посмотрел на него с удивлением. Я не мог вспомнить, слышал
ли я когда-нибудь раньше, как он смеется. Смех закончился
припадком кашля, от которого его щеки покраснели. Затем он
посмотрел на меня блестящими глазами.
"Подойди поближе, Квентин", - сказал он.
"Что, дядя Отто?" - спросил я. Я подумал, что он опять
собирается совершить один из своих странных прыжков от одной
темы к другой и сказать, что Рождество приближается, иди что
скоро будет конец тысячелетия, или что в ближайшем будущем
состоится второе пришествие.
"Этот чертов грузовик", - сказал он, глядя на меня
спокойным, пристальным, доверительным взглядом, который мне
не очень-то понравился, - "становится ближе с каждым годом".
"Вот как?" - спросил я с осторожностью, думая, что
столкнулся с новой и очень неприятной навязчивой идеей. Я
взглянул на "Крессуэлл", стоящий через дорогу среди стогов
сена на фоне Белых гор, и... на одно безумное мгновение мне
действительно показалось, что он приближается. Потом я
моргнул, и иллюзия исчезла. Грузовик, разумеется, стоял на
том же самом месте, где и всегда.
"Да", - сказал он. "По чуть-чуть приближается с каждым
годом".
"Может быть, вам необходимы очки. Я лично не замечаю
никакой разницы, дядя Отто".
"Ну разумеется, ты не замечаешь!" - отрезал он. "Ты же
не замечаешь движения часовой стрелки у себя на часах, не
так ли? Сукин сын движется слишком медленно, чтобы можно
было это заметить... если не смотреть на него очень долго.
Как я на него смотрю". Он подмигнул мне, и я поежился.
"С чего бы ему двигаться?" - спросил я.
"Он хочет добраться до меня, вот с чего", - сказал он.
"Я все время о нем думаю. Однажды он заявится сюда, и мне
придет конец. Он придавит меня, как уде придавил Мака, и
мне придет конец".
Я испугался очень сильно. Больше всего, я думаю, меня
испугал его рассудительный тон. "Надо вам перебраться
обратно в город, если он беспокоит вас, дядя Отто", - сказал
я, и вы никогда бы не определили по моему тону, что спина
моя покрыта мурашками.
Он взглянул на меня... а потом через дорогу на грузовик.
"Не могу, Квентин", - сказал он. - "Иногда человек должен
просто оставаться на месте и ждать".
"Ждать чего, дядя Отто?" - спросил я, подумав, что он,
должно быть, имеет ввиду грузовик.
"Судьбу", - ответил он и снова подмигнул мне... Но
выглядел он испуганно.
У моего отца в 1979 году началась болезнь почек, которая
ненадолго отпустила его за несколько дней до того, как
окончательно его прикончить. Во время моих визитов в
больницу в конце того года отец и я много говорили о дяде
Отто. У отца были некоторые подозрения по поводу того, что
действительно приключилось тогда, в 1955 году, легкие
сомнения, легшие в основу моих тяжелых подозрений. Мой отец
не подозревал, насколько серьезным и глубоким стало у дяди
Отто наваждение, связанное с грузовиком. Дядя Отто стоял на
крыльце целыми днями и смотрел на него. Смотрел на него как
человек, наблюдавший за своими часами, чтобы заметить
движение часовой стрелки.
К 1981 году дядя Отто растерял свои последние мозги.
Более бедный человек давно бы уже попал в сумасшедший дом,
но миллионы в банке могут стать хорошим поводом для того,
чтобы смотреть сквозь пальцы на многие странности, особенно
если достаточно большое число людей предполагает, что в
завещании чокнутого может найтись место и для
муниципалитета. Но даже несмотря на это в 1981 году люди
начали поговаривать о том, что надо отправить дядю Отто в
сумасшедший дом для его же блага. Простая, убийственная
фраза "может быть опасен" начала преобладать над
"сумасшедшим, как какая-нибудь дерьмовая крыса". Он выходил
помочиться прямо к дороге, вместо того чтобы воспользоваться
своей уборной позади дома. Иногда, выйдя по нужде, он
грозил кулаком "Крессуэллу", и не один человек, проезжавший
мимо на машине, утверждал, что он грозил кулаком ему.
Грузовик на фоне живописных Белых гор - это одно. Дядя
Отто, переходящий дорогу с болтающимися у колен подтяжками -
это совсем другое. Его уже никак нельзя было назвать
туристической достопримечательностью.
Я уже носил деловой костюм, а не голубые джинсы, которые
были на мне в то время, когда я начал возить продукты дяде
Отто, и тем не менее я продолжал делать это. Я также
пытался убедить его, чтобы он перестал справлять свою нужду
у дороги, по крайней мере летом, когда его мог увидеть кто
угодно.
Я не мог заставить его услышать мои слова. Он просто не
мог беспокоиться о таких пустяках, когда ему постоянно надо
было думать грузовике. Его беспокойство по поводу
"Крессуэлла" переросло в настоящую манию. Он заявлял, что
грузовик уже перебрался а другую сторону дороги и сейчас
находится у него во дворе.
"Я проснулся прошлой ночью около трех, и он был у меня
прямо перед окном, Квентин", - сказал он. "Я видел, как он
стоял не дальше шести футов от меня, и луна отражалась в
ветровом стекле. Мое сердце чуть не остановилось, Квентин.
Оно чуть не остановилось".
Я вывел его на улицу и показал ему, что грузовик стоит на
прежнем месте, на том самом поле через дорогу, где МакКатчен
собирался построить себе дом. Это ни к чему не привело.
"Это все, что ты способен увидеть, парень", - произнес он
с бесконечным, диким презрением. Сигарета тряслась у него в
руке, глаза вращались. "Это все, что ты способен увидеть".
"Дядя Отто", - сказал я, пытаясь пошутить, - "что видишь,
то и получаешь".
Казалось, он не услышал ни слова.
"Сукин сын почти достал меня", - прошептал он. Я
почувствовал холодок. Он не выглядел сумасшедшим.
Несчастным, да, испуганным, разумеется... но не
сумасшедшим. На мгновение я вспомнил, как отец подсаживал
меня в кабину грузовика. Я вспомнил, как она пахла маслом,
кожей... и кровью. "Он почти достал меня", - повторил он.
А через три недели "почти" уже не понадобилось.
Именно я нашел его. Это было в среду вечером, и я выехал
с двумя сумками продуктов на заднем сиденье, как делал почти
каждую среду. Был жаркий, туманный вечер. Время от времени
в отдалении грохотал гром. Я помню, как я нервничал, пока
ехал по шоссе Блек Хенри на своем "Понтиаке". Я был
почему-то уверен, что что-то должно случиться, но пытался
убедить себя, что причина этого чувства - всего лишь низкое
атмосферное давление.
Я преодолел последний поворот, и как только дом дяди
попал в поле моего зрения, у меня возникла чертовски
странная галлюцинация: на секунду мне показалось, что этот
проклятый грузовик действительно стоял прямо во дворе,
огромный, неуклюжий, проржавевший. Я приготовился нажать на
тормоз, но прежде чем дотронуться до педали, я моргнул, и
иллюзия рассеялась. Но я знал, что дядя Отто умер. Никаких
вспышек, никаких озарений, только простая уверенность. Я
знал это также хорошо, как расстановку мебели в моей
комнате.
Я в спешке въехал во двор и выбрался из машины, даже не
захватив с собой продукты.
Дверь была открыта, он никогда не запирал ее. Я спросил
его однажды, почему, и он объяснил мне терпеливо, так, как
обычно объясняют дураку какой-нибудь очевидный факт, что
запертая дверь не сможет остановить "Крессуэлл".
Он лежал на кровати, которая была расположена в левой
части комнаты (кухня была справа). Он лежал там в своих
зеленых брюках и байковой нижней рубахе, и его открытые
глаза были остекленевшими. Я не думаю, что он умер более
двух часов назад. Не было ни мух, ни запаха, несмотря на то
что день был чертовски жарким.
"Дядя Отто?" - произнес я тихо, не ожидая ответа. Живые
люди не имеют обыкновения просто так лежать на кровати
неподвижно и с выпученными глазами. Если я что и
чувствовал, то этим чувством было облегчение. Все было
кончено.
"Дядя Отто?" Я приблизился к нему. "Дядя..."
И только тогда я заметил, каким странно бесформенным
выглядело его лицо, каким распухшим и перекошенным. Только
тогда я заметил, что глаза его не просто выпучены, а в
буквальном смысле вылезли из орбит. Но смотрели они не на
дверь и не в потолок. Они были скошены на маленькое окно у
него прямо над кроватью.
Я проснулся прошлой ночью около трех, и он был у меня
прямо перед окном, Квентин. Он почти достал меня.
Он был похож на лопнувшую тыкву, - услышал я голос одного
из старых сплетников, спрятавшись за журналом "Лайф" и
вдыхая запах парикмахерской.
Почти достал меня, Квентин.
В комнате чувствовался какой-то запах. Не запах
парикмахерской и даже не запах грязного старого человека.
Пахло машинным маслом, как в гараже.
"Дядя Отто?" - прошептал я, и пока я шел к кровати, мне
казалось, что я уменьшаюсь. Уменьшался не только мой рост,
но и мой возраст. Вот мне уже снова двадцать, пятнадцать,
десять, восемь, семь, шесть... и, наконец, пять. Я увидел,
как моя дрожащая маленькая ручка тянется к его распухшему
лицу. И вот моя рука дотронулась до его лица, ощупывая его,
и я взглянул вверх и увидел в окне сияющее лобовое стекло
"Крессуэлла" - и хотя это продолжалось всего одно мгновение,
я готов поклясться на Библии, что это не было галлюцинацией.
"Крессуэлл" был там, в окне, менее, чем в шести футах от
меня.
Я провел пальцем по щеке дяди Отто, мой большой палец был
прижат к другой щеке. Я, вероятно, хотел ощупать это
странное вздутие. Когда я впервые увидел грузовик в окне,
моя рука попыталась сжаться в кулак, забыв о том, что лежит
на лице трупа.
В тот момент грузовик исчез из окна, как дым - или как
приведение, которым, я полагаю, он и был. В тот же самый
момент я услышал ужасный лопающийся звук. Горячая жидкость
хлынула мне на руку. Я посмотрел вниз, чувствуя под рукой
не только влажную, мягкую плоть, но и что-то тяжелое и
угловатое. Я посмотрел вниз и увидел. Именно в тот момент
я начал кричать. Масло лилось у дяди Отто изо рта и из
носа. Масло текло у него из уголков глаз, как слезы. То
самое машинное масло, которое продается в пятигаллоновых
пластиковых канистрах и которое МакКатчен всегда заливал в
"Крессуэлл".
Но там было не только масло. Что-то торчало у него изо
рта.
Я продолжал кричать, но в течение некоторого времени я
был не в силах сдвинуться с места, не в силах убрать
испачканную в масле руку с его лица, не в силах отвести
глаза от той большой сальной штуки, которая торчала у него
изо рта, штуки, которая так исковеркала его лицо.
Наконец паралич отпустил меня и я вылетел пулей из дома,
продолжая кричать. Я подбежал по двору к моему "Понтиаку",
зашвырнул свое тело внутрь и рванул с места. Продукты,
предназначенные для дяди Отто, упали с заднего сиденья на
пол. Яйца разбились.
Удивительно, как я не разбился на первых двух милях пути
- я взглянул на спидометр и увидел, что еду со скоростью
свыше семидесяти миль в час. Я остановился и начал глубоко
дышать, до тех пор пока не сумел обрести хоть какое- то
самообладание. Я начал понимать, что не могу оставить дядю
Отто в том виде, в котором я его нашел. Это вызовет слишком
много вопросов. Я должен был вернуться.
И кроме того, я должен признаться, что какое-то
дьявольское любопытство овладело мной. Сейчас мне хотелось
бы, чтобы этого не было, чтобы я мог устоять против него.
Пусть бы они задавали свои вопросы. Но я вернулся. Я стоял
у двери минут пять. Я стоял на том же самом месте и почти в
той же позе, что и дядя Отто, и смотрел на грузовик. Я
стоял там и пришел к выводу, что грузовик чуть-чуть
сдвинулся. Совсем чуть-чуть.
Потом я вошел внутрь.
Первые несколько мух жужжали над его лицом. Я увидел
масляные отпечатки пальцев у него на щеках: отпечаток
большого пальца - на левой и три других пальца - на правой.
Я нервно взглянул на окно, в котором я видел нависающий
"Крессуэлл"... а затем я подошел к его кровати. Я вынул
платок и вытер свои отпечатки. Затем я наклонился и открыл
рот дяди Отто.
Оттуда выпала свеча зажигания, старой конструкции, почти
такого же размера, как кулак циркового силача.
Я взял ее с собой. Сейчас мне хотелось бы, чтобы я не
сделал этого тогда, но, разумеется, я был в шоковом
