молится той или иной группе божеств, а их много миллионов, и
потому они почитают подвижников любого рода. В храм
Тиртханкары, расположенный в миле от города, близ Сарнатха,
Кима направил случайно повстречавшийся ему пенджабский
крестьянин --камбох из местности, лежащей по дороге в
Джаландхар; он тщетно молил всех богов своей усадьбы вылечить
его маленького сына и теперь пришел в Бенарес сделать последнюю
попытку.
-- Ты с Севера?-- спросил он, проталкиваясь через толпу по
узким зловонным улицам почти так же, как это делал бы его
любимый бык в родной деревне.
-- Да, я знаю Пенджаб. Мать моя была пахарин, но отец
из-под Амритсара... из Джандиалы,-- ответил Ким, оттачивая свой
подвижный язык для будущих встреч на Дороге.
-- Джандиала... это в Джаландхаре? Охо! Так мы вроде как
земляки.-- Он нежно кивнул плачущему ребенку, которого нес на
руках.-- Кому ты служишь?
-- Святейшему человеку из храма Тиртханкары.
-- Все они святейшие... и жаднейшие,-- с горечью промолвил
джат.-- Я ходил вокруг столбов и бродил по храмам, пока на
ногах моих не ободралась кожа, а ребенку ничуть не лучше. И
мать его тоже больна... Тише, малыш... Когда его одолела
лихорадка, мы переменили ему имя. Мы одели его девочкой. Чего
только мы не делали, кроме... я говорил его матери, когда она
собирала меня в Бенарес... ей следовало пойти вместе со мной...
Я говорил, что Сакхи-Сарвар-Салтан поможет нам больше всех. Мы
знаем, как он милостив, но эти южные боги -- чужие нам.
Ребенок заворочался на огромных узловатых руках, словно на
подушке, и взглянул на Кима из-под тяжелых век.
-- И все было напрасно?-- спросил Ким с быстро
пробудившимся интересом.
-- Все напрасно... все напрасно,-- прошептал ребенок
потрескавшимися от лихорадки губами.
-- Боги одарили его ясным разумом, и то хорошо,-- с
гордостью промолвил отец.-- Подумать только, как он все
понимает. Вон там твой храм. Я теперь бедный человек, потому
что обращался ко многим жрецам, но ведь это мой сын, и если
подарок твоему учителю сможет вылечить его... Просто не знаю,
что мне делать!
Ким на минуту задумался, пылая тщеславием. Три года назад
он быстро извлек бы выгоду из этого случая, а потом пошел бы
своей дорогой без тени раскаяния, но теперь почтительное
обращение джата доказывало, что Ким уже мужчина. Кроме того, он
сам раз или два болел лихорадкой и умел распознавать симптомы
истощения.
-- Попроси его помочь, и я дам ему долговое обязательство
на пару моих лучших волов, только бы ребенок выздоровел.
Ким присел у резной наружной двери храма. Одетый в белое
освал -- банкир из Аджмира, только что очистившийся от греха
лихоимства, спросил его, что он тут делает.
-- Я чела Тешу-ламы, святого человека из Бхотияла,
обитающего здесь. Он велел мне прийти. Я жду; передай ему.
-- Не забудь о ребенке,-- крикнул настойчивый джат через
плечо и потом заорал на пенджаби:-- О подвижник!.. О ученик
подвижника!.. О боги, обитающие превыше всех миров!.. Взгляните
на скорбь, сидящую у ворот.-- Подобные вопли столь обычны в
Бенаресе, что прохожие даже не оборачивались.
Расположенный ко всему человечеству благодушный освал ушел
назад в темноту передать весть, и праздные, несчитанные
восточные минуты потекли одна за другой, ибо лама спал в своей
келье и ни один жрец не хотел будить его. Когда же стук четок
снова нарушил тишину внутреннего двора, где стояли исполненные
покоя изображения архато в, послушник прошептал: "Твой чела
здесь", и старик большими шагами направился ко входу, позабыв
окончить молитву.
Не успела его высокая фигура показаться в дверях, как джат
подбежал к нему и, поднимая вверх ребенка, крикнул:
-- Взгляни на него, святой человек, и, если угодно богам,
да останется он в живых... в живых!
Он порылся в своем кошельке у пояса и вынул серебряную
монету.
-- Что такое?-- взгляд ламы упал на Кима. Было заметно,
что он много лучше стал говорить на урду, чем раньше, под
Зам-За-мой; отец ребенка не давал им возможности поговорить о
чем-нибудь своем.
-- Это всего лишь лихорадка,-- сказал Ким.-- Ребенок плохо
питается.
-- Он заболевает от всяких пустяков, а матери его здесь
нет.
-- Если будет позволено, я, быть может, вылечу его, святой
человек.
-- Как! Неужели тебя сделали врачом? Подожди здесь,--
сказал лама, усаживаясь рядом с джатом на нижней ступеньке у
входа в храм, в то время как Ким, поглядывая на них искоса,
открывал коробочку для бетеля. В школе он мечтал вернуться к
ламе в обличье сахиба, чтобы подразнить старика перед тем как
открыться, но все это были ребячьи мечты. Более драматичным
казалось ему теперь сосредоточенное перебирание склянок с
таблетками, то и дело прерывавшееся паузами, посвященными
размышлению и бормотанию заклинаний. У него были хинин в
таблетках и темно-коричневые плитки мясного экстракта --
наверное, говяжьего. Но это уж не его дело. Малыш не хотел
есть, но плитку сосал с жадностью, говоря, что ему нравится ее
соленый вкус.
-- Так возьми шесть штук.-- Ким отдал плитки
крестьянину.-- Восхвали богов и свари три штуки в молоке, а
прочие три в воде. Когда он выпьет молоко, дай ему вот это (он
протянул ему половину хинной пилюли), и укутай его потеплее.
Когда он проснется, дай ему выпить воду, в которой варились эти
три плитки, и другую половину белого шарика. А вот еще другое
коричневое лекарство, пусть пососет его по дороге домой.
-- Боги, какая мудрость!-- воскликнул камбох, хватая
лекарства.
Все эти процедуры Ким запомнил с тех пор, когда однажды
сам лечился от осенней малярии... если не считать бормотанья,
которое добавил, чтобы произвести впечатление на ламу. --
Теперь ступай. Утром приходи опять.
-- Но плата... плата,-- начал джат, откидывая назад
крепкие плечи.-- Ведь это мой сын. Теперь, когда он снова будет
здоровым, как могу я вернуться к его матери и сказать, что
принял помощь у дороги и не оплатил ее даже чашкой кислого
молока?!
-- Все они на один лад, эти джаты,-- мягко проговорил
Ким.-- Джат стоял на навозной куче, а царские слоны проходили
мимо. "О погонщик!-- сказал он,-- сколько стоят эти ослики?"
Джат разразился было громким хохотом, но тотчас подавил
его, прося извинения у ламы.
--Так говорят на моей родине, именно этими словами. Все
мы, джаты, такие. Я приду завтра с ребенком, и да благословят
вас обоих боги усадеб, а они хорошие боги!.. Ну, сынок, мы
теперь опять окрепнем. Не выплевывай лекарства, маленький
принц! Владыка моего сердца, не выплевывай, и наутро мы станем
сильными мужчинами, борцами и булавоносцами.
Он ушел, напевая и бормоча что-то. Лама обернулся к Киму,
и вся его любящая душа засветилась в узких глазах.
-- Исцелять больных -- значит приобретать заслугу; но
сначала человек приобретает знание. Ты поступил мудро, о Друг
Всего Мира.
-- Я стал мудрым благодаря тебе, святой человек,-- сказал
Ким, забыв о только что кончившейся игре, о школе св. Ксаверия,
о своей белой крови, даже о Большой Игре, и склонился к
пыльному полу храма джайнов, чтобы по-мусульмански коснуться
ног своего учителя.-- Тебе я обязан моим образованием. Твой
хлеб я ел целых три года. Теперь это позади. Я свободен от
школ. Я пришел к тебе.
-- В этом моя награда! Входи! Входи! Значит, все хорошо?--
они прошли во внутренний двор, пересеченный косыми золотистыми
лучами солнца.-- Стань, дай мне поглядеть на тебя. Так!-- Он
критически осмотрел Кима.-- Ты уже не ребенок, но муж,
созревший для мудрости, ставший врачом. Я хорошо поступил... Я
хорошо поступил, когда отдал тебя вооруженным людям, в ту
черную ночь. Помнишь ли ты наш первый день под Зам-Замой?
-- Да,-- сказал Ким.-- А ты помнишь, как я соскочил с
повозки, когда в первый раз входил...
-- Во Врата Учения? Истинно. А тот день, когда мы вместе
ели лепешки за рекой, близ Накхлао? А-а! Много раз ты просил
для меня милостыню, но в тот день я просил для тебя.
-- Еще бы,-- сказал Ким,-- ведь тогда я был школьником во
Вратах Учения и одевался сахибом. Не забывай, святой человек,--
продолжал он шутливо,-- что я все еще сахиб... по твоей
милости.
-- Истинно. И сахиб весьма уважаемый. Пойдем в мою келью,
чела.
-- Откуда ты знаешь об этом? Лама улыбнулся.
-- Сначала по письмам любезного жреца, которого мы
встретили в лагере вооруженных людей; но потом он уехал на свою
родину, и я стал посылать деньги его брату.-- Полковник
Крейтон, взявшийся опекать Кима, когда отец Виктор уехал в
Англию с Меверикцами, отнюдь не был братом капеллана.--Но я
плохо понимаю письма этого сахиба. Нужно, чтобы мне их
переводили. Я избрал более верный путь. Много раз, когда я,
прерывая мое Искание, возвращался в этот храм, который стал
моим домом, сюда приходил человек, ищущий Просветления,--
уроженец Леха; по его словам, он раньше был индусом, но ему
надоели все эти боги.--Лама показал пальцем на архатов.
-- Толстый человек?-- спросил Ким, сверкнув глазами.
-- Очень толстый, но я вскоре понял, что ум его целиком
занят всякими бесполезными предметами, как, например, демонами
и заклинаниями, церемонией чаепития у нас в монастырях и тем,
как мы посвящаем в иночество послушников. Это был человек, из
которого так и сыпались вопросы, но он твой друг, чела. Он
сказал мне, что, будучи писцом, ты стоишь на пути к великому
почету. А я вижу, ты -- врач.
-- Да так оно и есть, я... писец, когда я сахиб, но это не
имеет значения, когда я прихожу к тебе как твой ученик. Годы
ученья, назначенные сахибу, подошли к концу.
-- Ты был, так сказать, послушником?-- сказал лама, кивая
головой.-- Свободен ли ты от школы? Я не хотел бы видеть тебя
ее не окончившим.
-- Я совершенно свободен. Когда придет время, я буду
служить правительству в качестве писца...
-- Не воина. Это хорошо.
-- Но сначала я пойду странствовать... с тобой. Поэтому я
здесь. Кто теперь просит для тебя милостыню?-- продолжал он
быстро.
Лама не замедлил с ответом.
-- Очень часто я прошу сам, но, как ты знаешь, я бываю
здесь редко, исключая тех случаев, когда прихожу повидаться с
моим учеником. Я шел пешком и ехал в поезде из одного конца
Хинда в другой. Великая и чудесная страна! Но когда я здесь
останавливаюсь, я как бы в своем родном Бхотияле.
Он окинул благодушным взглядом маленькую опрятную келью.
Плоская подушка служила ему сиденьем, и он уселся на нее,
скрестив ноги, в позе Бодисатвы, приходящего в себя после
самопогружения. Перед ним стоял черный столик из тикового
дерева, не выше двадцати дюймов, уставленный медными
чайным^чаш-ками. В одном углу был крошечный, тоже тиковый
жертвенник с грубыми резными украшениями, а на нем медная
позолоченная статуя сидящего Будды, перед которой стояли
лампады, курильница и две медные вазы для цветов.
-- Хранитель Священных Изображений в Доме Чудес приобрел
заслугу, подарив их мне год назад,-- сказал лама, следуя за
взглядом Кима. -- Когда живешь далеко от своей родины, такие
вещи напоминают ее, и нам следует чтить Владыку за то, что он
указал нам Путь. Смотри!-- он показал пальцем на кучку
подкрашенного риса причудливой формы, увенчанную странным
металлическим украшением.-- Когда я был настоятелем в своем
монастыре,-- это было до того, как я достиг более совершенного
