падали в горловину кратера. Эти люди собирались небольшими группами и
толковали между собой, не удостаивая меня даже взглядом. Около четырех
часов, насколько можно было судить о времени, Ганга Дас встал и, нырнув на
мгновение в свою берлогу, вернулся с живой вороной в руках. Несчастная птица
была выпачкана в грязи и вид имела весьма плачевный, но, казалось, совсем не
испытывала страха перед своим хозяином. Осторожно приблизившись к берегу,
Ганга Дас зашагал с кочки на кочку, пока не добрался до ровной песчаной
полосы как раз перед самой запретной линией Стрелки на лодке не обращали на
него внимания Здесь он остановился и несколькими ловкими движениями рук
привязал птицу, опрокинув ее на спину с распростертыми крыльями Ворона,
естественно, сразу же подняла крик и стала бить лапками в воздухе. Этот шум
привлек внимание стайки диких ворон на соседнем островке, в нескольких
сотнях ярдов, где они вступили в жаркую дискуссию о чем-то, по виду
напоминающем падаль. Около полудюжины ворон сразу же перелетело к нам, чтобы
узнать, что происходит, а также, как выяснилось, чтобы напасть на
привязанную птицу. Ганга Дас, который залег на кочке, подал мне знак не
шевелиться, что, по-моему, было излишней предосторожностью. В одно
мгновение, прежде чем я успел заметить, что произошло, дикая ворона,
ринувшись на кричащую и беспомощную птицу, забилась у нее в когтях, была
ловко освобождена Ганга Дасом и привязана рядом со своей подружкой по
несчастью Однако любопытство одолевало и прочих птиц, и прежде чем Ганга Дас
и я успели укрыться за кочкой, еще две пленницы боролись в когтях у
перевернутых подманных птиц. Так продолжалась эта охота -- если можно было
употребить здесь столь возвышенный термин -- до тех пор, пока Ганга Дас не
поймал целых семь ворон. Пятерых он тут же придушил, а двух оставил для
охоты на следующий день Я был немало удивлен этим новым для меня методом
добывания пищи и похвалил Ганга Даса за ловкость.
-- Тут нет ничего сложного,-- возразил он -- Завтра вы и сами станете
ловить их для меня. У вас ведь силы-то побольше.
Это уверенное чувство превосходства вывело меня из себя, и я крикнул в
сердцах.
-- Слушай, ты, старый негодяй! Как ты думаешь, за что я отдал тебе свои
деньги?
-- Прекрасно, -- последовал невозмутимый ответ. -- Пусть не завтра, и
не послезавтра, и даже не в ближайшие дни; но рано или поздно придет этот
день, и на протяжении долгих лет вы будете ловить ворон и есть ворон, и еще
будете благодарить вашего европейского бога за то, что существуют вороны,
которых можно ловить и есть.
С огромным наслаждением я бы свернул ему шею за эти слова; но при
существующих обстоятельствах я счел за благо подавить свое негодование.
Часом позже я ел одну из этих ворон и, как предсказывал Ганга Дас, был
благодарен своему богу за то, что он послал мне ворону, которую я могу
съесть. Никогда, до последних дней своей жизни, не забуду я этого ужина. Все
обитатели кратера сидели на корточках на утоптанной песчаной площадке против
своих логовищ и разжигали крошечные костерчики из мусора и высушенного
камыша. Смерть однажды наложила свою длань на этих людей, но, воздержавшись
от решительного удара, теперь, казалось, избегала их, ибо большую часть в
нашем окружении составляли старики, ветхие и согбенные, изнуренные годами, а
также женщины, по виду древние, как Парки. Они сидели небольшими кучками и
вели чинную беседу -- бог их знает о чем -- ровными, негромкими голосами,
столь разительно несхожими с отрывистой болтовней, которой туземцы способны
донимать вас целыми днями. Время от времени кем-нибудь из них, мужчиной или
женщиной, овладевал приступ внезапного бешенства, того самого, которое этим
утром овладело и мной, и тогда этот несчастный с пронзительным воем и
проклятиями бросался штурмовать откос, пока наконец, разбитый и ободранный в
кровь, не падал на площадку, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Когда
это происходило, остальные никогда даже глаз не поднимали, настолько твердо
были они убеждены в тщетности подобных попыток и устали от их бесконечного
повторения. Я наблюдал четыре подобные вспышки за один этот вечер.
Ганга Дас отнесся к моему нынешнему положению чисто по-деловому, и,
пока мы ужинали -- вспоминая об этом теперь, я могу позволить себе
посмеяться, но в то время это было весьма мучительно, -- он изложил условия,
на которых соглашался "ухаживать" за мной. Мои девять рупий восемь ан,
рассуждал он, из расчета три аны в день, могут обеспечить меня провизией на
пятьдесят один день, или немногим более семи недель, -- иными словами, все
это время он был согласен снабжать меня едой. Но по истечении этого срока
мне предстояло уже самому заботиться о себе. За дальнейшее вознаграждение --
vide licet* за мои башмаки -- он готов был разрешить мне занять берлогу по
соседству с его собственной и наделить таким количеством сена на подстилку,
какое ему удастся урвать от себя.
* А именно (лат.)
-- Ну что ж, прекрасно, Ганга Дас, -- ответил я, -- первое условие я
принимаю охотно. Но поскольку никакая сила не может помешать мне убить вас
тут же на месте и присвоить все ваше имущество (я имел в виду двух
неоценимых ворон), я решительно отказываюсь отдать вам свои башмаки и займу
любую берлогу, какая мне понравится.
Это был дерзкий удар, и я с радостью заметил, что он принес мне полную
победу. Ганга Дас мгновенно переменил тон и отказался от всяких покушений на
мои башмаки. В тот момент меня даже не удивило, что я инженер-строитель,
человек, прослуживший на государственной службе тринадцать лет, и, как мне
казалось, средний англичанин, с таким спокойствием угрожал насилием и
смертью человеку, который, правда на известных условиях, оказывал мне
покровительство. Казалось, столетия истекли с тех пор, как я покинул свой
привычный мир. Я уверовал тогда столь же твердо, как сейчас верю в
собственное бытие, что в этом проклятом поселении не может быть иных
законов, кроме права сильного, что живые мертвецы пренебрегают всеми
заповедями того мира, который их отверг, и что сохранить жизнь я могу,
только положившись на собственную силу и бдительность. Один лишь экипаж
злосчастной "Миньонетты" мог бы понять мое душевное состояние.
"Сейчас, -- уговаривал я себя, -- я силен и могу справиться один с
полудюжиной этих жалких оборванцев. Поэтому ради собственного блага мне
следует любой ценой сохранять здоровье и силу до часа моего освобождения,
если только он когда-нибудь наступит".
Укрепившись в этом решении, я ел и пил, сколько мог, и дал
почувствовать Ганга Дасу, что отныне я становлюсь его повелителем и что при
первых же признаках неповиновения его ожидает единственно доступный здесь
вид наказания -- немедленная и неотвратимая смерть! Вскоре после этого я
отправился спать. Для этой цели Ганга Дас выделил мне двойную охапку сена из
травы-полевицы, которую я затолкал в отверстие берлоги, справа от его
собственной, а за сеном втиснулся и я сам, ногами вперед: нора уходила в
песок больше чем на девять футов, с небольшим уклоном вниз, и была искусно
укреплена бревнами. Из моего логова, выходившего на реку, я мог наблюдать
воды Сатледжа, поблескивавшие в лучах молодого месяца, и я приложил все
старания, чтобы заснуть.
Ужасов этой ночи мне не забыть никогда. Моя нора была узка как гроб, и
стены ее стали гладкими и скользкими от соприкосновения с бесчисленными
голыми телами, да еще, в довершение к этому, все пронизывал отвратительный
запах. А мне и без того мешало заснуть мое возбужденное состояние. Ночь
тянулась медленно, и мне стало казаться, что весь амфитеатр заполнили
легионы мерзостных бесов, подступивших с отмелей внизу и издевавшихся над
несчастными в их логовах.
Не могу сказать, чтобы я по своему характеру был одарен слишком уж
богатым воображением -- инженерам это несвойственно, -- но в эту ночь я был
подавлен нервным страхом, как женщина И все-таки не прошло и получаса, как я
уже снова был способен трезво рассуждать и мог взвесить свои шансы на
спасение. Всякая попытка выбраться через крутой песчаный вал была,
разумеется, обречена на неудачу. В этом я уже успел убедиться с полной
основательностью. Оставалась возможность -- почти нереальная -- в неверном
лунном свете пройти невредимым сквозь ружейный огонь. Нынешнее мое
местопребывание было настолько ужасным, что я готов был пойти на любой риск,
только бы избавиться от него. Вообразите же мою внезапную радость, когда,
прокравшись с большими предосторожностями к берегу, я обнаружил, что
проклятой лодки там больше нет Свобода была всего в нескольких шагах!
Пробравшись к первой же мели у подножия левого крыла подковы, я смогу
обойти этот выступ вброд и выбраться затем на сушу Не тратя времени на
размышления, я стремительно миновал кочки, где Ганга Дас охотился на ворон,
и двинулся дальше, по направлению к белеющей за ними ровной полоске песка.
Но первый же мой шаг показал, насколько несбыточными были все надежды на
бегство. Едва ступил я с пучков сухой травы в воду, как моя нога
почувствовала не поддающееся описанию втягивающее и засасывающее движение
подводного песка. Еще мгновение, и я провалился почти по колено В лунном
свете вся поверхность песка, казатось, сотрясалась в дьявольской радости,
высмеивая мою обманутую надежду. Я едва выкарабкался, покрывшись потом от
ужаса и напряжения, с трудом добрался до оставленных позади кочек и рухнул
лицом в траву
Единственный путь к свободе перекрывали зыбучие пески
У меня нет ни малейшего представления о том, сколько времени я там
пролежал, в конце концов я очнулся от злобного хихиканья Ганга Даса,
раздававшегося у самого моего уха.
-- Я порекомендовал бы вам, покровитель бедных (негодяй говорил
поанглийски), вернуться домой. Здесь лежать небезопасно для здоровья. Да к
тому же, когда вернется лодка, вас наверняка обстреляют.
Он стоял, возвышаясь в тусклом свете утренней зари, хихикая и
насмехаясь надо мной. Подавив первое побуждение схватить этого негодяя за
горло и швырнуть его в зыбучие пески, я мрачно поднялся и последовал за ним
на площадку перед пещерами.
Внезапно и, как мне казалось, без всякой надежды на ответ, я спросил
его.
-- Ганга Дас, зачем они держат здесь лодку, если я все равно не могу
выбраться отсюда?
Я вспоминаю, что даже в том подавленном состоянии мне не давала покоя
мысль о ненужном расходовании боеприпасов на охрану и без того надежно
защищенного берега.
Ганга Дас снова ухмыльнулся и ответил:
Лодка здесь бывает только днем. И держат они ее потому, что путь на
волю все же есть. Я рассчитываю, что мы еще долго будем иметь удовольсгвие
наслаждаться вашим обществом. Это место покажется вам не столь уж плохим,
когда вы проведете здесь несколько лет и съедите достаточное количество
жареных ворон.
Окоченелый и обессиленный, я, шатаясь, побрел к отведенной мне
зловонной норе и забылся тяжелым сном. Спустя час или около того я
пробудится от душераздирающего стона -- резкого, пронзительного стона
смертельно раненой лошади. Кто хоть раз слышал этот звук, никогда не забудет
его. Я не сразу выкарабкался из норы. Когда же я выбрался наружу, я увидел
Порника, моего славного беднягу Порника, распростертого мертвым на песке.
Как им удалось убить его, остается для меня загадкой. Ганга Дас объяснил
мне, что лошадь вкуснее вороны и что непреложным социальным законом является
