемся в точных науках.-- Он отложил в сторону ключ и
показал Киму пустую шкатулку.
-- Хорошо. Это хорошо. Я чувствовал себя совсем разбитым.
Мой святой тоже был болен. И он упал в...
-- О да-а! Я -- его приятель, могу вас уверить. Он вел
себя очень странно, когда я пришел сюда за вами, и я думал --
не у него ли бумаги. Я следил за ним, когда он погружался в
созерцание, а также обсуждал с ним некоторые этнологические
вопросы. Теперь я, видите ли, играю здесь оч-чень маленькую
роль в сравнении со всеми его талисманами. Клянусь Юпитером,
О'Хара, вы знаете, что он иногда страдает припадками. Да-а,
именно так, уверяю вас. Каталептическими, если не
эпилептическими вдобавок. Я нашел его в таком состоянии под
деревом in articulo mortem, и он вскочил, вошел в ручей и
утонул бы, не будь меня. Я вытащил его.
-- Это потому, что меня с ним не было,-- сказал Ким.-- Он
мог умереть.
-- Да, он мог умереть, но теперь он высох и уверяет, что
пережил преображение.-- Бабу со значительным видом постучал
себя по лбу.-- Я записал его показания для Королевского
Общества... in posse. Вам придется поскорее совсем выздороветь
и вернуться вСимлу, а я расскажу вам обо всем подробно у
Ларгана. Вот было здорово! Брюки у них совершенно обтрепались
внизу, и старый Нахан-раджа подумал, что это европейские
солдаты, дезертиры.
-- Ах, русские? Как долго они пробыли с тобой?
-- Один был француз. О, они были со мной столько, столько.
столько дней! Теперь все горцы уверены, что все русские --
нищие. Клянусь Юпитером, ни единой крупинки своей у них не
было, все я им доставал! А простому народу я рассказывал --
о-а, такие истории и анекдоты! Я повторю их вам у старика
Ларгана, когда вы подъедете. Мы, ах! весело проведем вечер! Это
перо на вашу шляпу и на мою! Даа, они дали мне рекомендацию. Ну
и потеха! Надо было вам поглядеть на них, когда они
удостоверяли свои личности в Союзном банке! И, благодарение
всемогущему богу, вы так хорошо добыли их бумаги! Сейчас вы не
оч-чень смеетесь, но вы будете смеяться, когда поправитесь.
Сейчас я прямо на железную дорогу и... прочь. У вас теперь все
преимущества в Игре. Когда вы думаете подъехать? Все мы оч-чень
гордимся вами, хотя вы здорово нас перепугали, и особенно
гордится Махбуб.
-- А, Махбуб. А где он?
-- Продает лошадей здесь побли-изости, само собой
разумеется.
-- Здесь! Как так? Говори медленно. У меня все еще голова
тяжелая.
Бабу скромно потупил глаза.
-- Ну, видите ли, я пугливый человек и не люблю
ответственности. Вы были больны, видите ли, а я не знал, где
именно находятся эти дьявольские бумаги и сколько их. Поэтому,
придя сюда, я дал частную телеграмму Махбубу,--- он был в это
время в Миратхе, на скачках,-- и сообщил ему, как обстоят дела.
Он является со своими людьми и совещается с ламой, а потом
обзывает меня дураком и ведет себя очень грубо...
-- Но почему... почему?
-- Вот именно почему, спрашивается? Я только намекнул,
что, если кто-нибудь украл бумаги, я хотел бы иметь несколько
крепких, сильных, храбрых ребят, чтобы выкрасть их обратно. В
них, видите ли, сейчас острая нужда, а Махбуб Али не знал, где
вы находитесь.
-- Махбуб Али стал бы грабить дом сахибы? Ты с ума сошел,
бабу,-- сказал Ким с возмущением.
-- Я хотел иметь бумаги. Представьте, что она бы их
украла. Это было лишь практическое предложение, так я считаю.
Вам это не нравится, а?
Туземная пословица, привести которую немыслимо, выразила
всю глубину неодобрения Кима.
-- Ну,-- Хари пожал плечами,-- о вкусах не спорят. Махбуб
тоже рассердился. Он продавал лошадей тут, в окрестностях, и
говорит, что старая леди пакка, настоящая старая леди, и она не
унизится до таких неджентльменских поступков. Мне все равно, я
получил бумаги и был рад моральной поддержке Махбуба. Говорю
вам, я пугливый человек, но, так или иначе, чем я бываю
пугливее, тем чаще попадаю в чертовски узкие места. Поэтому я
был рад, что вы пошли со мной в Чини, и рад, что Махбуб
находился тут, под рукой. Старая леди иногда весьма
непочтительна ко мне и не доверяет моим чудесным пилюлям.
-- Аллах да помилует вас!-- весело сказал Ким, опираясь на
локоть.-- Что за чудище этот бабу! И такой человек шел один,--
если все это правда,-- с ограбленными и рассерженными
иностранцами.
-- О-а, эт-то была чепуха, после того как они перестали
бить меня, но потеряй я бумаги, все вышло бы чертовски скверно.
Махбуб чуть не поколотил меня. И он долго совещался с ламой.
Отныне я ограничусь этнологическими изысканиями. Теперь до
свидания, мистер О'Хара. Я успею попасть на поезд, отходящий в
4.25 пополудни в Амбалу, если потороплюсь. То-то будет весело,
когда мы с вами будем рассказывать эту историю у мистера
Лар-гана. Я доложу официально, что вы чувствуете себя лучше. До
свидания, дорогой мой, и когда в следующий раз вами овладеют
эмоции, не употребляйте мусульманских выражений, нося тибетский
костюм.
Он дважды пожал руку Киму,-- настоящий бабу с головы до
пят,-- и открыл дверь. Но едва солнце осветило его довольную
физиономию, он тотчас же превратился в смиренного знахаря из
Дакки.
-- Он ограбил их,-- думал Ким, позабыв о своем собственном
участии в Игре.-- Он надул их. Он лгал им, как бенгалец. Они
дали ему чит (удостоверение), он смеялся над ними, рискуя
жизнью,-- я ни за что бы не спустился к ним после револьверных
выстрелов,-- а потом говорит, что он пугливый человек... И он в
самом деле труслив. Мне нужно вернуться в мир.
Сначала ноги его гнулись, как скверные трубочные чубуки, а
пронизанный солнечными лучами воздух опьянял его. Он сел на
корточки у белой стены и мысленно стал перебирать все
подробности долгого путешествия с доли, вспоминал о болезни
ламы и, поскольку взволновавший его разговор был окончен,
принялся думать о себе с жалостью, запас которой у него, как и
у всех больных, был очень велик, Истомленный мозг его уходил от
всего внешнего, как бросается в сторону необъезженная лошадь,
впервые попробовавшая шпор. Содержимое килты теперь далеко...
он сбыл это с рук... отделался и хватит с него. Он пытался
думать о ламе... понять, почему тот упал в ручей, но широкая
панорама, открывавшаяся из ворот переднего двора, мешала на
чем-то сосредоточиться. Тогда он стал смотреть на деревья и
просторные поля, где хижины с тростниковыми крышами прятались
среди хлебов,-- смотрел чужими всему глазами, неспособными
охватить размеры и пропорции вещей и понять, на что они нужны,
тихо и пристально смотрел целые полчаса. Он чувствовал, хотя и
не мог бы выразить этого, что душа его потеряла связь с
окружающим, что он похож на зубчатое колесо, отделенное от
механизма, точь-в-точь как бездействующее колесо дешевого
бихийского сахарного пресса, что валялось в углу. Легкий ветер
обвевал его, попугаи кричали вокруг; шумы многолюдного дома --
ссоры, приказания и упреки -- врывались в его неслышащие уши.
"Я Ким. Я Ким. Кто такой Ким?"-- душа его снова и снова
повторяла эти слова.
Он не хотел плакать,-- никогда в жизни он не был так далек
от желания плакать,-- но вдруг невольные глупые слезы
покатились по его щекам и он почувствовал, что с почти слышным
щелчком колеса его существа опять сомкнулись с внешним миром.
Вещи, по которым только что бессмысленно скользил его глаз,
теперь приобрели свои истинные пропорции. Дороги
предназначались для ходьбы, дома -- для того, чтобы в них жить,
скот -- для езды, поля -- для земледелия, мужчины и женщины --
для беседы с ними. Все они, реальные и истинные, твердо стояли
на ногах, были вполне понятны, плоть от его плоти, не больше и
не меньше. Он встряхнулся, как собака с блохой в ухе, и,
шатаясь, вышел из ворот. Сахиба, которой какой-то
наблюдательный человек сообщил об его уходе, промолвила:
-- Пусть себе идет. Я исполнила свою работу. Мать Земля
довершит остальное. Когда святой человек выйдет из нирваны,
сообщите ему.
В миле от дома на холмике стояла пустая повозка, а за нею
молодая смоковница, которая казалась стражем недавно
распаханных равнин; веки Кима, омытые мягким воздухом,
отяжелели, когда он подошел к ней. Почва была покрыта добротной
чистой пылью -- не свежими травами, которые в своем
кратковременном бытии уже близки к гибели, а пылью, полной
надежд, таящей в себе семя всяческой жизни. Он ощущал эту пыль
между пальцами ног, похлопывал ее ладонями, и со сладостными
вздохами. расправляя сустав за суставом, растянулся в тени
повозки, скрепленной деревянными клиньями. И Мать Земля
оказалась такой же преданной, как и сахиба. Она пронизывала его
своим дыханием, чтобы вернуть ему равновесие, которое он
потерял, так долго пролежав на ложе вдали от всех ее здоровых
токов. Голова его бессильно покоилась на ее груди, а
распростертые руки отдавались ее мощи. Глубоко укоренившаяся в
земле смоковница над ним и даже мертвое спиленное дерево подле
него знали его мысли лучше, чем он сам. Несколько часов лежал
он в оцепенении более глубоком, чем сон.
К вечеру, когда пыль, поднятая стадами, возвращавшимися с
пастбищ, окутала дымом весь горизонт, появились лама с
Мах-бубом Али: они шли пешком, осторожно ступая, ибо домашние
рассказали им, куда ушел юноша.
-- Аллах! К чему разыгрывать такие штуки на открытом
месте?-- пробормотал барышник.-- Его могли сто раз
пристрелить... Впрочем, здесь не Граница.
-- Никогда не было такого челы,-- промолвил лама, повторяя
много раз сказанное,-- сдержанный, добрый, мудрый, не
ворчливый, всегда веселый в дороге, ничего не забывающий,
ученый, правдивый, вежливый! Велика будет его награда! -- Я
знаю мальчика, как я уже говорил. -- Таким он был и раньше?
-- Кое в чем да, но у меня пока нет амулета, которым
владеют красношапочники, чтобы сделать его вполне правдивым. За
ним, очевидно, был хороший уход.
-- У сахибы золотое сердце,-- серьезно сказал лама.-- Она
смотрит на него как на родного сына.
-- Хм! Мне кажется, половина Хинда смотрит так. Я только
хотел увериться, что мальчик не попал в беду и свободен в своих
