Джорджи-Порджи.
После ужина молодожены вышли посидеть на веранде, заботясь о том, чтобы
дым от сигары Джорджи-Порджи не пропитал новые шторы в гостиной.
-- Что это там внизу за шум? -- спросила вдруг молодая. Оба
прислушались.
-- Наверно, какой-нибудь здешний горец побил свою жену, -- равнодушно
объяснил Джорджи-Порджи.
-- Побил -- жену? -- Какой ужас! -- воскликнула молодая. -- Вообрази,
что ты побил меня! -- Она обвила рукой мужа за талию и, положив голову ему
на плечо, удовлетворенно и уверенно посмотрела вдаль на горные пики по ту
сторону укрытой облаками долины.
Но это была Джорджина. Одна-одинешенька, она плакала у ручья среди
камней, на которых в деревне стирают белье.
перевод И. Бернштейн
БЕЗ БЛАГОСЛОВЕНИЯ ЦЕРКВИ
Я встретил осень, не прожив весны.
Все закрома до времени полны:
Год подарил мне бремя урожая
И, обессилев, облетел, как сад,
Где не расцвет я видел, а распад.
И не рассвет сиял мне, а закат:
Я был бы рад не знать того, что знаю.
Горькие воды
1
-- А если будет девочка?
-- Мой повелитель, этого не может быть. Я столько ночей молилась, я
посылала столько даров к святыне шейха Балла, что я знаю: бог даст нам сына
-- мальчика, который вырастет и станет мужчиной. Думай об этом и радуйся.
Моя мать будет его матерью, пока ко мне не вернутся силы, а мулла патанской
мечети вычислит, под каким созвездием он родился -- дай бог, чтобы он увидел
свет в добрый час! -- и тогда, тогда тебе уже не наскучит твоя рабыня.
-- С каких это пор ты стала рабыней, моя царица?
-- С самого начала, и вот теперь милость небес снизошла на меня. Как
могла я верить в твою любовь, если знала, что ты купил меня за серебро?
-- Но ведь это было приданое. Я просто дал деньги на приданое твоей
матери.
-- И она спрятала их и сидит на них целый день, как наседка. Зачем ты
говоришь, что это приданое? Меня, еще девочку, купили, как танцовщицу из
Лакхнау.
-- И ты жалеешь об этом?
-- Я жалела раньше; но сегодня я радуюсь. Ведь теперь ты меня никогда
не разлюбишь? Ответь мне, мой повелитель!
-- Никогда. Никогда!
-- Даже если тебя полюбят мем-лог, белые женщины одной с тобой крови?
Ты ведь знаешь -- я всегда смотрю на них, когда они выезжают на вечернюю
прогулку: они такие красивые.
-- Что из того? Я видел сотни воздушных шаров; но потом я увидел луну
-- и все воздушные шары померкли.
Амира захлопала в ладоши и засмеялась.
-- Ты хорошо говоришь, -- сказала она и добавила с царственным видом:
-- Довольно. Я разрешаю тебе уйти -- если ты хочешь.
Он не двинулся с места. Он сидел на низком красном лакированном ложе, в
комнате, где, кроме сине-белой ткани, застилавшей пол, было еще несколько
ковриков и целое собрание вышитых подушек и подушечек. У его ног сидела
шестнадцатилетняя женщина, в которой для него почти целиком сосредоточилась
вселенная. По всем правилам и законам должно было быть как раз наоборот,
потому что он был англичанин, а она -- дочь бедняка мусульманина: два года
назад ее мать, оказавшись без средств к существованию, согласилась продать
Амиру, как продала бы ее насильно самому Князю Тьмы, предложи он хорошую
цену.
Джон Холден заключил эту сделку с легким сердцем; но получилось так,
что девушка, еще не достигнув расцвета, без остатка заполнила его жизнь. Для
нее и для сморщенной старухи, ее матери, он снял небольшой, стоявший на
отшибе дом, из которого открывался вид на обнесенный глинобитной стеной
многолюдный город. И когда во дворе у колодца зацвели золотистые ноготки и
Амира окончательно обосновалась на новом месте, устроив все сообразно со
своими вкусами, а ее мать перестала ворчать и сетовать на то, что кухонное
помещение плохо приспособлено для стряпни, что базар далеко и вообще вести
хозяйство слишком хлопотно, -- Холден вдруг понял, что этот дом стал его
родным домом. В его холостяцкое бунгало в любой час дня и ночи мог ввалиться
кто угодно, и жить там было неуютно. Здесь же он один имел право переступить
порог и войти на женскую половину дома: стоило ему пересечь двор, как
тяжелые деревянные ворота запирались на крепкий засов, и он оставался
безраздельным господином своих владений, где вместе с ним царила только
Амира. И вот теперь в это царство собирался вступить некто третий, чье
предполагаемое появление поначалу не вызвало у Холдена восторга. Оно
нарушало полноту его счастья. Оно грозило сломать мирный, размеренный
порядок жизни в доме, который он привык считать своим. Но Амира была вне
себя от радости, и не меньше ликовала ее мать. Ведь любовь мужчины, особенно
белого, даже в самом лучшем случае не отличается постоянством, но -- так
рассуждали обе женщины -- беглянку любовь могут удержать цепкие ручки
ребенка.
-- И тогда, -- повторяла Амира, -- тогда он и не взглянет в сторону
белых женщин. Я ненавижу их -- ненавижу их всех!
-- Рано или поздно он вернется к своему племени,--возражала ей мать, --
но, с божьего соизволения, этот час придет еще не скоро.
Холден продолжал сидеть молча; он размышлял о будущем, и мысли его были
невеселы. Двойная жизнь чревата многими осложнениями. Только что начальство,
как будто нарочно, распорядилось отправить его на две недели в дальний форт
-- замещать офицера, у которого захворала и слегла жена. Выслушав приказ,
Холден должен был молча снести и ободрительное замечание насчет того, что
ему-то еще повезло -- он не женат, и руки у него не связаны. Сообщить о
своем отъезде он и приехал к Амире.
-- Это нехорошо,-- медленно сказала она.,-- но и не так плохо. При мне
моя мать, и со мной ничего не случится, если только я не умру от радости.
Поезжай и делай свою работу, и гони прочь тревожные мысли. Когда наступит
мой срок, я надеюсь... нет, я знаю. И тогда -- тогда ты вернешься, и
возьмешь его на руки, и будешь любить меня вечно. Твой поезд уходит нынче в
полночь, ведь так? Иди же и не отягощай из-за меня свое сердце. Но ты не
пробудешь там долго? Ты не станешь задерживаться в пути и разговаривать с
белыми женщинами, не знающими стыда? Возвращайся скорее, жизнь моя.
Холден прошел через двор, чтобы отвязать застоявшуюся у ворот лошадь, и
по дороге отдал седому старику сторожу заполненный телеграфный бланк,
наказав ему в случае необходимости тотчас послать телеграмму. Больше он
ничего сделать не мог и с таким чувством, будто едет с собственных похорон,
отправился ночным почтовым в свое вынужденное изгнание. Там, на месте, он
все дни со страхом ждал телеграммы, а все ночи напролет ему представлялось,
что Амира умерла. В результате свои служебные обязанности он исполнял отнюдь
не безупречно и в обращении с коллегами был далеко не ангелом.
Две недели прошли, а из дому не было никаких вестей. Тотчас по
возвращении Холден, раздираемый беспокойством, вынужден был на целых два
часа застрять на обеде в клубе, где до него как сквозь сон доносились чьи-то
голоса: ему наперебой объясняли, что работал он из рук вон плохо и что все
его сослуживцы теперь просто души в нем не чают. Потом, уже ночью, он мчался
верхом через город, и сердце его готово было выскочить. На стук в ворота
никто не отозвался; Холден повернул было лошадь, чтобы та ударом копыт сбила
ворота с петель, но тут как раз появился Пир Хан с фонарем и придержал
стремя, пока Холден спешивался.
-- Что слышно? -- спросил Холден.
-- Не мне сообщать такие новости, покровитель убогих, но...-- и старик
протянул трясущуюся руку ладонью вверх, как человек, принесший добрую весть
и по праву ждущий награды.
Холден бегом пересек двор. Наверху светилось окно. Лошадь, привязанная
у ворот, заржала, и как бы в ответ из дома донесся тонкий, жалобный звук, от
которого у Холдена вся кровь бросилась в голову. Это был новый голос; но он
еще не означал, что Амира жива.
-- Кто дома? -- крикнул он, стоя на нижней ступеньке узкой каменной
лестницы.
В ответ раздался радостный возглас Амиры, а потом послышался голос ее
матери, дрожащий от старости и гордости:
-- Здесь мы, две женщины -- и мужчина, твой сын.
Шагнув через порог, Холден наступил на обнаженный кинжал, который был
положен там, чтобы отвратить несчастье, -- и клинок переломился под его
нетерпеливым каблуком.
-- Аллах велик!--почти пропела Амира из полумрака комнаты. -- Ты принял
его беды на свою голову.
-- Прекрасно, но как ты, жизнь моей жизни? Женщина, ответь, как твоя
дочь?
-- Ребенок родился, и в своей радости она забыла о муках. Ей скоро
будет лучше; но говори тихо.
-- Ты здесь -- и скоро мне будет совсем хорошо, -- проговорила Амира.
-- Мой повелитель, ты так долго не приезжал! Какие подарки ты привез мне?
Нет, сегодня я припасла для тебя подарок. Посмотри, моя жизнь, посмотри! Ты
никогда не видел такого младенца. Ах, у меня нет даже сил высвободить
руку...
-- Лежи спокойно и не разговаривай. Я с тобой, бечари.
-- Ты хорошо говоришь: нас связала крепкая веревка, которую уже не
разорвать. Тебе довольно света? Посмотри: на его коже нет ни пятнышка!
Никогда еще не было на свете такого мальчика. Слава Аллаху! Из него вырастет
ученый человек, пандит, -- нет, королевский солдат. А ты, моя жизнь, ты
любишь меня так же, как раньше? Ведь я теперь такая худая и слабая. Ответь
мне правду.
-- Да. Я люблю тебя так же, как любил всегда, -- всем сердцем. Лежи
спокойно, мое сокровище, и отдыхай.
-- Тогда не уходи. Сядь рядом -- вот так. Мать, господину этого дома
нужна подушка. Принеси ее. -- Новорожденный чуть заметно пошевелился под
боком у Амиры,-- О! -- сказала она, и ее голос дрогнул от нежности.-- Этот
мальчик -- богатырь от рождения. Какой он сильный! Как он толкает меня! Свет
не видел ничего подобного! И он наш, наш сын -- твой и мой. Положи ему руку
на голову; только будь осторожен -- ведь он так мал, а мужчины так неуклюжи.
Стараясь не дышать, одними кончиками пальцев Холден прикоснулся к
покрытой пухом головке.
-- Он уже мусульманин, -- сказала Амира. -- Пока я лежала ночами без
сна, я шептала ему призыв к молитве и повторяла исповедание веры. Чудо, что
он родился в пятницу, как и я. Он так мал, но уже умеет хватать пальчиками.
Только осторожно, жизнь моя!
Холден дотронулся до беспомощной крохотной ручки -- и Она еле ощутимо
обхватила его палец. Это прикосновение пронзило его до самого сердца. До сих
пор все мысли Холдена были поглощены Амирой. Теперь же он начал осознавать,
что в мире появился еще кто-то -- только трудно было сразу поверить, что это
его собственный сын, человек, наделенный душой. И он погрузился в раздумье,
сидя подле задремавшей Амиры.
-- Уходи, сахиб,-- сказала шепотом мать.-- Нехорошо, если она увидит
тебя, проснувшись. Ей нужен покой.
--Я ухожу, -- покорно согласился Холден.--Вот деньги. Позаботься о том,
чтобы мой сын ни в чем не нуждался и рос здоровым.
Звон серебра разбудил Амиру.
-- Я не наемная кормилица, -- произнесла она слабым голосом. -- При чем
тут деньги? Неужели из-за них я стану заботиться о нем больше или меньше?
Мать, отдай эти деньги назад. Я родила сына моему повелителю.
Тут силы окончательно покинули ее, и, едва успев договорить, она
погрузилась в глубокий сон. Холден, успокоенный, неслышно спустился по
лестнице и вышел во двор. Его встретил, прищелкивая языком от удовольствия,
старик сторож Пир Хан.
-- Теперь в этом доме есть все, что нужно,-- сказал он и без дальнейших
объяснений сунул в руки Холдену старую саблю, оставшуюся еще с тех времен,
когда Пир Хан служил в королевской полиции. От колодца донеслось козье
