Джорджина пела ему или озабоченно спрашивала, отчего он так молчалив и не
обидела ли она его нечаянно. Думая, он курил и, куря, посматривал на
Джорджину, сквозь табачный дым рисуя себе на ее месте белокурую, веселую и
хозяйственную англичаночку со взбитой челкой и, в крайнем случае, с
сигаретой во рту. Но, уж конечно, не с толстой бирманской сигарой, какие
курит Джорджина. Он возьмет себе в жены барышню с такими же глазами, как у
Джорджины, и вообще во всем на нее похожую. Или почти во всем. Коечто в
Джорджине оставляет желать лучшего. И Джорджи-Порджи, потягиваясь в кресле,
пускал через нос густые кольца дыма. Да, надо ему вкусить женатой жизни.
Благодаря Джорджине у него скопилось немного денег, и в ближайшее время ему
полагался шестимесячный отпуск.
-- Вот что, моя красавица, -- сказал он ей, -- надо нам за будущие три
месяца отложить побольше денег. Мне деньги нужны.
Это был прямой выпад против ее хозяйственных талантов, ведь она так
гордилась, что экономно ведет его дом! Но раз у ее божества нужда в деньгах,
она готова на все
-- Тебе нужны деньги? -- с улыбкой переспросила она,-- У меня есть
немного денег. Смотри! -- Она сбегала к себе в комнату и принесла мешочек
рупий.-- Я все время откладывала из того, что ты мне давал. Видишь? Сто семь
рупий. Тебе ведь не больше нужно, чем сто семь рупий? Возьми их. Мне будет
приятно, если я этим тебе помогу.
И она, разложив деньги на столе, подвинула их к Джорджи-Порджи своими
быстрыми желтыми пальчиками.
Больше Джорджи-Порджи не заикался об экономии.
А еще через три месяца, отправив и получив несколько таинственных
писем, непонятных и потому ненавистных Джорджине, Джорджи-Порджи сказал ей,
что ему надо уехагь, а она пусть возвращаегея жить в дом отца.
Джорджина заплакала. Она готова ехать за своим божеством хоть на край
света. Зачем же ей расставаться с ним? Она же его любит
-- Мне нужно только в Рангун,-- ответил ей Джорджи-Порджи.-- Я буду
обратно через месяц, но тебе лучше пока пожить у отца. Я оставлю тебе двести
рупий.
-- Если ты едешь всего на месяц, зачем же двести? И пятидесяти за глаза
хватит. Нет, тут что-то плохое. Не езди или хотя бы возьми меня с собой!
Эту сцену Джорджи-Порджи не любит вспоминать и поныне. В конце концов
он отделался от Джорджины, сговорившись на семидесяти пяти рупиях. Больше
взять она не соглашалась. А потом морем и железной дорогой он отправился в
Рангун.
Посредством своей таинственной переписки Джорджи-Порджи выправил себе
полагавшийся ему полугодовой отпуск. Самое бегство и сознание того, что он,
быть может совершает предательство, причинили ему немало боли, но как только
большой пароход затерялся в безбрежной синеве, все стало казаться гораздо
проще -- лицо Джорджины, дом за частоколом, ночные нападения завывающих
бандитов, стон и агония первого человека, которого он убил собственными
руками, и сотни других так много значивших для него прежде вещей начали
бледнеть в его памяти и отступать на задний план, и образ приближающейся
родины вновь завладевал его сердцем. На пароходе было много таких же, как
он, отпускников -- все, как один, веселые ребята, отряхнувшие прах и пот
Верхней Бирмы и беззаботные, точно резвящиеся школьники. Они помогли
Джорджи-Порджи забыться.
А потом была Англия, уютная, щедрая и благопристойная, и ДжорджиПорджи,
точно во сне, ходил по улицам, радостно узнавая почти забывшийся звук шагов
по мостовым и диву даваясь, как может человек в здравом уме добровольно
уехать из столицы. Он вкушал отпускные восторги как заслуженную награду за
все свои труды. Но судьба уготовила ему еще более приятный подарок: скромную
прелесть традиционного английского ухаживания, такого непохожего на
беззастенчивые колониальные романы на глазах у почтеннейшей публики, когда
половина зрителей сочувствует и заключает пари, а другая предвкушает
скандал, который закатит миссис Такая-то.
Девушка была милая, лето -- прекрасное, и был большой загородный дом
близ Петворта, а вокруг -- лиловые вересковые пустоши для прогулок и
заливные луга, где так приятно бродить по пояс в сочном разнотравье.
Джорджи-Порджи чувствовал, что наконец существование его обрело смысл, и
поэтому, как полагается, предложил милой девушке разделить с ним его жизнь в
Индии. Та по простоте душевной согласилась. На сей раз ему не пришлось
заключать сделки с деревенским старейшиной. Вместо этого была
добропорядочная английская свадьба, солидный папаша, и плачущая маменька, и
шафер в костюме с фиолетовым отливом и в белоснежной сорочке, и курносые
девчонки из воскресной школы, усеивающие розами путь между могилами от ворот
до паперти. В местной газете опубликовали подробное описание всей церемонии
и даже привели полностью текст исполнявшихся псалмов. Причиной тому,
впрочем, был обычный редакционный голод.
Они провели медовый месяц в Аренделе, и маменька, пролив потоки слез,
отпустила свою единственную дочку на пароходе в Индию в сопровождении
новобрачного Джорджи-Порджи. Не подлежит сомнению, что Джорджи-Порджи обожал
свою молодую жену, а она видела в нем лучшего и величайшего из мужчин.
Явившись в Бомбей, он счел себя морально вправе, ради жены, просить место
получше; и поскольку он неплохо показал себя в Бирме и его начинали ценить,
прошение его было почти полностью удовлетворено -- его назначили на службу в
поселение, которое мы будем называть Сутрейн. Оно было расположено на
нескольких холмах и официально именовалось "санаторием", по той причине, что
санитарное состояние там было никуда не годным. Здесь и поселился
Джорджи-Порджи. Ему легко дался переход на семейное положение, он не дивился
и не восторгался, как многие молодожены, тем, что его богиня каждое утро
садится против него за стол завтракать -- словно так и надо; для него это
была уже освоенная территория, как говорят американцы. И сопоставляя
достоинства своей теперешней Грейс с достоинствами Джорджины, он все больше
убеждался, что не прогадал.
Но не было мира и довольства по ту сторону Бенгальского залива, где под
сенью тиковой рощи в доме отца жила Джорджина, поджидая своего
Джорджи-Порджи. Деревенский старейшина прожил долгую жизнь и помнил еще
войну пятьдесят первого года. Он побывал тогда в Рангуне и имел
представление о нравах куллахов. И теперь, сидя вечерами перед своей
хижиной, он наставлял дочь в трезвой философии, отнюдь не дававшей ей
утешения.
Вся беда была в том, что она любила Джорджи-Порджи так же горячо, как
французская девушка из английских учебников истории любила священника,
которому проломили голову королевские молодчики. И в один прекрасный день
она исчезла из деревни, взяв с собой в дорогу все рупии, которые оставил ей
Джорджи-Порджи, и кое-какие крохи английского языка. полученные из того же
источника.
Старейшина сначала рассвирепел, но потом закурил новую сигару и
высказал несколько неодобрительных замечаний обо всем женском роде в целом.
А Джорджина отправилась на поиски Джорджи-Порджи, хотя где он находится, в
Рангуне или за морем, и вообще жив ли он, не имела ни малейшего
представления. Но удача улыбнулась ей: от старого сикха-полицейского она
узнала, что Джорджи-Порджи уплыл на пароходе за море. Она купила в Рангуне
билет четвертого класса и на нижней палубе добралась до Калькутты; цель
своего путешествия она держала в секрете.
В Индии след Джорджины на шесть недель затерялся, и никому не известно,
через какие муки она прошла.
Объявилась она в четырех милях к северу от Калькутты, измученная,
исхудавшая, но упорно продвигавшаяся дальше на север в поисках своего
Джорджи-Порджи. Язык местных жителей был ей непонятен, но Индиястрана
бесконечного милосердия, и по всему пути вдоль Главной Магистрали женщины
кормили ее. Откуда-то у нее сложилось убеждение, что Джорджи-Порджи
находится где-то там, где кончается эта жестокая дорога. Может быть, ей
повстречался сипай, знавший Джорджи-Порджи по Бирме. Об этом остается только
гадать. Наконец она попала в расположение одного полка на марше, а в нем
служил молодой лейтенант из числа тех, кто пользовался гостеприимством
Джорджи-Порджи в далекие золотые дни охоты на бирманских бандитов. Много
было смеху в лагере, когда Джорджина упала к его ногам и заплакала. Но никто
не смеялся, когда она рассказала свою печальную повесть. Вместо этого
пустили шапку по кругу, что было гораздо уместнее. Один из полковых офицеров
знал, где служит Джорджи-Порджи, но ничего не слышал о его женитьбе. Он
объяснил Джорджине, куда ей надо ехать, и она, радостная, продолжила свой
путь на север в поезде, где могли отдохнуть ее натруженные ноги и была крыша
над опаленной головой. От железной дороги до Сутрейна добраться нелегко, но
у Джорджины были деньги, и попутные крестьяне на возах, запряженных быками,
подвозили ее. Все это было очень похоже на чудо, и Джорджина верила, что ей
покровительствуют добрые духи Бирмы. Правда, на горных перевалах, ведущих в
Сутрейн, она жестоко простудилась. Но зато она знала: там, в конце пути,
после всех мучений, ее ждет Джорджи-Порджи, и он обнимет ее и приласкает,
как бывало когда-то, после того как запирали ворота поста и ужин был ему по
вкусу. Джорджина спешила к цели, и добрые духи сослужили ей последнюю
службу.
Под вечер у самого въезда в Сутрейн ее остановил англичанин.
-- Господи!--воскликнул он.--Ты-то откуда здесь взялась?
Это был Джиллис, он работал под началом Джорджи-Порджи в Верхней Бирме
и жил на соседнем посту. Джорджи-Порджи любил его и похлопотал, чтобы его
перевели к нему помощником в Сутрейн.
-- Я приехала, -- просто отвечала Джорджина. -- Такая дальняя дорога, я
добиралась много месяцев. Где его дом?
Джиллис разинул рот. Он был достаточно близко знаком с Джорджиной и
понимал, что никакие объяснения тут не помогут Жителям Востока нельзя
объяснять. Им надо показывать.
-- Я провожу тебя, -- сказал он и повел Джорджину задами по крутой
тропе в гору, где стоял на вырубленной в скале террасе большой красивый дом.
В доме только что зажгли лампы и еще не задернули шторы.
-- Смотри, -- сказал Джиллис, остановившись под окном гостиной.
Джорджина посмотрела и увидела в окне Джорджи-Порджи и его молодую
жену.
Она провела рукой по волосам, которые выбились у нее из пучка на
макушке и свешивались на лицо. Потом попробовала бьыо одернуть на себе
платье, но оно пришло в такое состояние, что одергивать его было бесполезно.
И при этом слегка кашлянула -- у нее был довольно неприятный кашель, ведь
она очень сильно простудилась по дороге в Сутрейн. Джиллис тоже смотрел в
окно, но Джорджина на молодую жену только взглянула и стояла, не отрывая
глаз от Джорджи-Порджи, а Джиллис так же безотрывно смотрел на беленькую
англичанку.
-- Ну? Что ты собираешься делать? -- спросил Джиллис, на всякий случай
взяв Джорджину за руку, чтобы она не вздумала полететь прямо на свет лампы.
-- Войдешь в дом и скажешь этой английской леди, что жила с ее мужем?
-- Нет, -- чуть слышно ответила Джорджина. -- Отпусти мою руку. Я уйду.
Клянусь, что уйду.
И, вырвавшись от него, убежала в темноту ночи.
-- Бедная девушка, -- говорил себе Джиллис, спускаясь по тропе. -- Надо
бы дать ей денег на обратную дорогу в Бирму. Ну, пронесло, однако же. Этот
ангел никогда бы не смог простить.
Как видите, его преданность была вызвана не только хорошим отношением
