хорошо знал, что нет ненависти, равной той, которую питает
метис к своему единоутробному брату.
-- Правильно, ты сахиб и сын сахиба. Поэтому никогда не
позволяй себе презирать черных людей. Я знаю юношей, только что
поступивших на государственную службу и притворявшихся, что они
не понимают языка и обычаев черных людей. Им снизили жалованье
за такое невежество. Нет греха большего, чем невежество.
Запомни это.
Несколько раз в течение этой поездки на юг, тянувшейся
целых двадцать четыре часа, посылал полковник за Кимом и всякий
раз подробно развивал эту последнюю мысль.
"Значит, все мы -- звенья одной цепи,-- сказал себе,
наконец, Ким,-- полковник, Махбуб Али и я, когда стану
землемером. Вероятно, я буду служить ему, как служил Махбубу
Али. Прекрасно, если это позволит мне вернуться на Дорогу.
Одежда моя не становится удобней от того, что ее носишь долго".
Когда они вышли на битком набитый Лакхнауский вокзал, ламы
там не оказалось. Ким не выдал своего разочарования. Полковник
погрузил его вместе с его опрятным, аккуратно уложенным
имуществом в тхика-гари и одного отправил в школу св. Ксаверия.
-- Я не прощаюсь, потому что мы опять встретимся,--
крикнул он.-- И много раз, если только в тебе действительно
есть хорошие задатки. Но ты еще не подвергался испытанию.
-- Даже в тот вечер, когда я принес тебе,-- Ким, как ни
странно, осмелился сказать "тум"-- местоимение, допустимое
только при обращении, к равному,--родословную белого жеребца?
-- Многое достигается забвением, братец,-- сказал
полковник, взглянув на него так, что взгляд этот пронзил Кима
насквозь, когда он влезал в экипаж.
Минут пять он приходил в себя. Потом с видом знатока
вдохнул новый воздух.
-- Богатый город,-- промолвил он,-- богаче Лахора. Должно
быть, базары тут очень хороши. Извозчик, покатай-ка меня по
здешним базарам.
-- Мне приказано отвезти тебя в школу,-- извозчик
обратился к нему на "ты", что по отношению к белому человеку
считается дерзостью. Ким очень недвусмысленно (отличное знание
местного языка) разъяснил ему его ошибку, влез на козлы и,
когда между ними установилось полное взаимопонимание, катался
часа два, оценивая, сравнивая и наслаждаясь.
Нет города,-- если не считать Бомбея, короля городов,--
равного Лакхнау по красоте и богатству архитектуры, обозреваешь
ли его с моста, перекинутого через реку, или смотришь с
верхушки Имамбары вниз, на золоченые зонтики Чхаттар-Манзилаи
деревья, в которых тонет город. Правители украсили его
фантастическими зданиями, одарили своими щедротами, битком
набили наемниками и залили кровью. Он -- обитель праздности,
интриг и роскоши, и жители его утверждают, что только в нем да
еще в Дели говорят на чистейшем урду.
-- Хороший город... красивый город.--- Извозчику, уроженцу
Лакхнау, приятно было слушать такие комплименты, и он рассказал
Киму много удивительных вещей, тогда как английский гид говорил
бы только о Восстании.
-- Ну, а теперь поедем в школу,-- сказал, наконец, Ким.
Низкие белые здания большой школы св. Ксаверия in Partibus
стоят среди обширной усадьбы по ту сторону реки Гумти на
некотором расстоянии от города.
-- Что за люди там внутри?--спросил Ким.
-- Молодые сахибы, сплошь дьяволята, но, говоря по правде
(ведь я многих из них вожу на вокзал и обратно), не видал я
среди них ни одного такого истинного дьявола, как ты -- молодой
сахиб, которого я везу сейчас.
Само собой разумеется, Ким не упустил случая позабавиться
разговором с несколькими легкомысленными дамами (ведь его
никогда не учили презирать их), глядевшими из окон верхних
этажей на какойто улице, и в обмене любезностями постоял за
себя. Он собирался было дать отпор последней из дерзостей
извозчика, как вдруг взгляд его -- а уже смеркалось -- упал на
человека, сидевшего у одного из белых оштукатуренных столбов
под воротами, прорезанными в длинной стене.
-- .Стой!-- крикнул он.-- Стой здесь! Я не сразу поеду в
школу.
-- А кто мне заплатит за то, что я возил тебя взад и
вперед?-- с раздражением спросил извозчик.-- Сумасшедший он,
что ли, этот мальчишка? Прошлый раз это была танцовщица. Теперь
жрец.
Ким опрометью соскочил на землю и уже гладил пыльные ноги
под грязным желтым халатом.
-- Я ждал здесь полтора дня,-- прозвучал ровный голос
ламы.-- Нет, со мною был ученик. Тот, кто в храме Тиртханкары
был моим другом, дал мне в дорогу проводника. Я уехал из
Бенареса поездом, когда мне передали твое письмо. Да, я хорошо
питаюсь. Я не нуждаюсь ни в чем.
-- Но почему не остался ты с женщиной из Кулу, о святой
человек? Как ты попал в Бенарес? Тяжко было у меня на сердце с
тех пор, как мы расстались.
-- Женщина утомила меня непрестанной болтовней и
требованиями талисманов для детей. Я расстался с этими людьми,
позволив ей приобрести заслугу подарками. Но все же она женщина
щедрая, и я дал обещание вернуться в ее дом, если в этом будет
необходимость. Затем, поняв, что я одинок в этом великом и
страшном мире, я уехал на поезде в Бенарес, где познакомился с
неким человеком, обитающим в храме Тиртханкары; он такой же
искатель, как я.
-- А твоя Река?-- сказал Ким.-- Я и забыл о твоей Реке.
-- Так скоро, мой чела? Я никогда не забываю о ней, но,
покинув тебя, я счел за лучшее отправиться в этот храм за
советом, ибо, видишь ли, Индия очень велика и возможно, что
некоторые мудрые люди, жившие раньше нас,-- их было два-три
человека -- оставили указания насчет местоположения нашей Реки.
В храме Тиртханкары этот предмет вызывает разногласия: одни
говорят одно, другие -- другое. Люди там учтивы.
-- Так. Но что ты делаешь теперь?
-- Я приобретаю заслугу тем, что помогаю тебе, мой чела,
достигнуть мудрости. Жрец тех людей, которые служат Красному
Быку, писал мне, что с тобою поступят так, как я желал. Я
послал деньги, которых хватит на год, а потом, как видишь,
пришел сюда, чтобы посмотреть, как ты войдешь во Врата Учения.
Полтора дня я ждал,-- не потому, что меня влекла
привязанность,-- это несогласно с Путем,-- но, как говорили в
храме Тиртханкары, потому, что, заплатив деньги за обучение, я
вправе был проследить за тем, как совершится это дело. Они
вполне разрешили мои сомнения. Я боялся, что, быть может,
пришел сюда потому, что совращаемый алым туманом привязанности
хотел видеть тебя. Но это не так... Кроме того, меня смущает
один сон.
-- Но, святой человек, ты наверное не забыл Дороги и
всего, что случилось на ней. Наверное, ты пришел сюда отчасти и
потому, что хотел меня видеть?
-- Лошади озябли, их давным-давно кормить пора,-- заныл
извозчик.
-- Иди ты в джаханнам и сиди там со своей опозоренной
теткой,-- огрызнулся Ким через плечо.-- Я совсем один в этой
стране; я не знаю, куда я иду и что будет со мной. Я вложил
сердце в письмо, которое я послал тебе; и если не считать
Махбуба Али, а он патхан, у меня нет друга, кроме тебя, святой
человек. Не уходи от меня совсем.
-- Я размышлял и об этом,-- ответил лама дрожащим
голосом.-- Очевидно, что время от времени я буду приобретать
заслугу,-- если только не найду своей Реки,-- удостоверяясь в
том, что ты идешь по пути мудрости. Не знаю, чему тебя будут
учить, но жрец писал мне, что во всей Индии ни один сын сахиба
не будет обучен лучше, чем ты. Поэтому ты станешь таким
сахибом, как тот, который дал мне эти очки,-- лама старательно
протер их,-- в Доме Чудес, в Лахоре. Вот моя надежда, ибо он
был источник мудрости, он мудрее многих монастырских
настоятелей... Однако ты, быть может, забудешь меня и наши
встречи.
-- Если я ел твой хлеб,-- со страстью воскликнул Ким,--
как могу я когда-нибудь забыть тебя?
-- Нет, нет,-- старик отстранил от себя мальчика,-- я
должен вернуться в Бенарес. Время от времени (ведь я теперь
знаю обычаи здешних писцов) -- я буду посылать тебе письма и
приходить сюда, чтобы увидеться с тобой.
-- Но куда я буду посылать письма?-- простонал Ким,
цепляясь за халат ламы и совершенно забыв, что он сахиб.
-- В храм Тиртханкары, в Бенарес. Это -- место, где я буду
жить, пока не найду моей Реки. Не плачь, ибо, видишь ли, всякое
желание -- иллюзия и снова привязывает тебя к Колесу... Войди
во Врата Учения! Дай мне увидеть, как ты входишь... Ты любишь
меня? Тогда иди, не то сердце мое разорвется... Я вернусь. Я
непременно вернусь.
Лама следил глазами за тхика-гари вплоть до того, как она,
громыхая, въехала во двор, потом зашагал прочь, посапывая носом
на каждом широком своем шагу. "Врата Учения" с шумом
захлопнулись.
Мальчик, рожденный и воспитанный в Индии, ни по характеру
своему, ни по привычкам не похож на мальчика других стран, и
учителя воспитывают его такими способами, каких английский
учитель не одобрил бы. Поэтому вряд ли вас заинтересует жизнь
Кима -- воспитанника школы св. Ксаверия, окруженного двумя или
тремя сотнями скороспелых юнцов, в большинстве своем никогда не
видевших моря. Он получал обычные наказания за то, что убегал
за пределы школьной усадьбы, когда в городе свирепствовала
эпидемия холеры. Тогда он еще не научился хорошо писать
по-английски и вынужден был обращаться к базарному писцу. Само
собой разумеется, его карали за куренье и изощренную ругань,
какой стены св. Ксаверия не слыхивали. Он научился мыться с
левитской тщательностью местного уроженца, который в душе
считает англичанина довольно нечистоплотным. Он проделывал
обычные штуки с терпеливыми кули, качавшими панкхи в дортуарах,
где мальчики возились жаркими ночами и до рассвета рассказывали
друг другу разные истории, и он спокойно сравнивал себя со
своими самоуверенными товарищами.
Все это были сыновья мелких чиновников из
железнодорожного, телеграфного и канального ведомств, сыновья
унтер-офицеров, отставных или возглавляющих армию какого-нибудь
вассального раджи; сыновья капитанов индийского флота,
государственных пенсионеров, плантаторов, провинциальных купцов
и миссионеров. Немногие из них были отпрысками старинных
евразийских семейств, крепко укоренившихся в Дхарамтоле,--
Перейры, де-Сузы и де-Сильвы. Родители имели полную возможность
послать своих сыновей учиться в Англию, но любили школу, в
которой учились сами, и под сенью св. Ксаверия одно желтолицее
поколение сменялось другим. Отчие дома воспитанников были
рассыпаны по всей стране: начиная от Хауры, где живут
железнодорожники, и до опустевших военных поселков, как,
например, Монгхир и Чанар; начиная от захолустных чайных
плантаций в стране Шилонга, Аудхских и Дикханских деревень, где
отцы их были крупными землевладельцами, миссионерских станций в
неделе пути от ближайшей железнодорожной линии, морских портов,
лежащих на тысячу миль к югу и обращенных лицом к дерзкому
индийскому прибою, до хинных плантаций на самом крайнем юге. От
одного рассказа об их приключениях (которые в этой среде не
считались приключениями), пережитых на пути в школу и обратно,
домой, у западного мальчика волосы встали бы дыбом. Они
привыкли в одиночку пробираться сотни миль по джунглям, где их
всегда ожидала приятная неожиданность натолкнутьс на тигра, но
у них было так же мало возможностей выкупаться августовским
днем в проливе Ла-Манш, как у их братьев на другом конце мира
-- лежать смирно, когда леопард нюхает их паланкин. Среди них
были пятнадцатилетние мальчики, которые провели полтора дня на
