промолвил Ким. Е.23-й взглянул исподлобья.
-- Хорошо сказано,-- пробормотал он изменившимся
голосом.--Пойду напиться воды. Посторожи мое место.
Он выскочил из вагона и тут же попал чуть ли не в самые
объятия англичанина, который выругал его на плохом урду.
--Тум мат (ты пьян)? Нечего тут толкаться, приятель;
Делийский вокзал не для тебя одного.
Е.23-й, в чьем лице не дрогнул и мускул, ответил потоком
грязнейших ругательств, которые, разумеется, привели в восторг
Кима. Это напоминало ему о ребятах-барабанщиках и казарменных
метельщиках в Амбале в тяжелую пору его первых школьных дней.
-- Болван!--протянул англичанин.--Никле джао! Ступай в
вагон.
Шаг за шагом, почтительно отступая и понизив голос, желтый
саджу полез назад в свой вагон, проклиная полицейского
инспектора и отдаленнейших потомков его проклятием Камня
Царицы,-- тут Ким чуть не подпрыгнул,-- проклятием письмен под
Камнем Царицы и проклятием множества других богов с совершенно
неизвестными именами.
-- Не понимаю, что ты плетешь,-- рассерженный англичанин
покраснел,-- но это какая-то неслыханная дерзость. Вон отсюда!
Е.23-й, притворяясь непонимающим, с важностью вытащил свой
билет, но англичанин сердито вырвал билет у него из рук.
-- О, зулум! Какой произвол!-- проворчал джат в своем
углу.-- И все это за простую шутку.-- Перед этим он посмеивался
над несдержанными выражениями садху.-- Твои заклинания что-то
неважно действуют нынче, святой человек!
Садху пошел за полицейским, униженно его умоляя. Толпа
пассажиров, поглощенная заботами о своих детях и узлах, ничего
не заметила. Ким выскользнул вслед за ними, ибо ему вдруг
вспомнилось, что три года назад близ Амбалы этот сердитый
глупый сахиб громогласно высказывал одной старой даме свое
мнение о ее наружности.
-- Все в порядке,-- шепнул ему садху, стиснутый орущей,
шумной, растерянной толпой; под ногами у него путалась
персидская борзая собака, а сзади напирал раджпут-- сокольничий
с клеткой крикливых соколов.-- Он пошел дать знать о письме,
которое я припрятал. Мне говорили, что он в Пешаваре. А ведь я
должен был бы знать, что он, как крокодил,-- всегда не в той
заводи, где его ищут. Он спас меня от беды, но жизнью своей я
обязан тебе.
-- Разве он тоже один из Нас?-- Ким проскочил под мышкой
жирного меварского погонщика верблюдов и растолкал целый
выводок стрекочущих сингхских матрон.
-- Да, и из самых главных. Нам обоим повезло. Я доложу ему
о том, что ты сделал. Под его покровительством я в
безопасности. Он выбрался из толпы, осаждавшей вагоны, и сел на
корточки у скамейки близ телеграфной конторы.
-- Вернись в вагон, не то твое место займут. Не беспокойся
о деле, брат, и о моей жизни. Ты дал мне передохнуть, а
Стрик-лендсахиб вытащил меня на сушу. Возможно, мы еще
поработаем с тобой вместе в Игре. До свидания!
Ким поспешил назад в вагон; он был горд, поражен, но
слегка уязвлен тем, что у него нет ключей к окружающим его
тайнам.
"Я только новичок в Игре, это правда. Я не мог бы
спастись, с такой ловкостью перепрыгнув в безопасное место, как
это сделал садху. Он знал, что "под самой лампой темней всего".
Мне бы и в голову не пришло сообщать о себе сведения под видом
проклятий... А как умно вел себя этот сахиб! Ну что ж, я спас
жизнь одного из..."-- А куда девался камбох, святой человек?--
прошептал он, занимая м^то в переполненном отделении вагона.
-- Его одолел страх,-- ответил лама с нежным лукавством.--
Он видел, как в мгновение ока ты превратил махрата в садху,
чтобы уберечь его от беды. Это потрясло его. Потом он видел,
как садху угодил прямо в лапы полиции -- тоже из-за тебя. Тогда
он схватил своего сына и удрал, ибо, по его словам, ты
превратил мирного торговца в бесстыдного сквернослова,
оскорбляющего сахибов, и он убоялся подобного жребия для себя.
Где же садху?
-- В полиции,-- сказал Ким.-- Однако я спас ребенка
камбоха.
Лама с кротким видом взял понюшку табаку. -- Ах, чела,
видишь, как ты сплоховал! Ты вылечил ребенка камбоха
исключительно ради того, чтобы приобрести заслугу. Но ты
заколдовал махрата из тщеславных побуждений,-- я наблюдал за
тобой,-- и в это время ты искоса поглядывал на дряхлого старика
и на неразумного крестьянина, которых хотел удивить: отсюда
беда и подозрение.
Ким сдержался большим усилием воли, а это в его возрасте
было непросто. Как и всякому другому юноше, ему было неприятно
слушать незаслуженные порицания или быть неправильно понятым,
но деваться ему было некуда. Поезд оставил позади Дели и
погрузился в ночь. -- Это правда,-- пробормотал он.-- Я
поступил дурно, если обидел тебя.
-- Больше того, чела. Ты бросил в мир поступок, и, как от
камня, брошенного в пруд, разбегаются круги, так и у твоего
поступка будут последствия, и ты не можешь знать сколь далекие.
Очевидно, незнание это было благом как для тщеславия Кима,
так и для душевного спокойствия ламы, если принять во внимание,
что в Симле была получена шифрованная телеграмма с сообщением о
прибытии Е.23-го в Дели и, что еще важнее, о местонахождении
письма, которое Е.23-му было поручено... извлечь. Случайно
какой-то не в меру усердный полицейский арестовал по обвинению
в убийстве, совершенном в отдаленном южном княжестве, неистово
негодующего аджмирского маклера по хлопку, который объяснялся с
неким мистером Стриклендом на делийской платформе, в то время
как Е.23-й пробирался окольными путями к замкнутому сердцу
города Дели. В течение двух часов разгневанный министр одного
южного княжества получил несколько телеграмм, извещавших его о
том, что всякий след одного слегка пораненного махрата потерян,
а к тому времени, как неторопливый поезд остановился в
Сахаранпуре, последний круг ряби от камня, поднять который
помогал Ким, лизал ступени некоей мечети в отдаленном Роуме...
где и помешал одному благочестивому человеку совершить молитву.
Лама же, взбодренный ясным солнечным светом и присутствием
своего ученика, долго молился у покрытой росой, обвитой
ползучими растениями решетки близ платформы.
-- Все это осталось позади,-- сказал он, указывая на
медный паровоз и сверкающие рельсы.-- Тряска в поезде,-- хотя
он и чудесная штука,-- превратила кости мои в воду. Отныне мы
будем на чистом воздухе.
-- Давай пойдем к женщине из Кулу.-- Ким весело шагал под
тяжестью своих свертков. Раннее утро на Сахаранпурской дороге
всегда бывает ясно и наполнено ароматами. Он вспомнил о других
утрах, проведенных в школе св. Ксаверия, и это увенчало его и
без того безмерную радость.
-- Откуда вдруг такая торопливость? Мудрые люди не бегают,
как цыплята на солнце. Мы проехали сотни и сотни косов, но до
сего времени мне, пожалуй, и минуты не удавалось побыть с тобой
наедине. Как можешь ты слушать поучения, толкаясь в толпе? Как
могу я, поглощенный потоком болтовни, размышлять о Пути?
-- Так, значит, язык этой дамы не укорачивается с
годами?-- ученик улыбался.
-- Ее любовь к талисманам тоже не уменьшается. Помню раз,
когда я говорил о Колесе Жизни,-- лама порылся за пазухой, ища
последнюю копию,-- она проявила интерес только по отношению к
демонам, которые нападают на детей. Она приобретет заслугу,
приняв нас... через некоторое время... при удобном случае... не
сразу, не сразу. А теперь мы будем странствовать не спеша,
следуя цепи Всего Сущего, Искание достигнет цели.
И они побрели, не спеша, между обширными цветущими
плодовыми садами -- через Аминабад, Сахайганг, Акролу и Брода и
маленькую Пхалесу, причем горная цепь Сивалик все время стояла
перед ними на севере, а за нею, на Горах, виднелись снега.
После долгого сладкого сна под ясными звездами Ким не
спеша проходил по просыпающейся деревне, в молчании протягивая
чашу для сбора подаяний, но, вопреки уставу, блуждая взором с
одного края неба до другого. Потом, мягко ступая по мягкой
пыли, он возвращался к своему учителю в тень мангового дерева
или в менее густую тень белого Дунского с и рис а, чтобы
спокойно попить и поесть. В полдень после беседы и небольшого
перехода они засыпали, и когда воздух становился прохладнее,
освеженными трогались в путь. Ночь заставала их в новой области
-- какой-нибудь избранной ими деревне, куда они отваживались
войти, после того как три часа выискивали ее среди плодородных
полей и длительно обсуждали ее преимущества.
Там они рассказывали о себе,-- Ким всякий раз по-новому,--
и, согласно обычаям гостеприимного Востока, их принимал либо
жрец, либо старшина.
Когда тени становились короче и лама начинал тяжелей
опираться на Кима, всегда можно было достать Колесо Жизни,
разложить его на земле, придавив обтертыми камнями, и,
пользуясь длинной соломинкой, толковать цикл за циклом. Тут на
высотах восседали боги -- сновидения в сновидениях. Там было
небо и мир полубогов -- всадников, сражающихся в горах. Здесь
изображались муки зверей, душ восходящих и нисходящих по
лестнице, которым поэтому нельзя мешать. Тут возникали
преисподние, знойные и студеные, и обители терзаемых духов.
Пусть чела изучит страдания, вызванные прожорливостью,--
вздутый живот и жжение в кишках. И чела послушно изучал,
склонив голову и быстро водя смуглым пальцем вслед за указкой,
но когда они добирались до мира людей, деятельного и суетного
мира, расположенного прямо над преисподними, ум его отвлекался,
ибо у Дороги катилось само Колесо, ело, пило, торговало,
женилось и ссорилось -- Колесо, полное жизни. Нередко лама
избирал темой своих поучений эти живые картины, побуждая Кима,
очень охотно это делавшего, замечать, как плоть принимает
тысячи и тысячи обличий, хороших или дурных, по мнению людей,
но в действительности не хороших и не дурных, и как неразумный
дух, раб Свиньи, Голубя и Змеи, жаждущий бетеля, новой пары
волов, женщин или милости царей, обречен следовать за телом по
всем небесам и всем преисподним и снова возвращаться по Кругу
на прежнее место. Иногда женщина или бедняк созерцали обряд --
а это был обряд -- развертывания большой желтой хартии и
бросали несколько цветков или горсть каури на ее поля. Эти
простые люди были довольны уже тем, что повстречали святого
человека, который, быть может, помолится за них.
-- Лечи их, если они больны,-- говорил лама, когда у Кима
пробуждалась жажда деятельности.-- Лечи их, если у них
лихорадка, но ни в коем случае не занимайся колдовством.
Вспомни, что случилось с махратом.
-- Так, значит, всякое деяние зло?-- отвечал Ким, лежа под
большим деревом на развилке Дунской дороги и глядя на маленьких
муравьев, бегущих по его руке.
-- Воздерживаться от действия -- благо, исключая тех
случаев, когда стремишься приобрести заслугу.
-- Во Вратах Учения нас учили, что сахибу не подобает
воздерживаться от деятельности. А я сахиб.
-- Друг Всего Мира,-- лама прямо взглянул в глаза Киму.--
Я старый человек, но и мне, как ребенку, приятны зрелища. Для
тех, кто идет по Пути, нет ни черных, ни белых, ни Хинда, ни
Бхо-тияла. Все мы -- души, ищущие освобождения. Неважно, какую
мудрость ты постиг у сахибов; когда мы придем к моей Реке, ты
освободишься от всякой иллюзии вместе со мной. Хай! Кости мои
ноют по этой Реке, как они ныли в поезде, но дух мой восседает
превыше и он ждет. Искание достигнет цели!
-- Я получил ответ. Дозволяется ли задать вопрос?
Лама величаво наклонил голову.
-- Я, как ты знаешь, три года ел твой хлеб, святой
