него сверху вниз.
-- О-а!-- сказал Ким, твердо решив вести себя сахибом.--
Ночью какой-то ящик ругал меня. Поэтому я его остановил. Это
был ваш ящик? Человек протянул ему руку.
-- Вашу руку, О'Хара,-- сказал он.-- Да, это был мой ящик.
Я держу такие вещи потому, что они нравятся моим друзьям --
раджам. Этот сломался, но он был дешевый. Да, мои приятели,
владетельные князья, очень любят игрушки... и я тоже, по
временам.
Ким искоса взглянул на него. Ларган был сахиб, хотя бы
потому, что одевался как сахиб. Но произношение его, когда он
говорил на урду, и интонации, когда говорил по-английски,
доказывали, что он кто угодно, но только не сахиб. Казалось, он
понимал все, что приходило на ум Киму, раньше, чем мальчик
успевал открыть рот, он не старался выражаться понятно, как это
делали отец Виктор или лакхнауские учителя. Но что было всего
приятней, он обращался с Кимом как с равным -- таким же, как
он, азиатом.
-- К сожалению, вам нынче утром не придется побить моего
парня. Он говорит, что прирежет вас или отравит. Он ревнует,
поэтому я поставил его в угол и не буду разговаривать с ним
сегодня. Он только что пытался убить меня. Придется вам помочь
мне приготовить завтрак. Сейчас он слишком ревнует, чтобы ему
можно было доверять.
Настоящий сахиб, приехавший из Англии, многословно и с
жаром передал бы этот случай. Ларган-сахиб рассказал о нем так
же просто, как Махбуб Али, бывало, рассказывал о своих
похождениях на Севере.
Задняя веранда лавки опиралась на крутой склон горы и,
смотря вниз, можно было заглядывать в печные трубы соседей, что
для Симлы обычно. Лавка пленила Кима еще больше, чем завтрак в
чисто персидском вкусе, который Ларган-сахиб состряпал
собственными руками. Лахорский музей был обширнее, но здесь
было больше чудес: ритуальные кинжалы и молитвенные цилиндры из
Тибета; ожерелья из бирюзы и необточенного янтаря; браслеты из
зеленого нефрита; причудливо упакованные курительные палочки в
кувшинах с инкрустацией из неграненых гранатов; вчерашние
дьявольские маски и стена, сплошь задрапированная ярко-синими,
как хвост павлина, тканями; золоченые статуэтки Будды и
переносные лакированные алтарики; русские самовары с бирюзой на
крышках; хрупкие, как яичная скорлупа, фарфоровые сервизы в
диковинных восьмиугольных камышовых футлярах; распятия из
желтой слоновой кости -- как ни странно, они, по словам
Ларгана-сахиба, были вывезены из Японии; пыльные тюки ковров,
отвратительно пахнущие, сложенные позади рваных и трухлявых
ширм с узором в виде геометрических фигур; персидские кувшины
для омовения рук после еды; курительницы из тусклой меди,
некитайской и неперсидской работы, с орнаментом, изображающим
фантастических чертей; потускневшие серебряные пояса, которые
свертывались, как пояса из невыделанной кожи; головные шпильки
из нефрита, слоновой кости и халцедона; оружие разного рода и
вида и тысячи других редкостей были спрятаны в ящики, сложены в
кучи или просто разбросаны по комнате, так что свободное
пространство оставалось только вокруг колченогого, заменявшего
прилавок стола, за которым работал Ларган-сахиб.
-- Все это хлам,-- сказал хозяин, наблюдая, как Ким
обводит глазами комнату.-- Я покупаю эти вещи потому, что они
красивы, а иногда продаю их... если покупатель мне нравится.
Работа моя на столе... часть ее.
Эта работа так и горела при утреннем свете -- вспышки
красного, синего, зеленого пламени, пронизанные кое-где лукавой
голубоватобелой искоркой бриллианта. Ким широко раскрыл глаза.
-- О, с этими камнями все в порядке! Они могут лежать на
солнце. К тому же они дешевые. Но с больными камнями дело
обстоит иначе!-- Он снова наполнил тарелку Кима.-- Никто, кроме
меня, не может исцелить больную жемчужину и заставить бирюзу
поголубеть заново. Опалы,--пожалуйста,--опалы всякий дурак
может вылечить, а больную жемчужину -- один я. Предположим, я
умру! Тогда никого не останется... О, нет! Вы не годитесь для
драгоценных камней. Хватит с вас, если вы научитесь немного
разбираться в бирюзе... когданибудь.
Он прошел на конец веранды, чтобы снова налить воды из
фильтра в тяжелый пористый глиняный кувшин. -- Хотите пить?
Ким кивнул. Ларган-сахиб, стоя в пятнадцати футах от
стола, положил на кувшин руку. В следующее же мгновение кувшин
очутился у локтя Кима, полный почти до краев,-- только по
складке на белой скатерти можно было догадаться о том, с какой
стороны он скользнул на место.
-- Ва!-- произнес Ким в крайнем изумлении.-- Это
колдовство.-- Улыбка Ларгана-сахиба говорила, что комплимент
ему приятен.
-- Бросьте его.
-- Он разобьется.
-- Бросьте, говорю вам.
Ким швырнул кувшин, куда попало. Он тут же разлетелся на
куски, а вода потекла между плохо пригнанными досками пола.
-- Я говорил, что он разобьется.
-- Неважно. Смотрите на него. Смотрите на самый большой
кусок.
В углублении черпака блестела капля воды, словно звезда на
полу. Ким пристально смотрел; Ларган-сахиб мягко коснулся рукой
его затылка и погладил его два раза, шепча:
-- Смотрите! Он опять восстановится, кусок за куском.
Сначала большой кусок срастется с двумя другими, лежащими
справа и слева... справа и слева. Смотрите! Ким даже ради
спасения своей жизни не смог бы обернуться. Легкое
прикосновение держало его словно в тисках, а кровь, приятно
покалывая, струилась по телу. Там, где раньше лежали три куска,
теперь был один, а над ним вздымалось туманное очертание всего
сосуда. Пока сквозь него еще была видна веранда, но с каждым
биением пульса его очертания становились определеннее и темнее.
Но ведь кувшин... как медленно текут мысли! ...кувшин разбился
на его глазах. Новая волна колючего пламени побежала по его
шее, когда Ларган-сахиб шевельнул рукой. -- Смотрите! Он
приобретает форму,-- сказал Ларган-сахиб. До сих пор Ким думал
на хинди, но тут дрожь пробежала по его телу и с усилием
окруженного акулами пловца, который старается насколько
возможно выше высунуться из воды, сознание его вырвалось из
поглощавшей его тьмы и нашло убежище... в таблице умножения на
английском языке! -- Смотрите! Он приобретает форму!-- шептал
Ларган-сахиб. -- Кувшин разбился... да-а... разбился... не
называть этого потуземному, ни в коем случае, но разбился... на
пятьдесят кусков, а дважды три шесть, а трижды три девять, а
четырежды три двенадцать.-- Ким отчаянно цеплялся за это
повторение. Он протер глаза, и неясное очертание рассеялось как
туман.-- Вот разбитые черепки; вот пролитая вода, высыхающая на
солнце, а внизу сквозь щели в полу веранды виднеется белая,
изборожденная трещинами, стена дома... а трижды двенадцать
тридцать шесть!
-- Смотрите! Приобретает он форму?-- спросил
Ларган-сахиб.
-- Но ведь он разбит... разбит...-- задыхаясь, проговорил
Ким.
Ларган-сахиб с полминуты тихо бормотал что-то. Ким
отдернул голову.
-- Декхо (смотрите)! Он такой же разбитый, как и был.
-- Такой же разбитый, как и был,-- повторил Ларган-сахиб,
внимательно следя глазами за Кимом, который растирал себе
шею.-- Но из многих вы первый, видевший все это именно так.--
Он отер широкий лоб.
-- Это тоже было колдовство?-- подозрительно спросил Ким.
Он перестал ощущать покалывание в венах и чувствовал себя
необычайно бодрым.
-- Нет, это не было колдовство. Это было сделано для того
лишь, чтобы узнать, нет ли... в драгоценном камне трещины.
Иногда очень хорошие камни разлетаются на куски, если человек,
понимающий в этом деле, сожмет их в руке. Вот почему надо очень
тщательно их рассмотреть, прежде чем вставлять в оправу.
Скажите, вы видели очертание кувшина?
-- Недолго. Он стал расти из пола, как цветок из земли.
-- И что вы тогда сделали? Я хочу сказать, как именно вы
думали тогда?
-- О-а! Я знал, что он разбит и, должно быть, об этом
думал... Ведь он действительно был разбит!
-- Хм! А что, кто-нибудь прежде так колдовал с вами?
-- Если бы это хоть раз случилось со мной,-- сказал Ким,--
неужели вы думаете, я допустил бы повторение? Я убежал бы.
-- А теперь вам не страшно, а?
-- Теперь нет.
Ларган-сахиб наблюдал за ним все внимательнее. -- Я спрошу
Махбуба Али... Не теперь, когда-нибудь потом,-- пробормотал
он.-- Я доволен вами... и недоволен. Вы первый из всех сумели
спасти себя. Хотел бы я знать, каким образом... Но вы правы.
Вам не следует говорить об этом... даже мне.
Он ушел в сумрачную мглу лавки и, мягко потирая руки, сел
за стол. Тихое глухое всхлипывание послышалось из-за кипы
ковров. Это плакал мальчик-индус, послушно стоявший лицом к
стене; худенькие его плечи вздрагивали от обиды.
-- А! Он ревнует; так ревнует! Пожалуй, он опять
попытается отравить мой завтрак и вторично заставит меня
стряпать.
--К а б х и... кабхи нахин (Никогда... никогда!),--
послышался прерывающийся ответ.
--А другого мальчика он убьет?
-- Кабхи... кабхи нахин!
-- А как вы думаете, что он сделает?-- внезапно обратился
Ларган к Киму.
-- О-а! Не знаю. Отпустите его. пожалуй. Почему он хотел
отравить вас?
-- Потому что он любит меня. Вообразите, что вы
кого-нибудь любите, а потом явится кто-то другой, и человеку,
которого вы любите, он понравится больше, чем вы; как бы вы
тогда поступили?
Ким задумался. Ларган медленно повторил фразу на местном
языке.
-- Я не отравил бы этого человека,-- задумчиво проговорил
Ким,-- но я избил бы того мальчика, если бы тот мальчик любил
человека, которого люблю я. Но сначала я спросил бы у мальчика,
правда ли это.
-- А! Он думает, что меня все любят.
-- Тогда он, по-моему, дурак.
-- Слышишь?-- обратился Ларган-сахиб к дрожавшим плечам.--
Сын сахиба считает тебя дураком. Выходи, и когда в следующий
раз твое сердце встревожится, не возись так открыто с белым
мышьяком. Надо думать, что демон Дасим был сегодня владыкой
нашей скатерти! Я мог бы заболеть, дитя, и тогда чужой человек
пришел бы хранить драгоценности. Иди сюда!
Мальчик с припухшими от обильных слез глазами вылез из-за
тюка и страстно бросился к ногам Ларгана-сахиба, так горячо
предаваясь раскаянию, что это произвело впечатление даже на
Кима.
-- Я буду смотреть в чернильные лужи... Я преданно буду
сторожить драгоценности! О, отец мой и мать моя, отошли его
прочь!-- Он указал на Кима, лягнув его голой пяткой.
-- Не сейчас... не сейчас. Скоро он уйдет. Но теперь он в
школе, в новой Мадрасе... а ты будешь его учителем. Поиграй с
ним в Игру Драгоценностей. Я буду судьей.
Мальчик сейчас же осушил слезы и кинулся в глубину лавки,
откуда вернулс с медным подносом.
-- Дай мне!-- сказал он Ларгану-сахибу.-- Положи их своей
рукой, не то он скажет, что я видел их раньше.
-- Потише... потише...-- ответил Ларган и, вынув из ящика
стола полгорсти звякающих камешков, бросил их на поднос.
-- Ну,-- сказал мальчик, размахивая старой газетой,--
смотри на них сколько хочешь, незнакомец. Считай, а если нужно,
так и пощупай. С меня хватит и одного взгляда,-- он гордо
повернулся спиной. -- Но в чем состоит игра?
-- Когда ты пересчитаешь их, пощупаешь и убедишься в том,
что запомнил все, я накрою их этой бумагой, а ты должен будешь
описать их Ларгану-сахибу. Свое описание я сделаю письменно.
-- О-а!--В груди Кима пробудился инстинкт соревнования. Он
нагнулся над подносом. На нем было только пятнадцать камней.--
Это легко,-- промолвил он через минуту.
