островке посреди разлившейся реки и, словно имея на то право,
управляли табором обезумевших паломников, возвращавшихся домой
из какого-то храма; были юноши, которые както раз, когда дожди
размыли колесный путь, ведущий в поместье их отца, во имя св.
Франциска Ксаверия реквизировали случайно попавшегося им слона
одного раджи и чуть не погубили огромное животное в зыбучих
песках. Среди них был мальчик,-- который рассказывал,-- причем
никто не сомневался в правдивости его слов,-- что он стрелял из
ружья с веранды, помогая своему отцу отразить нападение аков в
те дни, когда эти разбойники осмеливались врываться на
уединенные плантации.
И каждая история рассказывалась ровным, бесстрастным
голосом, характерным для уроженцев Индии, при этом с примесью
своеобразных выражений, бессознательно перенятых от
кормилиц-туземок, и оборотов речи, по которым можно было
угадать, что они тут же мысленно переводились с местного
наречия. Ким наблюдал, слушал и одобрял. Эти беседы не были
похожи на нудные, немногословные разговоры барабанщиков. Здесь
говорили о жизни, которую он знал и отчасти понимал. Атмосфера
эта благоприятствовала ему, и он быстро рос. Когда погода стала
теплее, ему дали белую форменную одежду, и он наслаждался,
упражняя обострившийся ум исполнением заданий, которые ему
давали. Его способность все схватывать на лету могла бы
привести в восхищение английского преподавателя, но школе св.
Ксаверия хорошо были знакомы как ранний взлет умов, развившихся
под влиянием солнца и окружающей обстановки, так и упадок
умственной деятельности, наступающий в двадцать два-двадцать
три года.
Тем не менее он всегда старался держаться скромно. Когда в
жаркие ночи рассказывались разные истории, Ким не стремился
сорвать банк своими воспоминаниями, ибо школа св. Ксаверия
презирает мальчиков, которые "совсем отуземились". Никогда не
следует забывать, что ты сахиб и впоследствии, когда выдержишь
экзамены, будешь управлять туземцами. Ким принял это во
внимание, ибо начал понимать, что последует за экзаменами.
Потом наступили каникулы, тянувшиеся от августа до конца
октября,-- продолжительность их обусловливалась периодами жары
и дождей. Киму сообщили, что он поедет на север, на какую-то
горную станцию за Амбалой, где отец Виктор устроит его.
-- Казарменная школа?-- спросил Ким, который задавал много
вопросов, но думал еще больше.
-- Да, должно быть,-- ответил учитель.-- Не вредно вам
будет пожить подальше от всяких проказ. До Дели вы можете
доехать с молодым деКастро.
Ким со всех сторон обдумал это. Он усердно работал, именно
так, как учил его работать полковник. Каникулы должны
принадлежать ему -- это он понял из разговоров с товарищами, а
после св. Ксаверия в казарменной школе будет мученье. Кроме
того (и это была волшебная сила, стоящая всего остального!), он
теперь умел писать. За три месяца он узнал, как при помощи
пол-аны и небольшого запаса знаний люди могут говорить друг с
другом без посредника. От ламы он не получил ни слова, но
Дорога-то ведь оставалась. Ким жаждал вновь почувствовать ласку
мягкой грязи, хлюпающей между пальцами ног, и у него текли
слюнки при мысли о баранине, тушеной с коровьим маслом и
капустой, о рисе, обсыпанном резко пахнущим кардамоном, о
подкрашенном шафраном рисе с чесноком и луком и о запретных
жирных базарных сластях. В казарменной школе его будут кормить
сыроватой говядиной на тарелке, а курить ему придется тайком.
Но ведь он сахиб и учится в школе св. Ксаверия, а эта свинья
Махбуб Али... Нет, он не станет искать гостеприимства Махбуба
Али... И все же... Он обдумывал все это, лежа один в дортуаре,
и пришел к выводу, что был несправедлив к Махбубу.
Школа опустела, почти все учителя разъехались,
железнодорожный пропуск полковника Крейтона лежал у Кима в
руке, и он гордился тем, что не истратил на роскошную жизнь
деньги полковника Крейтона и Махбуба. Он все еще владел двумя
рупиями и семью анами. Его новый чемодан из воловьей кожи,
помеченный буквами "К. О. X.", и сверток с постельными
принадлежностями лежали в пустом дортуаре.
- Сахибы всегда прикованы к своему багажу,-- сказал Ким,
кивая на вещи.--Вы останетесь здесь.
Греховно улыбаясь, он вышел наружу под теплый дождь и
отыскал некий дом, наружный вид которого отметил раньше...
--Аре! Или ты не знаешь, что мы за женщины, мы, живущие в
этом квартале? О стыд!
-- Вчера я родился, что ли?-- Ким по туземному сел на
корточки среди подушек в одной из комнат верхнего этажа.--
Немного краски и три ярда ткани, чтобы помочь мне устроить одну
штуку. Разве это большая просьба?
-- Кто она? Ты сахиб. Значит, еще не дорос, чтобы
заниматься такими проказами.
-- О, она? Она дочь одного учителя полковой школы в
военном поселке. Он два раза бил меня за то, что я в этом
платье перелез через их стену. А теперь я хочу пойти туда в
одежде мальчикасадовника. Старики очень ревнивы.
-- Это верно. Не шевелись, пока я мажу тебе лицо соком.
-- Не слишком черни, найкан. Мне не хочется показаться ей
какимнибудь хабаши (негром).
-- О, любовь не обращает внимания на такие вещи. А сколько
ей лет?
-- Лет двенадцать, я думаю,-- ответил бессовестный Ким,--
и грудь помажь. Возможно, отец ее сорвет с меня одежду, и если
я окажусь пегим...-- он расхохотался.
Девушка усердно работала, макая тряпичный жгут в блюдечко
с коричневой краской, которая держится дольше, чем сок грецкого
ореха.
-- А теперь пошли купить мне материи для чалмы. Горе мне,
голова моя не выбрита! А он, может, сорвет с меня чалму.
-- Я не цирюльник, но постараюсь. Ты родился, чтобы
разбивать сердца! И все это переодеванье ради одного вечера?
Имей в виду, что краска не смывается.-- Она тряслась от хохота
так, что браслеты на руках и ногах ее звенели.-- Но кто мне
заплатит за это? Сама Ханифа не дала бы тебе лучшей краски.
-- Уповай на богов, сестра моя,-- важно произнес Ким,
морща лицо, когда краска высохла.-- К тому же, разве тебе
приходилось когданибудь так раскрашивать сахиба?
-- В самом деле, не приходилось. Но шутка не деньги.
-- Она много дороже денег.
-- Дитя, ты, бесспорно, самый бесстыдный сын шайтана,
которого я когда-либо знала, если такими проделками отнимаешь
время у бедной девушки, а потом говоришь: "Разве шутки тебе не
достаточно?" Далеко ты пойдешь в этом мире.-- Она шутливо
поклонилась ему, как кланяются танцовщицы.
-- Все равно. Поторопись и побрей мне голову.-- Ким
переминался с ноги на ногу, глаза его горели весельем при мысли
о чудесных днях впереди. Он дал девушке четыре аны и сбежал с
лестницы как настоящий мальчик-индус низкой касты. Следующий
визит его был в харчевню, где он, не жалея средств, устроил
себе роскошный и жирный пир.
На платформе Лакхнауского вокзала он видел, как молодой
деКастро, весь покрытый лишаями, вошел в купе второго класса.
Ким снизошел до третьего класса, где стал душой общества. Он
объяснил пассажирам, что он помощник фокусника, который покинул
его, больного лихорадкой, и что он догонит своего хозяина в
Амбале. По мере того как в вагоне менялись пассажиры, он
варьировал свой рассказ, украшая его ростками расцветающей
фантазии, тем более пышной, что он так долго лишен был
возможности говорить с туземцами. В ту ночь во всей Индии не
было существа счастливее Кима. В Амбале он вышел и, хлюпая по
мокрым полям, побрел на восток к деревне, где жил старый
военный.
Около этого времени полковник Крейтон, находившийся в
Симле, получил из Лакхнау телеграмму, извещавшую его, что
молодой О'Хара исчез. Махбуб Али был в городе, где продавал
лошадей, и как-то раз утром полковник рассказал ему всю
историю, когда они вместе скакали вокруг Анандельского
скакового поля.
-- О, это пустяки,-- промолвил барышник,-- люди подобны
лошадям. Они иногда нуждаются в соли, и если в кормушках соли
нет, они слизывают ее с земли. Он на некоторое время вернулся
на Дорогу. мадраса ему надоела. Я знал, что так будет. В другой
раз я сам возьму его с собой на Дорогу. Не надо беспокоиться,
Крейтон-сахиб. Он подобен пони, которого готовили для поло, а
тот вырвался и убежал учиться игре в одиночку. -- Так вы
думаете, он не умер?
-- Лихорадка может убить его. Ничто другое мальчишке не
грозит. Обезьяна с деревьев не падает.
На другое утро на том же поле Махбуб подъехал на жеребце к
полковнику.
-- Все вышло так, как я думал,-- сказал барышник.-- Во
всяком случае, он проходил через Амбалу, а там, узнав на
базаре, что я здесь, написал мне письмо.
-- Читай,-- произнес полковник со вздохом облегчения.
Нелепо, что человек его общественного положения мог
интересоваться маленьким туземным бродягой, но полковник помнил
о беседе в поезде и не раз в продолжение немногих минувших
месяцев ловил себя на размышлениях об этом странном,
молчаливом, умеющем владеть собой мальчике. Конечно, его побег
был верхом дерзости, но доказывал, что у него достаточно
находчивости и мужества.
Глаза Махбуба сверкали, когда он остановился на самой
середине небольшой узкой лощины, куда никто не мог приблизиться
незамеченным.
"Друг Звезд, он же и Друг Всего Мира"...
-- Что такое?
-- Так прозвали его в Лахоре. "Друг Всего Мира позволяет
себе отправиться в свои родные места. Он вернется в назначенный
день. Пусть перешлют чемодан и сверток с постелью, а если была
вина, пусть рука дружбы отведет в сторону бич бедствия"... Тут
есть еще кое-что, но...
-- Ничего, читай.
- "Некоторые вещи неизвестны тем, которые едят вилками.
Лучше есть обеими руками некоторое время. Скажи слова
увещевания тем, кто не понимает этого, так, чтобы возвращение
оказалось благополучным!" Ну. выражения эти, конечно, работа
писца, но заметь, как умно сумел мальчик объяснить все дело,
так что никто ничего не поймет, кроме тех, которые знают, о чем
идет речь!
-- Так значит рука дружбы стремится отвратить бич
бедствия?-- рассмеялся полковник.
-- Заметь, как мальчик умен. Он вернулся на Дорогу, как я
говорил. Однако еще не зная, какое у тебя ремесло...
-- В этом я не вполне уверен,-- пробормотал полковник.
-- Он обращается ко мне, чтобы помирить нас обоих. Ну,
разве он не умен? Он говорит, что вернется. Он только
совершенствует свои знания. Подумай, сахиб! Он три месяца
провел в школе. А он не привык к таким удилам. Что касается
меня, я радуюсь: пони учится игре.
-- Да, но в другой раз он не должен бродить в одиночку.
-- Почему? Он бродил в одиночку, прежде чем попал под
покровительство полковника-сахиба. Когда он войдет в Большую
Игру, ему придется бродить одному -- одному и с опасностью для
жизни. Тогда, если он плюнет или чихнет, или сядет не так, как
люди, за которыми он следит, его могут убить. Зачем же ему
мешать теперь? Вспомни, что говорят персы: шакала, что бродит в
пустынях Мазандерана, поймают одни лишь собаки Мазандерана.
-- Верно. Это верно, Махбуб Али. И если он не попадет в
беду, я ничего лучшего не желаю. Но с его стороны это большая
дерзость.
-- Он даже не пишет мне, куда идет,-- сказал Махбуб.-- Он
не дурак. В свое время он найдет меня. Пора целителю жемчугов
взять его в свои руки. Он зреет слишком скоро для сахиба.
Месяцем позже это предсказание исполнилось буквально.
Махбуб уехал в Амбалу за новой партией лошадей, и Ким встретил
