И Хэммил запел prestissimo*: Славлю ныне, господь, тебя, За благодать,
что несешь, любя.
Вот теперь слышно, что мы благодарны за благодать. Как там дальше?
* Очень быстро (ит.).
Если я ночью томим тоской,
Дай моим думам святой покой,
От искушений мой сон храни,
Скорей, Мотрем!
От наваждений оборони.
Ну и лицемер же вы!
-- Перестаньте кривляться! -- оборвал его Лаундз.-- Насмехайтесь вволю
над чем угодно, но этот гимн оставьте в покое. Для меня он связан с самыми
священными воспоминаниями.
-- Летние вечера за городом, цветные стекла окон, меркнущий свет, ты и
она рядышком, склонили головы над церковными гимнами, -- подхватил Мотрем.
-- Да, а толстый майский жук ударил тебя в глаз, когда ты шел домой.
Аромат сена, луна величиной с шляпную картонку на верхушке копны, летучие
мыши, розы, молоко и мошкара, -- продолжал Лаундз.
-- И еще наши матери. Помню, как сейчас: мама пела мне этот гимн в
детстве, убаюкивая на ночь, -- добавил Спэрстоу.
В комнате окончательно сгустилась темнота. Слышно было, как Хэммил
беспокойно ерзает в шезлонге.
-- И в результате вы поете благодарственные гимны, -- раздраженным
тоном проговорил он, -- когда вы на семь сажен погрузились в ад! Мы
недооцениваем умственные способности господа, притворяясь, будто мы чтото
собой представляем, в то время как мы просто казнимые за дело разбойники.
-- Примите две таблетки, -- сказал Спэрстоу, -- печень у вас казнимая,
вот что.
-- Наш миролюбивый Хэммил сегодня в отвратительном настроении. Не
завидую я его кули завтра, -- проговорил Лаундз, когда слуги внесли лампы и
стали накрывать к обеду.
Спэрстоу улучил момент, когда все рассаживались за столом, на котором
стояли жалкие отбивные из козлятины, яйца под острым соусом и пудинг из
тапиоки, и шепнул Мотрему:
-- Молодец, Давид!
-- В таком случае присматривайте за Саулом, -- последовал ответ.
-- О чем вы там шепчетесь? -- подозрительно спросил Хэммил.
-- Говорим, что хозяин вы дрянной. Мясо не разрезать, -- нашелся
Спэрстоу, сопровождая свои слова добродушной улыбкой. -- И это у вас
называется обед?
-- Я тут ни при чем. А вы ждали, что я закачу пир?
За едой Хэммил постарался обидеть всех гостей по очереди, отпуская
намеренно оскорбительные замечания, и при каждом следующем выпаде Спэрстоу
толкал ногой под столом потерпевшего. При этом ни с одним он не посмел
обменяться понимающим взглядом. Лицо у Хэммила побледнело и заострилось,
глаза были неестественно расширены. Никто из гостей и не думал обижаться на
его яростные нападки, но, как только обед закончился, все стали собираться.
-- Не уходите. Вы только-только начали забавлять меня. Надеюсь, я
ничего такого неприятного не сказал. Экие вы недотроги. -- Тон его тут же
переменился, сделался униженным, молящим: -- Слушайте, неужели вы в самом
деле уедете?
-- Где ем, там и сплю, выражаясь словами благословенного Джорокса, --
проговорил Спэрстоу. -- Я хочу взглянуть на ваших кули, если не возражаете.
У вас, наверное, найдется, куда меня положить?
Остальные, сославшись на неотложные дела следующего дня, сели на
лошадей и отбыли все вместе, сопровождаемые уговорами Хэммила приехать через
неделю в воскресенье. Дорогой, едучи рядом с Мотремом, Лаундз облегчил свою
душу:
-- В жизни так не хотелось дать по физиономии хозяину дома за его
собственным столом. Меня обвинил, что я плутую в висте, напомнил, что я ему
должен. Вам прямо в лицо заявил, что вы чуть ли не лжец! Вы както
недостаточно возмущены.
-- Так и есть, -- ответил Мотрем. -- Жаль его! Видели вы, чтобы
когданибудь старина Хэмми так себя вел? Бывало ли хоть отдаленно похожее?
-- Это его не извиняет. Спэрстоу, не переставая, пинал меня, вот я и
сдерживался. А то бы я...
-- Ничего бы вы не сделали. Вы бы поступили, как Хэмми с Джевинсом: не
стали бы осуждать его -- в такую жарищу. Черт побери, пряжка от уздечки
прямо раскаленная! Давайте немного пустим рысью, осторожней, здесь полно
крысиных нор.
Десять минут рыси исторгли у Лаундза, когда он наконец, обливаясь
потом, остановился, уже вполне мудрое замечание:
-- Хорошо, что Спэрстоу сегодня ночует у него.
-- Да-а-а. Хороший он человек, Спэрстоу. Тут наши дороги расходятся. До
следующего воскресенья, если меня эа это время не доконает солнце.
-- До воскресенья, если только министр финансов Старого Пня не
подсыплет мне чего-нибудь в пищу. Доброй ночи и... благослови вас боже!
-- Что с вами?
-- Так, ничего, -- Лаундз поднял хлыст и, огрев по боку кобылу Мотрема,
добавил:-Славный вы парень, вот и все.
Кобыла в одно мгновение унеслась по песку на полмили.
Тем временем в инженерском бунгало Спэрстоу с Хэммилом курили каждый
свою трубку молчания, пристально следя друг за другом. Вместительность
холостяцкого жилья растяжима, и устройство его отличается простотой. Слуга
убрал посуду со стола, внес две грубо сколоченные туземные кровати -- легкие
деревянные рамы с натянутой тесьмой, -- бросил на каждую по куску прохладной
калькуттской циновки, поставил их рядом, пристегнул булавками к панкхе два
полотенца так, чтобы бахрома почти задевала лица спящих, и возвестил, что
ложа готовы.
Мужчины повалились каждый на свою постель, заклиная кули именем самого
Иблиса раскачивать панкху без остановки. Все двери и окна плотно закрыли,
потому что наружный воздух был как в раскаленной печи. Внутри дома, по
свидетельству термометра, доходило всего до сорока градусов, но жару
усугублял удушливый смрад от давно не чищенных керосиновых ламп; вдыхая эту
вонь, к которой присоединяется запах местного табака, обожженного кирпича и
пересохшей земли, многие сильные люди падают духом, ибо так пахнет великая
империя Индия, когда на шесть месяцев она превращается в ад. Спэрстоу умело
взбил подушки, так что голова его оказалась значительно выше ног и он скорее
полусидел, чем лежал. Спать на низкой подушке в жаркую пору небезопасно,
если сложение у вас апоплексическое: вы и не заметите, как похрапывая и
побулькивая, перейдете от естественного сна к забытью теплового удара.
-- Взбейте подушки, -- повелительно сказал доктор, увидев, что Хэммил
приготовился распластаться во всю длину.
Пламя ночника горело ровно, по комнате раскачивалась тень от панкхи, и
ее колыхание сопровождали рывки полотенец и тихое нытье веревки, трущейся о
края дырки в стене. Панкха вдруг замедлила движение, почти остановилась. По
лбу Спэрстоу покатился пот. Надо бы, наверное, встать и обратиться с
вразумляющей речью к кули. Панкха неожиданно дернулась и снова заколыхалась,
от резкого толчка из полотенца выскочила булавка. Едва полотенце опять
укрепили, как в поселке у кули забил барабан с мерностью толчков крови в
чьем-то воспаленном мозгу. Спэрстоу повернулся на другой бок и тихо
выругался. Хэммил не подавал никаких признаков жизни, он лежал неподвижно, в
оцепенении, как труп, руки были вытянуты вдоль тела, пальцы сжаты в кулак.
Но учащенное дыхание говорило о том, что он не спит. Спэрстоу вгляделся в
застывшее лицо: челюсти были стиснуты, веки трепетали, кожа вокруг глаз
собралась морщинами.
"Он весь сжался, так он сдерживает себя, -- подумал Спэрстоу. -- Зачем
это притворство? И что же, в конце концов, с ним такое?"
-- Хэммил!
-- Да?
-- Не заснуть?
-- Никак.
-- Голова горит? Распухло в горле? Какие еще ощущения?
-- Никаких, спасибо. Мне вообще, знаете, не спится.
-- Скверное самочувствие?
-- Довольно скверное, спасибо. Это что там -- барабан? Я сначала
подумал, что это у меня в голове бухает. Спэрстоу, Спэрстоу, ради всего
святого, дайте чего-нибудь, чтобы я заснул, хотя бы на шесть часов.--Он
вскочил. -- Я уже несколько дней не сплю нормально, я больше не могу -- не
могу!
-- Бедняга!
-- Это не помощь. Дайте мне чего-нибудь усыпляющего. Говорю вам, я с
ума схожу. Я уже почти не соображаю, что говорю. Три недели как я продумываю
и произношу про себя каждое слово, прежде чем сказать его вслух. Я должен
сложить каждую фразу в уме до единого слова, чтобы не нагородить чепухи.
Разве этого не довольно, чтобы сойти с ума? Мне уже все вокруг
представляется в искаженном виде, я потерял чувство осязания. Помогите мне
заснуть. Ради господа бога, Спэрстоу, помогите мне заснуть по-настоящему.
Недостаточно дать мне просто задремать. Усыпите меня накрепко.
-- Хорошо, дружище, хорошо. Спокойнее. Не так уж ваши дела плохи.
Теперь, когда лед сдержанности был сломан, Хэммил самым буквальным
образом цеплялся за доктора, как испуганный ребенок.
-- Вы исщипали мне всю руку.
-- Я вам шею сверну, если вы мне не поможете. Нет, я не то хотел
сказать. Не сердитесь, старина. -- Хэммил стер пот с лица, стараясь
совладать с собой.-- Правду говоря, мне немного не по себе, аппетит пропал;
может быть, вы мне дадите какого-нибудь снотворного -- бромистого калия,
скажем.
-- Бромистого вздора! Почему вы мне раньше не сказали? Отпустите мою
руку, я поищу у себя в портсигаре чего-нибудь подходящего.
Он порылся в одежде, выкрутил подлиннее фитиль, раскрыл небольшой
серебряный портсигар и подступил к ожидавшему Хэммилу с изящнейшим
миниатюрным шприцем.
-- Последнее прибежище цивилизации, -- сказал он, -- но я терпеть не
могу им пользоваться. Протяните руку. Что ж, мускулы ваши от бессонницы не
пострадали. Крепкая шкура, точно буйвола колешь. Ну вот, через несколько
минут морфий подействует. Ложитесь и ждите.
По лицу Хэммила расползлась идиотическая улыбка неподдельного
блаженства.
-- Мне кажется,-- прошептал он,-- мне кажется, я засыпаю. Черт возьми,
какое божественное ощущение! Спэрстоу, вы должны отдать мне портсшар
насовсем, вам... -- голос замер, голова упала на подушку.
-- Как бы не так, -- Спэрстоу поглядел на неподвижное тело. -- А
теперь, мой друг, поскольку бессонница такого рода вполне способна ослабить
нравственный момент в пустячном вопросе жизни и смерти, я позволю себе
расстроить ваши замыслы.
Он босиком прошлепал в седельную, расчехлил двенадцатизарядку,
"экспресс" и револьвер. С первой он отвинтил курки и спрятал их на дно
седельной сумки, со второго снял замок и засунул его в большой платяной
шкаф. У револьвера он откинул рукоять и вышиб каблуком высокого сапога
шпильку.
-- Готово, -- проговорил он, стряхивая с пальцев пот, -- эти небольшие
меры предосторожности по крайней мере дадут тебе время одуматься. Что-то уж
слишком тебя привлекают несчастные случаи в оружейной.
Но когда он поднимался с колен, раздался хриплый глухой голос Хэммила:
-- Болван несчастный!
Спэрстоу не раз приходилось слышать такой голос -- голос человека,
очнувшегося от бреда, которому недолго осталось жить на этом свете.
Он самым настоящим образом вздрогнул от испуга. Хэммил стоял в дверях,
раскачиваясь от обессиливающего смеха.
-- Честное слово, вы прямо невероятно гуманны, -- с трудом выговорил
он, медленно подыскивая слова. -- Но пока я не собираюсь накладывать на себя
руки. Слушайте, Спэрстоу, ваше снадобье не действует. Что же делать? Что мне
делать?
Глаза его были полны панического ужаса.
-- Надо лечь и дать ему время и возможность подействовать. Ложитесь
сейчас же.
-- Боюсь. Оно опять подействует только наполовину, и на этот раз мне
уже будет не удрать. Знаете, чего мне сейчас стоило спастись? Обычно я быстр
на ноги, а тут вы мне их точно спутали.
