Лутфуллу. На линии у меня платформа с партией лошадей. Может ли
кто-нибудь вывести их оттуда без ведома железной дороги?
-- Не думаю, Махбуб. А если это случится, можете
жаловаться на нас.
-- Я видел, что между колесами одной из платформ чуть не
всю ночь сидели два человека. Факиры не воруют лошадей, поэтому
я перестал о них думать. Пойду отыщу Лутфуллу, моего
компаньона.
-- Да что вы? И это вас даже не обеспокоило? Ну,
признаюсь, хорошо, что я вас встретил. А какой у них был вид?
-- Это простые факиры. Если они и стащат что-нибудь с
платформы, так зернышко какое-нибудь, не больше. Таких на линии
много. Государству не придется платить возмещения. Я пришел
искать своего компаньона, Лутфуллу...
-- Бросьте вы своего компаньона. Где стоят платформы с
вашими конями?
-- Немного в стороне от того места, самого дальнего, где
зажигают лампы для поездов.
-- Сигнальная будка. Так.
-- На ближайших к дороге рельсах, справа,-- вон там, вверх
по линии. А что касается Лутфуллы, высокий такой человек с
перебитым носом, ходит с персидской борзой собакой...
Юноша быстро ушел будить одного молодого ревностного
полицейского, ибо, как он говорил, железная дорога понесла
много убытков от хищений на товарной станции. Махбуб Али
усмехнулся в свою крашеную бороду.
-- Они будут расхаживать в сапогах и шуметь, а потом
дивиться, куда девались факиры. Очень умные ребята -- и
Бартон-сахиб, и Юнгсахиб.
Он в бездействии постоял несколько минут, ожидая, что они
в пылу усердия побегут по линии. Через станцию проскользнул
порожний паровоз, и Махбуб заметил молодого Бартона в будке
машиниста.
-- Я был несправедлив к этому младенцу. Он не совсем
дурак,--сказал себе Махбуб Али.--Ловить вора на огненной
повозке -- это что-то новое.
Когда Махбуб Али на рассвете приехал в свой лагерь, никто
не счел нужным сообщить ему о ночных событиях. Никто, если не
считать конюшонка, которого недавно повысили в разряд слуг
великого человека и которого Махбуб позвал в свою крошечную
палатку помочь в укладке.
-- Мне все известно,-- зашептал Ким, склонившись над
седельными сумками.--Два сахиба подъехали на поезде. Я бегал
туда и сюда в темноте по ту сторону платформ, а поезд медленно
двигался взад и вперед. Они набросились на двух людей, сидевших
под этой платформой... Хаджи, что мне делать с этой пачкой
табаку? Завернуть ее в бумагу и положить под мешок с солью?
Хорошо... и сбили их с ног. Но один человек ударил сахиба
факирским козлиным рогом. (Ким говорил о соединенных рогах
черной антилопы -- единственном вещественном оружии факиров.)
Показалась кровь. Тогда другой сахиб сначала оглушил своего
противника, а потом ударил человека с рогом пистолетом,
выпавшим из руки первого человека. Все они бесновались как
безумные.
Махбуб улыбнулся с блаженным смирением. -- Нет, это не
столько дивани (безумие или дело, подлежащее рассмотрению
гражданского суда,-- слово это имеет два значения), сколько
низамат (уголовное дело).
-- Пистолет, говоришь? Добрых десять лет тюрьмы.
-- Тогда оба присмирели, но, я думаю, они были
полумертвыми, когда их втащили на поезд. Головы их качались вот
так. И на путях много крови. Пойдем поглядим?
-- Кровь я и раньше видывал. Тюрьма -- верное место... И,
конечно, они назовут себя вымышленными именами и, конечно,
быстро их никому не сыскать. Это были мои недруги. Должно быть,
твоя судьба и моя висят на одной нитке. Вот так рассказ для
целителя жемчугов! Теперь управляйся с седельными сумами и
кухонной посудой. Выгрузим лошадей и прочь, в Симлу.
Быстро для восточных людей -- с длительными переговорами,
руганью и пустой болтовней, беспорядочно, сто раз
останавливаясь и возвращаясь за забытыми мелочами, кое-как
тронулся растрепанный табор и вывел на Калкскую дорогу, в
прохладу омытого дождем рассвета полудюжину окоченевших и
беспокойных лошадей. Кима, с которым все желавшие выслужиться
перед Махбубом Али обращались как с любимцем патхана, работать
не заставляли. Они шли кратчайшими переходами и останавливаясь
через каждые три-четыре часа у какогонибудь придорожного
навеса. По дороге в Калку ездит очень много сахибов, а каждый
молодой сахиб, как говорил Махбуб Али, обязательно считает себя
знатоком лошадей и, будь он по уши в долгу' у ростовщика, не
утерпит, чтобы не прицениться. Вот почему каждый сахиб,
проезжая мимо в почтовой карете, останавливался и заводил
разговор. Некоторые даже вылезали из экипажа и щупали лошадям
ноги, задавая глупые вопросы, или, по незнанию местного языка,
грубо оскорбляя невозмутимого торговца.
-- Когда я впервые начал вести дела с сахибами, а это было
в то время, когда полковник Соэди-сахиб был комендантом форта
Абазаи и назло залил водой лагерь комиссара,-- рассказывал
Махбуб Киму, пока мальчик набивал ему трубку под деревом,-- я
не знал, какие они дураки, и это приводило меня в ярость. Так,
например...-- тут он повторил Киму выражение, которое один
англичанин неумышленно употребил невпопад, и Ким скорчился от
хохота.-- Теперь, однако, я вижу,-- он медленно выпустил дым
изо рта,-- что они такие же люди, как и все; кое в чем они
мудры, а в остальном весьма неразумны. Глупо употреблять в
обращении к незнакомцу не те слова, какие нужно. Ибо хотя в
сердце, возможно, и нет желания оскорбить, но как может знать
об этом незнакомец? Скорее всего, он кинжалом начнет
доискиваться истины.
-- Верно. Верные слова,-- торжественно произнес Ким.--
Так, например, невежды говорят о кошке, когда женщина рожает
ребенка. Я слышал это.
-- Значит, человеку в твоем положении особенно следует
помнить об этом и там и там. Среди сахибов никогда не забывай,
что ты сахиб, среди людей Хинда всегда помни, что ты...-- он
сделал паузу и умолк, загадочно улыбаясь.
-- Кто же я? Мусульманин, индус, джайн или буддист? Это
твердый орех,-- не раскусишь.
-- Ты, без сомнения, неверующий и потому будешь проклят.
Так говорит мой закон или мне кажется, что он так говорит. Но,
помимо этого, ты мой Дружок Всего Мира, и я люблю тебя. Так
говорит мое сердце. Все эти веры -- все равно что лошади.
Мудрый человек знает, что лошадь -- хорошая скотина, из каждой
можно извлечь пользу. Что касается меня, то, хотя я хороший
суннит и ненавижу людей из Тираха, я держусь того же мнения о
всех верах. Ясное дело, что катхлаварская кобыла, оторванная от
песков ее родины и приведенная в западный Бенгал, захромает:
даже балхский жеребец (а нет лошадей лучше балхских, не будь у
них только плечи такие широкие) никуда не будет годиться в
великих северных пустынях рядом с верблюдамиснегоходами,
которых я видел. Поэтому в сердце своем я говорю, что все веры
подобны лошадям. Каждая годится для своей родины.
-- Но мой лама говорит совсем другое!
-- О, он старый мечтатель из Бхотияла. Сердце мое слегка
гневается, Друг Всего Мира, что ты так высоко ценишь столь мало
известного человека.
-- Это верно, хаджи. Но я вижу его достоинства, и сердце
мое тянется к нему.
-- А его сердце -- к тебе, как я слышал. Сердца, как
лошади. Они приходят и уходят, повинуясь удилам и шпорам-
Крикни Гуль-ШерХану, чтобы он покрепче забил прикол гнедого
жеребца. Я не потерплю, чтобы лошади дрались на каждом привале,
а мышастого и вороного нужно стреножить... Теперь слушай меня!
Неужели для твоего сердечного спокойствия тебе нужно видеться с
этим ламой?
-- Это входит в мои условия,-- сказал Ким.--- Если я не
буду видеться с ним и если его отнимут у меня, я уйду из
накхлаоской мадрасы и... если уйду, кто сможет найти меня?
-- Это правда. Никогда жеребенок не был так слабо
привязан, как ты.-- Махбуб кивнул головой.
-- Не бойся,-- Ким говорил так, словно он мог исчезнуть в
ту же минуту.-- Мой лама сказал, что придет повидаться со мной
в мадрасу.
-- Нищий с чашкой в присутствии этих молодых сахи...
-- Не все!-- фыркнув перебил его Ким.-- У многих из них
глаза посинели, а ногти почернели от крови низких каст. Сыновья
мехтарани, единоутробные братья бханги (метельщика).
Не стоит приводить здесь всю генеалогию до конца. Но Ким
выразил свое мнение о юных сахибах ясно и без горячности, не
переставая жевать кусок сахарного тростника.
-- Друг Всего Мира,-- сказал Махбуб, подавая мальчику
трубку для прочистки.-- Я встречал множество мужчин, женщин,
мальчиков и немало сахибов. Никогда в жизни не видывал я такого
чертенка, как ты.
-- Но почему же чертенок? Ведь я всегда говорю тебе
правду.
-- Может быть, именно поэтому, ибо мир полон опасности для
честных людей.-- Махбуб Али тяжело поднялся с земли, опоясался
кушаком и пошел к лошадям.
-- А, может, продать тебе правду?
В тоне Кима было нечто, заставившее Махбуба остановиться и
обернуться.
-- Что еще за новая чертовщина?
-- Восемь ан, тогда скажу,-- произнес с усмешкой Ким.--
Это касается твоего спокойствия.
-- О шайтан!-- Махбуб отдал деньги.
-- Помнишь ты о том дельце с ворами, в темноте, там, в
Амбале?
-- Раз они покушались на мою жизнь, значит я не совсем
позабыл о них. А что?
-- Помнишь Кашмирский караван-сарай?
-- Я тебе сию минуту надеру уши, сахиб.
-- Не стоит того... патхан. Но только второй факир, до
потери сознания оглушенный сахибами, был тот самый человек,
который приходил обыскивать твою каморку в Лахоре. Я видел его
лицо, когда они тащили его на паровоз. Тот самый человек.
-- Почему же ты не сказал этого раньше?
-- О, он попадет в тюрьму и несколько лет будет не опасен.
Не стоит сразу рассказывать больше, чем это необходимо. Кроме
того, я тогда не нуждался в деньгах на сласти.
-- Аллах карим!-- воскликнул Махбуб Али.-- А не продашь ли
ты когданибудь мою голову за горсть сластей, если вдруг на тебя
такой стих найдет!
Ким до самой своей смерти будет помнить это долгое,
неторопливое путешествие из Амбалы в Симлу через Калку и
близлежащие Пинджорские сады. Внезапный разлив реки Гхагар унес
одну из лошадей (конечно, самую ценную) и чуть не потопил Кима
между пляшущими камнями. На следующем этапе казенный слон
обратил коней в паническое бегство, и, так как они хорошо
откормились на подножном корму, потребовалось полтора дня,
чтобы всех их собрать. Потом путники встретили Сикандар-Хана,
спускавшегося на юг с несколькими норовистыми клячами, которых
не удалось продать,-- остатками его табуна. И Махбубу, чей
ноготь на мизинце больше знал толк в лошадях, чем Сикандар-Хан
вкупе со всей своей челядью, приспичило купить пару самых
норовистых, а на это ушло восемь часов усердной дипломатии и
целая гора табаку. Но все это было чистой радостью: извилистая
дорога, которая поднималась, спускалась и скользила все выше и
выше между горными отрогами; румянец зари на далеких снегах;
ряды ветвистых кактусов на каменистых склонах; голоса тысячи
ручьев; трескотня обезьян; вздымающиеся один над другим
торжественные деодары с опущенными ветвями; вид на равнины,
расстилавшиеся далеко внизу; непрестанное гудение рожков, в
которые трубили возчики, и дикое бегство лошадей, когда из-за
поворота показывалась тонга; остановки для молитвы (Махбуб
ревностно исполнял обряд сухого омовения и орал молитвы, когда
спешить было некуда); вечерняя беседа на стоянках, где верблюды
и волы вместе торжественно жевали корм, а степенные возчики
