люди шайками ходят воровать, а чего не стащат разбойники, то
заберет полиция.
Так время незаметно прошло до полудня, и, наконец,
женщина, посланная Кимом, спустилась с крутого пастбища, дыша
так же легко, как утром, когда она вышла в путь.
-- Я послал весточку хакиму,-- объяснил Ким, в то время
как она приветствовала собравшихся.
-- Он присоединился к идолопоклонникам? Нет, я вспоминаю,
он исцелил одного из них. Он приобрел заслугу, хотя
исцелившийся употребил свою силу во зло. Справедливо Колесо.
Ну, а что же хаким?
-- Я боялся, что тебе худо и... и я знал, что он мудр.--
Ким взял залепленную воском ореховую скорлупу и прочел строки,
написанные по-английски на обороте его записки: "Ваше
уведомление получено. Сейчас не могу покинуть это общество,
проведу их в Симлу. Затем надеюсь присоединиться к вам. Нелегко
сопровождать разгневанных джентльменов. Возвращайтесь той же
дорогой -- догоню! Весьма удовлетворен сообщением, оправдавшим
мое предвидение". Он пишет, святой человек, что сбежит от
идолопоклонников и вернется к нам. Так не подождать ли нам его
в Шемлегхе?
Лама долго и с любовью смотрел на Горы, затем покачал
головой.
из Европы. Бирманский рубин в две рати без порока и бледный
но это запрещено. Я видел Причину Всего Сущего.
-- Почему же? Ведь Горы день за днем возвращали тебе твою
силу? Вспомни, как мы были слабы и утомлены там, внизу, в Дуне.
-- Я стал сильным для того, чтобы сотворить зло и забыть свой
долг. Драчуном и убийцей стал я на горных склонах.-- Ким,
закусив губы, не позволил себе улыбнуться.-- Справедливо и
совершенно Колесо и не отклонетс оно ни на один волос. Когда я
был зрелым мужем, давнымдавно, я совершил паломничество в
Гуру-Чван, место среди тополей (он показал в сторону Бхутана),
где хранится священный конь.
-- Тише, тише!-- всполошился весь Шемлегх.-- Он говорит о
Джам-ЛинНин-Коре, коне, который может обежать вокруг света за
один день.
-- Я обращаюсь только к моему чела,-- сказал лама с мягким
упреком, и все испарились, как иней, тающий утром на южных
скатах крыш.-- В те дни я стремился не к Истине, но к беседам о
догматах. Все иллюзия! Я пил пиво и ел хлеб в Гуру-Чване. На
следующий день один монах сказал: "Мы идем вниз, в долину,
сражаться с монастырем Сангар-Гатаком (заметь еще раз, как
Вожделение связано с Гневом!), чтобы узнать, какой из
настоятелей, их или наш, будет главенствовать в долине, и чтобы
воспользоваться молитвами, которые печатаются в Сангар-Гатаке.
Я пошел, и мы сражались целый день.
-- Но как, святой человек?
-- Нашими длинными пеналами, как я мог бы тебе показать...
Да, мы сражались под тополями, оба настоятеля и все монахи, и
один рассек мне лоб до кости. Гляди!-- Он сдвинул назад шапку и
показал сморщенный белеющий шрам.-- Справедливо и совершенно
Колесо! Вчера этот шрам стал зудеть, и через пятьдесят лет я
вспомнил, как мне рассекли лоб, и лицо того, кто это сделал,
забыл, что все это иллюзия. Что было потом, ты сам видел --
ссора и неразумие. Справедливо Колесо! Удар идолопоклонника
пришелся по шраму. Я был потрясен до глубины души, душа моя
потемнела, и ладья души моей закачалась на водах иллюзии. Не
раньше, чем я попал в Шемлегх, смог я размышлять о Причине
Всего Сущего или проследить за направлением побегов зла. Я
боролся всю долгую ночь напролет.
-- Но, святой человек, ты неповинен ни в каком зле. Да
буду я твоей жертвой!
Ким был искренне расстроен печалью старика, и выражение
Махбуба Али вырвалось у него помимо воли.
-- На заре,-- продолжал тот еще более торжественно,
перемежая медлительные фразы постукиванием четок, бывших при
нем всегда,-- на заре пришло просветление. Оно здесь... Я
старик... в Горах рожденный, в Горах вскормленный, и никогда
больше не придется мне жить среди моих Гор. Три года я
путешествовал по Хинду, но разве может земля быть сильнее, чем
Мать Земля? Оттуда, снизу, неразумное тело мое стремилось к
Горам и горным снегам. Я говорил, и это правильно, что Искание
мое до^ стигнет цели. Итак, в доме женщины из Кулу я обратился
в сторону Гор, обманув самого себя. Хакима не надо осуждать.
Он, повинуясь Желанию, предсказывал, что Горы сделают меня силы
ным. Они укрепили мою силу, чтобы я совершил зло и позабыл о
своем Искании. Я радовался жизни и наслаждениям жизни. Я
радовался крутым склонам и взбирался на них. Я намеренно
отыскивал их. Я мерился силой моего тела, которое есть зло, с
высокими горами. Я смеялся над тобой, когда ты задыхался под
Джамнотри. Я подшучивал, когда ты отступал перед снегами
перевала.
-- Но что тут худого? Мне действительно было страшно. Я
этого заслуживал. Я не горец, и твоя обновленная сила
увеличивала мою любовь к тебе.
-- Не раз, помнится,-- лама горестно оперся щекой на
руку,-- я стремился услышать от тебя и хакима похвалы только за
то, что ноги мои стали сильными. Так зло следовало за злом,
пока чаша не наполнилась. Справедливо Колесо! Весь Хинд в
течение трех лет оказывал мне всяческие почести. Начиная от
Источника Мудрости в Доме Чудес и вплоть до,-- он улыбнулся,--
маленького ребенка, игравшего у большой пушки, мир расчищал мне
дорогу. А почему?
-- Потому что мы любили тебя. Просто у тебя лихорадка,
вызванная ударом. Я сам все еще расстроен и потрясен.
-- Нет! Это было потому, что я шел по Пути, настроенный
как синен (цимбалы) на то, чтобы следовать Закону. Но я
отклонился от этого Закона. Музыка оборвалась. Потом
последовала кара. В моих родных Горах, на границе моей родины,
именно в обители моего суетного желани наносится удар --
сюда!-- (он коснулся лба). Как бьют послушника, когда он
неправильно расставляет чашки, так бьют меня, который был
настоятелем Сач-Зена. Заметь себе, чела, слов не было -- был
удар.
-- Но сахибы не знали, кто ты такой, святой человек.
-- Мы стоили друг друга. Невежество с Вожделением
встречают на дороге Невежество с Вожделением и порождают Гнев.
Удар был мне знамением, мне, который не лучше заблудившегося
яка, знамением, указавшим, что место мое не здесь. Кто может
доискаться причины какого-либо действия, тот стоит на полпути к
освобождению! "Назад на тропинку,-- говорит Удар.-- Горы не для
тебя. Не можешь ты стремиться к освобождению и одновременно
предаваться радостям жизни".
-- И зачем только встретились мы с этим трижды проклятым
русским?!
-- Сам владыка наш не может заставить Колесо покатиться
вспять, но за одну заслугу, приобретенную мною, мне дано и
другое знание.-- Он сунул руку за пазуху и вытащил изображение
Колеса Жизни.-- Гляди! Я обдумал и это, когда размышлял. Почти
все это разорвано идолопоклонниками, и целым остался лишь край
не шире моего ногтя.
-- Вижу.
-- Столько, значит, я пробуду в этом теле. Я служил Колесу
во все мои дни. Теперь Колесо служит мне. Если бы не заслуга,
которую я приобрел, указав тебе Путь, мне предстояла бы новая
жизнь, раньше чем я нашел бы мою Реку. Понятно ли тебе, чела?
Ким уставился на жестоко изуродованную хартию. Слева
направо тянулся разрыв -- от Одиннадцатого Дома, где Желание
порождает ребенка (как рисуют тибетцы), через мир человеческий
и животный к Пятому Дому -- пустому Дому Чувств. На такую
логику возразить было нечего.
-- Прежде чем наш владыка достиг просветления,-- лама
благоговейно сложил хартию,-- он подвергся искушению. Я тоже
подвергся искушению, но все это кончено. Стрела упала на
Равнинах, а не на Горах. Что нам здесь делать?
-- Не подождать ли нам все-таки хакима?
-- Я знаю, как долго мне осталось жить в этом теле. Что
может сделать хаким?
-- Но ты совсем болен и расстроен. Ты не в силах идти. --
Как я могу быть болен, если вижу освобождение?--он, шатаясь,
встал на ноги.
-- Тогда мне придется собрать пищу в деревне. О
утомительная Дорога!-- Ким почувствовал, что и ему нужен отдых.
-- Это не противоречит уставу. Поедим и пойдем. Стрела
упала на Равнинах... но я поддался Желанию. Собирайся, чела!
Ким обернулся к женщине в украшенном бирюзой головном
уборе, которая от нечего делать бросала камешки в пропасть. Она
ласково ему улыбнулась.
-- Я нашла твоего бабу, и он был как буйвол, заблудившийся
в кукурузном поле,-- сопел и чихал от холода. А голоден он был
так, что, позабыв о своем достоинстве, начал говорить мне
любезности. У сахибов нет ничего.-- Она махнула раскрытой
ладонью.-- У одного сильно болит живот. Твоя работа? Ким кивнул
головой, и глаза его блеснули. -- Сначала я поговорила с
бенгальцем, потом с людьми из соседней деревни. Сахибам дадут
пищи, сколько им потребуется... и люди не спросят с них денег.
Добычу всю уже разделили. Бабу говорит сахибам лживые речи.
Почему он не уйдет от них?
-- Потому что у него большое доброе сердце.
-- Нет такого бенгальца, чье сердце было бы больше сухого
грецкого ореха. Но не об этом речь... Теперь насчет грецких
орехов. После услуги дается награда. Я говорю, что вся деревня
твоя.
-- В том-то и горе,-- начал Ким.-- Вот сейчас только я
обдумывал, как осуществить некоторые желания моего сердца,
которые...-- но не стоит перечислять комплименты, подходящие
для такого случая. Он глубоко вздохнул.-- Но мой учитель,
побуждаемый видением...
-- Ха! Что могут видеть старые глаза, кроме полной чашки
для сбора милостыни?
-- ...уходит из этой деревни назад, на Равнины.
-- Попроси его остаться.
Ким покачал головой.
-- Я знаю своего святого и ярость его, когда ему
противоречат,-- ответил он выразительно.-- Его проклятия
сотрясают горы.
-- Жаль, что они не спасли его от удара по голове. Я
слышала, что ты именно тот человек с сердцем тигра, который
отколотил сахиба. Дай ему еще немного отдохнуть. Останься!
-- Женщина гор,-- сказал Ким с суровостью, которой все же
не удалось сделать жесткими черты его юного овального лица,--
такие предметы слишком высоки для твоего понимания.
-- Боги да смилуются над нами! С каких это пор мужчины и
женщины стали отличаться от мужчин и женщин?
-- Жрец всегда жрец. Он говорит, что пойдет сей же час. Я
его чела и пойду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный
гость во всех деревнях, но,-- Ким улыбнулся мальчишеской
улыбкой,-- пища здесь хорошая. Дай мне немного.
-- А что, если не дам? Я главная женщина этой деревни.
-- Тогда я прокляну тебя... чуть-чуть... не очень сильно,
но так, что ты это запомнишь,-- он не мог не улыбнуться.
-- Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым
подбородком. Проклятие? Что для меня слова?!- она сжала руки на
груди...-- Но я не хочу, чтобы ты ушел в гневе и дурно думал
обо мне, собирающей коровий навоз и траву в Шемлегхе, но
все-таки не простой женщине.
-- Если я о чем и думаю,-- сказал Ким,-- так это только о
том, что мне не хочется уходить отсюда, ибо я очень устал, а
также о том, что нам нужна пища. Вот мешок.
Женщина сердито схватила мешок.
-- Глупа я была,-- сказала она.-- Кто твоя женщина на
Равнинах? Светлая она или смуглая? Когда-то я была светлая. Ты
смеешься? Когда-то -- давно это было, но можешь поверить моим
словам -- один сахиб смотрел на меня благосклонно. Когда-то,
давным-давно, я носила европейское платье в миссионерском доме,
вон там.-- Она показала в сторону Котгарха.-- Когда-то,
давным-давно, я была кирлистиянкой и говорила по-английски, как
говорят сахибы. Да. Мой сахиб говорил, что вернется и женится
