состоянии. В чем-то было бы лучше, если бы эта штука не
была у меня в кабинете, где я могу смотреть на нее, брать ее
в руки, подбрасывать, когда мне захочется. Свеча зажигания
1920-го года выпуска, выпавшая изо рта дяди Отто.
Если бы она не была здесь, если бы я не захватил ее с
собой, убегая во второй раз из маленького однокомнатного
домика, я, возможно, начал бы уверять себя в том, что все
это - не только тот момент, когда я выехал из-за поворота и
увидел "Крессуэлл", упершийся в маленький домик, словно
огромная красная собака, но все это - было всего лишь
галлюцинацией. Но вот она, здесь. Она отражает свет. Она
реальна. Она имеет вес. Самосвал становится ближе с каждый
годом, - говорил он и, похоже, был прав... Но даже дядя
Отто не представлял себе, насколько близко "Крессуэлл" может
подобраться.
Общее мнение свелось к тому, что дядя Отто покончил с
собой, наглотавшись масла. В течение девяти дней это было
предметом удивления всего Касл Рока. Карл Даркин, владелец
городского похоронного бюро и не самый молчаливый из людей,
сообщил, что когда врачи делали вскрытие, они обнаружили в
нем более трех кварт масла... и не только у него в желудке.
Оно пропитало весь его организм. Все в городе недоумевали:
что он сделал с пластиковой канистрой? Так как на месте ни
одной канистры найдено не было.
Как я уже говорил, большинство тех, кто прочтут эти
воспоминания, не поверят им... разве что с ними случалось
что-нибудь подобное. Но грузовик все еще стоит в поле... и
готов поклясться чем угодно, что все это было на самом деле.
Стивен Кинг
Иногда они возвращаются
Перевод С. Таска
Миссис Норман ждала мужа с двух часов, и когда его
автомобиль наконец подъехал к дому, она поспешила навстречу.
Стол уже был празднично накрыт: бефстроганов, салат, гарнир
"Блаженные острова" и бутылка "Лансэ". Видя, как он выходит
из машины, она в душе попросила Бога (в который раз за этот
день), чтобы ей и Джиму Норману было что праздновать.
Он шел по дорожке к дому, в одной руке нес новенький
кейс, в другой школьные учебники. На одном из них она
прочла заголовок: "Введение в грамматику". Миссис Норман
положила руки на плечо мужа и спросила: "Ну как прошло?"
В ответ он улыбнулся.
А ночью ему приснился давно забытый сон, и он проснулся в
холодном поту, с рвущимся из легких криком.
В кабинете его встретили директор школы Фентон и
заведующий английским отделением Симмонс. Разговор зашел о
его нервном срыве. Он ждал этого вопроса...
Директор, лысый мужчина с изможденным лицом, разглядывал
потолок, откинувшись на спинку стула. Симмонс раскуривал
трубку.
- Мне выпали трудные испытания... - сказал Джим Норман.
- Да-да, конечно, - улыбнулся Фентон. - Вы можете ничего
не говорить. Любой из присутствующих, я думаю со мной
согласится, что преподаватель - трудная профессия, особенно
в школе. По пять часов воевать с этими оболтусами. Не
случайно учителя держат второе место по язвенной болезни, -
заметил он не без гордости. - После авиадиспетчеров.
- Трудности, которые привели к моему срыву, были...
особого рода, - сказал Джим.
Фентон и Симмонс вежливо покивали в знак сочувствия;
последний щелкнул зажигалкой, чтобы раскурить потухшую
трубку. В кабинете вдруг стало нечем дышать. Джиму даже
показалось, что ему в затылок ударил свет мощной лампы.
Пальцы у него сами забегали на коленях.
- Я заканчивал учебу и проходил педагогическую практику.
Незадолго до этого, летом, умерла от рака моя мать, ее
последние слова были: "Я верю в тебя, сынок". Мой брат -
старший - погиб подростком. Он собирался стать учителем, и
перед смертью мать решила...
По их глазам Джим увидел, что его "занесло", и подумал:
"Господи, надо же самому все запороть!"
- Я сделал все, чтобы оправдать ее ожидания, - продолжал
он, уже не вдаваясь в подробности запутанных семейных
отношений. - Шла вторая неделя практики, когда мою невесту
сбила машина. Тот, кто ее сбил, скрылся. Какой-то лихач...
его так и не нашли.
Симмонс что-то ободряюще гукнул.
- Я держался. А что мне оставалось? Она очень мучилась
- сложный перелом ноги и четыре сломанных ребра, - но ее
жизнь была вне опасности. Я, кажется, сам не понимал,
сколько мне всего выпало.
Стоп. Эта тема для тебя гроб.
- Я пришел стажером в профессиональное училище на
Сентер-стрит, - сказал Джим.
- Райское местечко, - незамедлительно отреагировал
Фентон. - Финки, сапоги с подковками, обрезы на дне
чемоданов, прикарманивание денег на детские завтраки, и
каждый третий продает наркотики двум другим. Про это
училище вы можете мне не рассказывать.
- У меня был паренек Марк Циммерман, - продолжал Джим, -
Восприимчивый мальчик, играл на гитаре. Он был в классе с
литературным уклоном, и я сразу отметил его способности.
Однажды я вошел в класс и увидел, что двое сверстников
держат его за руки, а третий разбивает его "Ямаху" о батарею
парового отопления. Циммерман истошно вопил. Я закричал,
чтобы они отпустили его, но когда я попытался вмешаться,
один из них ударил меня изо всех сил. - Джим передернул
плечами. - Это была последняя капля, у меня произошел
нервный срыв. Нет, никаких истерик или забивания в угол.
Просто не мог переступить порог этого заведения. Подхожу к
училищу, а у меня вот здесь все сжимается. Воздуха не
хватает, лоб в испарине...
- Это мне знакомо, - кивнул Фентон.
- Я решил пройти курс лечения. Групповая терапия.
Частный психиатр был мне не по карману. Лечение пошло мне
на пользу. Я забыл сказать: Салли стала моей женой. После
этого несчастного случая у нее осталась небольшая хромота и
рубец на теле, а так она у меня в полном порядке. - Он
посмотрел им в глаза. - Как видите, я тоже.
- Предпрактику вы, кажется, закончили в Кортес Скул, -
полуутвердительно сказал Фентон.
- Тоже не подарок, - бросил Симмонс.
- Хотел испытать себя в трудной школе, - объяснил Джим.
- Специально поменялся с однокурсником.
- И школьный инспектор, и ваш непосредственный наставник
поставили вам высшую отметку, - сказал Фентон.
- Да.
- А средний балл за четыре года составил 3,88. Почти
максимум.
- Я любил свою работу.
Фентон с Симмонсом переглянулись и встали. Поднялся и
Джим.
- Мы вас известим, мистер Норман, - сказал Фентон. - У
нас есть еще кандидаты, не прошедшие собеседование...
- Я понимаю.
- ...но лично меня впечатляют ваши академические успехи и
волевой характер.
- Вы очень любезны.
- Сим, я думаю, мистер Норман не откажется выпить перед
уходом чашечку кофе. Они обменялись рукопожатием.
В холле Симмонс сказал ему:
- Считайте, что место - ваше, если, конечно, не
передумаете. Разумеется, это не для передачи.
Джим согласно кивнул. Он и сам наговорил много такого,
что было не для передачи.
Дэвис Хай Скул, издали напоминавшая неприступную
крепость, была оборудована по последнему слову техники -
только на научный корпус выделили из прошлогоднего бюджета
полтора миллиона долларов. В классных комнатах, которые
помнили еще послевоенных ребятишек, стояли парты модного
дизайна. Учащиеся были из богатых семей - хорошо одеты,
опрятны, развиты. В старших классах шестеро из девяти имели
собственные машины. Словом, приличная школа. В ту пору,
про которую нынче говорят "больные семидесятые", о такой
школе можно было только мечтать. Рядом с ней
профессиональное училище, где раньше преподавал Джим,
казалось доисторическим монстром.
Однако стоило зданию опустеть, как в свои права вступала
некая темная сила из былых времен. Невидимый зверь, который
неотвязно следовал за тобой. Иногда, поздно вечером, когда
Джим Норман шел пустынным коридором четвертого корпуса на
выход, к автостоянке, ему чудилось, что он слышит за спиной
его тяжелое дыхание.
В конце декабря он снова увидел ночной кошмар и на этот
раз не сумел сдержать крика. Хватая руками воздух, он не
сразу понял, где он, пока не увидел Салли: она сидела на
постели, держа его за плечо. Сердце бешено колотилось.
- О, Боже, - он провел ладонью по лицу.
- Ну как ты?
- Все нормально. Я кричал?
- Еще как. Что-то приснилось?
- Приснилось.
- Эти мальчишки, которые разбили гитару о батарею?
- Нет, давнишние дела. Иногда вдруг все возвращается так
отчетливо. Ничего, уже прошло.
- Ты уверен?
- Вполне.
- Хочешь стакан молока? - в ее глазах промелькнула
озабоченность.
Он поцеловал ее в плечо:
- Нет-нет. Ты спи.
Она выключила ночник, а он еще долго лежал, вглядываясь в
темноту.
Хотя в школе он был человек новый, для него составили
удобное расписание. Первый час свободный. Второй и третий
- сочинение в младших классах: один класс скучноватый,
другой весьма живой. Интереснее всего был четвертый час:
курс американской литературы для поступающих в колледж; для
этих не было большего наслаждения, чем сплясать на костях
признанных классиков. Пятый час, обозначенный как
"Консультации", отводился для бесед с теми, кто плохо
успевал или у кого возникали сложности личного характера.
Таких либо не было, либо они не желали раскрываться, так что
он мог спокойно посидеть с хорошей книгой. Шестой час -
грамматика - был до того сухим, что, казалось, раскрошится,
как мел.
Единственным по-настоящему серьезным огорчением был для
него седьмой час, "Литература и жизнь", который он проводил
в тесной клетушке на третьем этаже - в сентябре там стояла
жара, зимой - холод. Здесь были собраны те, кого в школьных
каталогах стыдливо именуют "медленно усваивающими".
В классе Джима сидело семь таких "медленно усваивающих",
все как на подбор атлеты. В лучшем случае им можно было
поставить в вину отсутствие интереса к предмету, в худшем -
откровенное хулиганство. Как-то он открыл дверь и увидел на
доске столь же удачную, сколь и непотребную карикатуру на
себя с явно излишней подписью мелом: "Мистер Норман". Он
молча стер ее и начал урок под издевательские смешки.
Он старался разнообразить занятия, включал
аудиовизуальные материалы, выписал занимательные, легко
запоминающиеся тексты - и все без толку. Его подопечные или
ходили на головах, или молчали, как партизаны. В ноябре, во
время обсуждения стейнбековского романа "О людях и мышах",
затеяли драку двое ребят. Джим разнял их и отправил к
директору. Когда он открыл учебник на прерванном месте, в
глаза бросилось хамское: "На-ка, выкуси!"
Он рассказал об этом Симмонсу, в ответ тот пожал плечами
и закурил свою трубку.
- Не знаю, Джим, чем вам помочь. Последний урок всегда
выжимает последние соки. Не забывайте - получив у вас неуд,
многие из них лишатся футбола или баскетбола. А с языком и
литературой у них, как говорится, напряженка. Вот они и
звереют.
- Я тоже, - буркнул Джим.
Симмонс покивал:
- А вы покажите им, что с вами шутки плохи, они и
подожмут хвост... хотя бы ради своих спортивных занятий.
Но ничего не изменилось: этот последний час был как
заноза в теле.
Самой большой проблемой седьмого часа был здоровый
увалень Чип Освей. В начале декабря, в короткий промежуток
между футболом и баскетболом (Освей и тут и там был
нарасхват), Джим поймал его со шпаргалкой и выставил из
класса.
- Если ты меня завалишь, мы тебя, сукин сын, из под земли
достанем! - разорялся Освей в полутемном коридоре. -
Понял, нет?
- Иди-иди, - ответил Джим. - Побереги горло.
- Мы тебя, ублюдок, достанем!
Джим вернулся в класс. Детки смотрели на него так,
словно ничего не произошло. Ему же казалось, что он в
каком-то нереальном мире, и это ощущение возникло у него не
впервые... не впервые...
Мы тебя, ублюдок, достанем!
Он вынул из стола журнал успеваемости и аккуратно вписал
неуд против фамилии Чипа Освея.
В эту ночь он увидел старый сон.
Сон, как медленная пытка. Чтобы успеть все хорошо
разглядеть и прочувствовать. Особую изощренность этому сну
придавало то, что развязка надвигалась неотвратимо и Джим
ничего не мог поделать - как человек, пристегнутый ремнем,
