мой хинин.
-- Мы, джаты, все буйволы,-- сказал камбох, снова
смягчаясь.
Ким кончиком пальца положил горькое лекарство в послушные
губы ребенка.
-- Я ничего не просил у тебя, кроме пищи,-- сурово
обратился он к отцу.-- Или ты жалеешь, что дал мне ее? Я хочу
вылечить другого человека. Осмелюсь попросить твоего
позволения... принц. Огромные лапы крестьянина в мольбе
взлетели вверх.
-- Нет, нет! Не смейся так надо мной.
-- Я желаю вылечить этого больного. А ты приобретешь
заслугу, помогая мне. Какого цвета пепел в твоей трубке? Белый.
Это хорошо. А нет ли среди твоих дорожных запасов куркумы?
-- Я...
-- Развяжи свой узел!
В узле были самые обычные мелочи: лоскуты ткани,
знахарские снадобья, дешевые покупки с ярмарки, узелок с атой--
сероватой, грубо смолотой туземной мукой, связки деревенского
табаку, неуклюжие трубочные чубуки и пакет пряностей для кари
-- все это было завернуто в одеяло. Ким, бормоча мусульманские
заклинания, перебирал вещи с видом мудрого колдуна.
-- Этой мудрости я научился у сахибов,-- зашептал он ламе,
и тут, если вспомнить о его обучении у Ларгана, он говорил
истинную правду.-- Этому человеку грозит большое зло,-- так
предвещают звезды, и оно... оно тревожит его. Отвратить это
зло?
-- Друг Звезд, ты во всем поступал правильно. Делай, как
хочешь. Это опять будет исцеление?
-- Скорей! Поторопись!-- шептал махрат.-- Поезд может
остановиться.
-- Исцеление от смерти,-- сказал Ким, смешивая муку
камбоха с угольным и табачным пеплом, скопившимся в трубочной
головке из красной глины.
Е.23-й, не говоря ни слова, снял чалму и тряхнул длинными
черными волосами.
-- Это моя пища, жрец,-- заворчал джат.
-- Буйвол, ты в храме! Неужели ты все это время
осмеливался смотреть?-- сказал Ким.-- Мне приходится совершать
тайные обряды в присутствии дураков; но пожалей свои глаза! Они
еще не помутнели у тебя? Я спас младенца, а в награду за это
ты... о бесстыжий! -- Человек вздрогнул и откинутся назад под
пристальным взглядом Кима, ибо юноша говорил всерьез.--Не
проклясть ли мне тебя или?..-- Он поднял ткань, в которую были
завернуты припасы джата, и накинул ее на его склоненную
голову.-- Посмей только хоть мысленно пожелать увидеть
что-нибудь и... и... даже я не смогу спасти тебя. Сиди смирно!
Онемей!
-- Я слеп и нем. Не проклинай! По... пойди сюда, малыш, мы
будем играть в прятки. Ради меня, не выглядывай из-под ткани.
-- Я начал надеяться,-- сказал Е.23-й.-- Что ты придумал?
-- Об этом после,-- ответил Ким, стягивая с него тонкую
нательную рубашку.
Е.23-й заколебался, ибо, как все уроженцы Северо-запада,
он стеснялся обнажать свое тело.
-- Что значит каста для перерезанного горла?-- сказал Ким,
опуская ему рубашку до пояса.-- Мы должны всего тебя превратить
в желтого садху. Раздевайся... скорей раздевайся и опусти
волосы на глаза, пока я буду посыпать тебя пеплом. Теперь
кастовый знак на лоб.-- Он вытащил из-за пазухи топографический
ящичек с красками и плитку красного краплака.
-- Неужели ты только новичок?-- говорил Е.23-й, буквально
борясь за спасение своей жизни. Он скинул с себя покровы и
стоял нагой, в одной лишь набедренной повязке, а Ким чертил ему
благородный кастовый знак на осыпанном пеплом лбу.
-- Я только два дня назад вступил в Игру, брат,-- ответил
Ким.-- Потри грудь пеплом еще немного.
-- А ты встречался... с целителем больных жемчугов?-- Он
развернул свою туго скатанную чалму, чрезвычайно быстро обернул
ее вокруг бедер и пропустил между ногами, воспроизводя путаные
перехваты опояски садху.
-- Ха! Так ты узнаешь его руку? Он некоторое время был
моим учителем. Нужно будет начертить полосы на твоих ногах.
Пепел лечит раны. Помажь еще.
-- Когда-то я был его гордостью, но ты, пожалуй, еще
лучше. Боги к нам милостивы. Дай мне вот этого.
Это была жестяная коробочка с катышками опиума, оказав'
шаяся среди прочего хлама в узле джата. Е.23-й проглотил
полгорсти катышков.
-- Хорошее средство от голода, страха и холода. И от него
краснеют глаза,-- объяснил он.-- Теперь я опять наберусь
храбрости играть в Игру. Не хватает только щипцов садху. А как
быть с прежней одеждой?
Ким туго свернул ее и сунул в широкие складки своего
халата. Куском желтой охры он провел широкие полосы по ногам и
груди Е.23го, уже вымазанным мукой, пеплом и куркумой.
-- Пятна крови на этой одежде -- достаточный повод, чтобы
повесить тебя, брат.
-- Может и так, но выбрасывать ее из окна не стоит...
Кончено!-- Голос его звенел мальчишеским восторгом Игры.--
Обернись и взгляни, о джат!
-- Да защитят нас боги,-- проговорил закутанный с головой
камбох, возникая из-под своего покрывала, как буйвол из
тростников.-- Но... куда же ушел махрат? Что ты сделал?
Ким обучался у Ларгана-сахиба, а Е.23-й, в силу своей
профессии, был недурным актером. Вместо взволнованного,
ежившегося купца в углу валялся почти нагой, обсыпанный пеплом,
исполосованный охрой саджу с пыльными волосами, и припухшие
глаза его (на пустой желудок опиум действует быстро), горели
наглостью и животной похотью; он сидел, поджав под себя ноги, с
темными четками Кима на шее и небольшим куском истрепанного
цветистого ситца на плечах. Ребенок зарылся лицом в одежду
изумленного отца.
-- Погляди, маленький принц! Мы путешествуем с колдунами,
но они тебя не обидят. О, не плачь!.. Какой смысл сначала
вылечить ребенка, а потом напугать его до смерти?
-- Ребенок будет счастлив всю свою жизнь. Он видел великое
исцеление. Когда я был ребенком, я лепил из глины людей и
лошадей.
-- Я тоже лепил. Сир Банас приходит ночью и всех их
оживляет за кучей отбросов из нашей кухни,-- пропищал ребенок.
-- Так, значит, ты ничего не боишься? А, принц?
-- Я боялся, потому что мой отец боялся. Я чувствовал, как
у него руки дрожат.
-- О цыплячья душа,-- сказал Ким, и даже пристыженный джат
рассмеялся.-- Я исцелил этого несчастного купца. Он должен
забыть о своих барышах и счетных книгах и сидеть при дороге три
ночи, чтобы победить злобу своих врагов. Звезды против него.
-- Чем меньше ростовщиков, тем лучше, говорю я, но, садху
он или не садху, пусть он заплатит за мою ткань, которая лежит
у него на плечах.
-- Вот как? А у тебя на плечах лежит твой ребенок,
которому меньше двух дней назад грозил гхат сожжения. Остается
еще одно. Я совершил свое колдовство в твоем присутствии,
потому что нужда в этом была велика. Я изменил его вид и его
душу. Тем не менее если ты, о джаланхарец, когда-нибудь
вспомнишь о том, что видел, вспомнишь, сидя под сельским
деревом среди стариков или в своем собственном доме, или в
обществе твоего жреца, когда он благословлет твой скот, тогда
чума кинется на буйволов твоих, и огонь на солому крыш твоих, и
крысы в закрома твои, и проклятия богов наших на поля твои, и
они останутся бесплодными у ног твоих после пахоты твоей!-- Эта
речь была отрывком древнего проклятия, позаимствованного у
одного факира, сидевшего близ Таксалийских ворот, когда Ким был
совсем ребенком. Оно ничего не потеряло от повторения.
-- Перестань, святой человек! Будь милостив, перестань!--
вскричал джат.-- Не проклинай хозяйства! Я ничего не видел. Я
ничего не слышал! Я -- твоя корова!-- и он сделал движение,
чтобы схватить голые ноги Кима, ритмично стучавшие по вагонному
полу.
-- Но раз тебе позволено было помочь мне щепоткой муки,
горсточкой опиума и подобными мелочами, которые я почтил,
употребив их для моего искусства, боги вознаградят тебя
благословением,-- и он, к великому облегчению джата, прочел
пространное благословение.
Оно было одно из тех, которым Ким выучился у
Ларгана-сахиба.
Лама смотрел сквозь очки более пристально, чем раньше
глядел на переодеванье.
-- Друг Звезд,-- сказал он, наконец.-- Ты достиг великой
мудрости. Берегись, как бы она не породила тщеславие. Ни один
человек, познавший Закон, не судит поспешно о вещах, которые он
видел или встречал.
-- Нет... нет... конечно, нет!-- воскликнул крестьянин,
боясь, как бы учитель не перещеголял ученика.
Е.23-й, не стесняясь, предался опиуму, который заменяет
истощенному азиату мясо, табак и лекарства.
Так в молчании, исполненном благоговейного страха и
взаимного непонимания, они приехали в Дели в час, когда
зажигаются фонари.
ГЛАВА XII
Влекут ли тебя моря --
видение водной
лазури?
Подъем, .замиранье,
паденье валов,
взбудораженных бурей?
Пред штормом растущая
зыбь, что огромна,
сера и беспенна?
Экватора штиль или
волн ураганом
подъятые стены?
Моря, что меняют свой
лик,-- моря, что
всегда неизменны,
Моря, что так дороги
нам?
Так вот, именно так,
так вот, именно так
горца влечет к горам!
Море и горы
-- Я вновь обрел покой в своем се-рдце,-- сказал Е.23-й,
убедившись, что шум на платформе заглушает его слова.-- От
страха и голода люди дуреют, а то я и сам придумал бы такой
путь к спасению. Я был прав... Вот пришли охотитгься за мной.
Ты спас меня.
Группа пенджабских полицейских в желтых штанах под
предводительством разгоряченного и вспотевшего молодого
англичанина раздвигала толпу у вагонов. За ними, незаметный,
как кошка, крался маленький толстый человек, похожий на агента,
служащего у адвоката.
-- Смотри, молодой сахиб читает бумагу. У него в руках
описание моей наружности,-- сказал Е.234-й.-- Они ходят из
вагона в вагон как рыбаки с бреднем по пруду.
Когда полицейские вошли в их отделение, Е.23-й перебирал
четки, непрестанно дергая кистью руки, а Ким издевался над ним
за то, что он одурманен опиумом и повторял свои щипцы для угля
-- неотъемлемую принадлежность каждого садху. Лама, погруженный
в созерцание, смотрел прямо перед собой, а крестьянин, украдкой
поглядывая на окружающих, собирал свое добро.
-- Никого тут нет, только кучка святош,-- громко сказал
англичанин и прошел дальше, сопровождаемый беспокойным говором,
ибо во всей Индии появление туземной полиции грозит
вымогательством.
-- Теперь самое трудное,-- зашептгал Е.23-й,-- отправить
телеграмму насчет места, где я спрятал письмо, за которым меня
послали. Мне нельзя идти в тар-контору в таком наряде.
-- Разве мало, что я спас тебе жизнь?
-- Да, если дело останется незакониченным. Неужели
целитель больных жемчужин иначе тебя наставлял? А вот и другой
сахиб! Ах!
Это был высокий желтовато-бледный окружной полицейский
инспектор в полной форме -- с поясом, шлемом и шпорами; он
гордо выступал, покручивая темные усы.
-- Что за дураки эти полицейские сахибы!-- добродушно
