блеянье.
-- Две козы,-- сказал Пир Хан,-- две самые лучшие козы. Я купил их за
большие деньги; и раз не будет пира по случаю рождения, все мясо достанется
мне. Хорошенько рассчитай удар, сахиб! Сабля не очень надежная. Подожди,
пока козы перестанут щипать цветы и поднимут голову.
-- Зачем это ? -- спросил изумленный Холден.
-- Как зачем? Надо принести искупительную жертву, иначе новорожденный
не будет защищен от злого рока и может умереть. Покровитель убогих знает,
какие слова полагается говорить.
Холден и в самом деле заучил когда-то слова жертвенной молитвы, не
думая, что в один прекрасный день ему придется произнести их всерьез. Сжимая
в руке эфес сабли, он вдруг снова ощутил слабое пожатие пальчиков ребенка --
и страх потерять этого ребенка подступил ему к сердцу.
-- Бей! -- сказал Пир Хан. -- Когда в мир приходит новая жизнь, за нее
платят другой жизнью. Смотри, козы подняли голову. Бей с оттяжкой, сахиб!
Плохо понимая, что делает, Холден дважды рубанул саблей и пробормотал
мусульманскую молитву, которая гласит: "Всемогущий! Ты дал мне сына; приношу
тебе жизнь за жизнь, кровь за кровь, голову за голову, кость за кость, волос
за волос, кожу за кожу!" Лошадь всхрапнула и дернулась на привязи, почуяв
запах свежей крови, фонтаном брызнувшей на сапоги Холдена.
-- Хороший удар! -- сказал Пир Хан, обтирая клинок. -- В тебе погиб
великий воин. Иди с легким сердцем, рожденный небом. Я твой слуга и слуга
твоего сына. Да живет твоя милость тысячу лет... а козье мясо я могу взять
себе? -- И довольный Пир Хан удалился, разбогатев на целое месячное
жалованье.
Сгущались сумерки; над землей низко стлался туман. Холден вскочил в
седло и пустил лошадь рысью. Его переполняла отчаянная радость, вдруг
сменявшаяся приливами неясной и казалось бы беспредметной нежности. Волны
этой нежности охватывали его, подступали к самому горлу, и он ниже нагибался
над седлом, пришпоривая лошадь. "В жизни не испытывал ничего подобного,--
думал он.-- Заеду, пожалуй, в клуб немного развеяться".
Ярко освещенная бильярдная была полна народу; как раз начиналась игра в
пул. От света и шумного общества голова у Холдена пошла кругом, и он во все
горло запел:
Как был я в Балтиморе, красотку повстречал!
-- В самом деле? -- отозвался из угла секретарь клуба. -- А не сказала
тебе случайно эта красотка, что у тебя с сапог течет? Боже правый, да они в
крови!
-- Ерунда! -- сказал Холден, снимая с подставки свой кий. -- Разрешите
присоединиться? Это не кровь, а роса. Я ехал по высокой траве. Черт возьми!
Сапоги и верно ни на что не похожи!
Будет дочка -- замуж кто-нибудь возьмет,
Будет сын -- служить пойдет в королевский флот !
В ки-ителе си-инем -- чем не молодец! --
Станет капита-аном...
-- Желтый по синему -- зеленому играть, -- монотонно выкликнул маркер.
-- "Станет капита-аном..." Маркер, у меня зеленое? "Станет
капитааном..." А! скверный удар! "...как был его отец!"
-- Непонятно, с чего это вы так развеселились, -- ядовито заметил некий
ревностный чиновник из молодых. -- Нельзя сказать, чтобы власти были в
восторге от вашей работы на месте Сандерса.
-- Выходит, надо ждать нахлобучки от начальства? -- сказал Холден с
рассеянной улыбкой. -- Ничего, переживем как-нибудь.
Разговор завертелся вокруг неисчерпаемой темы -- о служебных
обязанностях каждого и о том, как они исполняются, и Холден понемногу
успокоился. Он пробыл в клубе допоздна и с неохотой возвратился в свое
пустое и темное холостяцкое бунгало, где его встретил слуга, по-видимому,
полностью осведомленный о делах хозяина. Большую часть ночи Холден провел
без сна, а когда под утро забылся, ему пригрезилось что-то приятное.
2
-- Сколько ему уже?
-- Слава Аллаху! Только мужчина способен задать такой вопрос! Ему скоро
будет шесть недель, жизнь моя; и сегодня вечером мы с тобой поднимемся на
крышу, чтобы сосчитать его звезды. Так полагается. Он родился в пятницу, под
знаком Солнца, и мне предсказали, что он переживет нас обоих и будет богат.
Можем ли мы пожелать лучшего, любимый?
-- Что может быть лучше? Поднимемся на крышу, ты сосчитаешь звезды --
только сегодня их немного, потому что небо в тучах.
-- Зимние дожди запоздали: нынче они прольются не в срок. Пойдем, пока
не скрылись все звезды. Я надела свои лучшие драгоценности.
-- Самую главную ты забыла.
-- Да! Наше сокровище. Мы его тоже возьмем. Он еще никогда не видел
неба.
Амира стала подыматься по узкой лестнице, ведущей на плоскую крышу
дома. Правой рукой она прижимала к груди ребенка, завернутого в пышное
покрывало с серебряной каймой; он лежал совершенно спокойно и глядел из-под
чепчика широко раскрытыми глазами. Амира и впрямь нарядилась
по-праздничному. Нос она украсила алмазной сережкой, которая подчеркивает
изящный вырез ноздрей и в этом смысле выполняет роль европейской мушки,
оттеняющей белизну кожи; на лбу у нее сверкало сложное золотое украшение,
инкрустированное камнями местной обработки -- изумрудами и плавлеными
рубинами; ее шею мягко охватывал массивный обруч из кованого золота, а на
розовых щиколотках позвякивали серебряные цепочки. Как подобает мусульманке,
она была одета в платье из муслина цвета зеленой яшмы; обе руки, от плеча до
локтя и от локтя до кисти, были унизаны серебряными браслетами, перевитыми
шелковинками; на запястьях, словно в доказательство того, как тонка и изящна
ладонь, красовались хрупкие браслеты из дутого стекла -- и на фоне всех этих
восточных украшений бросались в глаза тяжелые золотые браслеты совсем иного
толка, которые Амира особенно любила, потому что они были подарены Холденом
и вдобавок защелкивались хитрым европейским замочком.
Они уселись на крыше, у низкого белого парапета; далеко внизу
поблескивали огни ночного города.
-- Там есть счастливые люди, -- сказала Амира. -- Но я не думаю, что
они так же счастливы, как мы. И белые женщины, наверно, не так счастливы.
Как ты думаешь?
-- Я знаю, что они не могут быть так счастливы.
-- Откуда ты знаешь?
-- Они не кормят сами своих детей -- они отдают их кормилицам.
-- В жизни я такого не видела,-- со вздохом сказала Амира,-- и не желаю
видеть. Айи! -- она прислонилась головой к плечу Холдена.-- Я насчитала
сорок звезд, и я устала. Погляди на него, моя любовь, он тоже считает.
Младенец круглыми глазенками смотрел на темное небо. Амира передала его
Холдену, и сын спокойно лежал у него на руках.
-- Какое имя мы ему дадим? -- спросила она.-- Посмотри! На него нельзя
насмотреться вдоволь! У него твои глаза. Но рот...
-- Твой, моя радость. Кто знает это лучше меня?
-- Такой слабый рот, такой маленький! Но эти губки держат мое сердце.
Отдай мне нашего мальчика, я не могу без него так долго.
-- Я подержу его еще немножко. Он ведь не плачет.
-- А если заплачет, отдашь? Ах, ты так похож на всех мужчин! Мне он
только дороже, если плачет. Но скажи мне, жизнь моя, как мы его назовем?
Крохотное тельце прижималось к самому сердцу Холдена -- нежное и такое
беспомощное. Холден боялся дышать: ему казалось, что любое неосторожное
движение может сломать эти хрупкие косточки. Дремавший в клетке зеленый
попугай, которого во многих индийских семьях почитают как хранителя
домашнего очага, вдруг' заерзал на своей жердочке и спросонок захлопал
крыльями.
-- Вот и ответ,-- промолвил Холден. -- Миан Митту сказал свое слово.
Назовем нашего сына в его честь. Когда он подрастет, он будет проворен в
движениях и ловок на язык. Ведь на вашем... ведь на языке мусульман Миан
Митту и значит "попугай"?
-- Зачем ты отделяешь меня от себя? -- обиделась Амира.-- Пусть его имя
будет похоже на английское -- немного, не совсем, потому что он и мой сын.
-- Тогда назовем его Тота: это похоже на английское имя.
-- Хорошо! Тота -- так тоже называют попугая. Прости меня, мой
повелитель, что я осмелилась тебе противоречить, но, право же, он слишком
мал для такого тяжелого имени, как Миан Митту... Пусть он будет Тота -- наш
маленький Тота. Ты слышишь, малыш? Тебя зовут Тота!
Она дотронулась до щечки ребенка, и тот, проснувшись, запищал; тогда
Амира сама взяла его на руки и стала убаюкивать чудодейственной песенкой, в
которой были такие слова:
Злая ворона, не каркай тут и не буди нашу детку.
В джунглях на ветках сливы растут -- целый мешок за монетку,
Целый мешок за монетку дают, целый мешок за монетку.
Окончательно уверившись, что сливы стоят ровно монетку и в ближайшее
время не подорожают, Тота прижался к матери и уснул. Во дворе у колодца пара
гладких белых быков терпеливо жевала свою вечернюю жвачку; Пир Хан, с
неизменной саблей на коленях, примостился рядом с лошадью Холдена и сонно
посасывал длиннейший кальян, другой конец которого, погруженный в чашечку с
водой, издавал громкое бульканье, похожее на кваканье лягушек в пруду. Мать
Амиры пряла на нижней веранде. Деревянные ворота были заперты на засов.
Перекрывая отдаленный гул города, наверх донеслась музыка свадебной
процессии; промелькнула стайка летучих лисиц, заслонив на мгновенье диск
луны, стоявшей над самым горизонтом.
-- Я молилась, -- сказала Амира, -- я молилась и просила двух милостей.
Первая милость -- чтобы мне позволено было умереть вместо тебя, если небесам
будет угодна твоя смерть; а вторая -- чтобы мне позволено было умереть
вместо сына. Я молилась пророку и Биби Мириам. Как ты думаешь, услышат они
меня?
-- Малейший звук, если он слетит с твоих губ, будет услышан всеми.
-- Я ждала правдивых речей, а ты говоришь мне льстивые речи. Услышится
ли моя молитва?
-- Как знать? Милосердие бога бесконечно.
-- Так ли это? Не знаю. Послушай! Если умру я, если умрет мой сын, что
будет с тобой? Ты переживешь нас -- и вернешься к белым женщинам, не знающим
стыда, потому что голос крови силен.
-- Не всегда.
-- Верно: женщина может остаться глухой к нему, но мужчина -- нет. В
этой жизни, рано или поздно, ты вернешься к своему племени. С этим я могла
бы еще примириться, потому что меня тогда уже не будет в живых. Но я
печалюсь о том, что и после смерти ты попадешь в чужое для меня место -- в
чужой рай.
-- Ты уверена, что в рай?
-- А куда же еще? Какой бог захочет причинить тебе зло? Но мы оба --
мой сын и я -- будем далеко от тебя и не сможем прийти к тебе, и ты не
сможешь прийти к нам. В прежние дни, когда у меня не было сына, я об этом не
думала; но теперь эти мысли не оставляют меня. Тяжело говорить такие вещи.
-- Будь что будет. Мы не знаем нашего завтра, но у нас есть наше
сегодня и наша любовь. Ведь мы счастливы?
-- Так счастливы, что хорошо бы заручиться небесным покровительством.
Пусть твоя Биби Мириам услышит меня: ведь она тоже женщина. А вдруг она мне
позавидует?.. Негоже мужчинам боготворить женщину!
Эта вспышка непосредственной ревности рассмешила Холдена.
-- Вот как? Почему же ты не запретила мне боготворить тебя?
-- Ты -- боготворишь меня?! Мой повелитель, ты щедр на сладкие слова,
но я ведь знаю, что я только твоя служанка, твоя рабыня, прах у ног твоих. И
я счастлива этим. Смотри!
Холден не успел подхватить ее -- она наклонилась и прикоснулась к его
ногам; потом, смущенно улыбаясь, выпрямилась и крепче прижала ребенка к
груди. В ее голосе внезапно прозвучал гнев:
-- Это правда, что белые женщины, не знающие стыда, живут три моих
жизни? Это правда, что они выходят замуж уже старухами?
-- Они выходят замуж, как и все остальные, когда становятся взрослыми
