- Вильма? - прошептал Пит, когда она повернулась к нему своим широким
плоским лицом. Ему не понравилось выражение на этом лице, освещенном с
крыльца, - яркие белые полосы света, перемежающиеся с глубокими черными
впадинами теней. Не понравился ему и невидящий взгляд жены. - Милая? Как
ты себя чувствуешь?
Она прошагала мимо, как будто его не было рядом. Пит поспешил следом
и увидел, как она направилась прямиком к... телефону.
4
Нетти сидела в своей гостиной с Налетчиком у ног и новым абажуром
цветного стекла на коленях, когда зазвонил телефон. Было двадцать минут
восьмого. Она вскочила, схватив абажур, и со страхом и подозрением
посмотрела на телефонный аппарат. У нее возникла мысль - совершенно
необоснованная, конечно, - что звонит кто-нибудь из Высокого Начальства,
чтобы сказать, что абажур необходимо вернуть, что он принадлежит другому
человеку, что такая прекрасная вещь просто не может оставаться в
маленькой коллекции Нетти и что она полная дура, если даже на миг
предположила, будто такое счастье возможно.
Налетчик мельком взглянул на нее, как будто спрашивая, собирается она
подходить к телефону или нет, а потом снова опустил морду на лапы.
Нетти аккуратно поставила абажур и подняла трубку. Наверняка все
гораздо проще: звонит Полли и попросит, чтобы Нетти завтра утром, по
дороге на работу, прихватила в Хемфиллз Маркет что-нибудь им всем
перекусить во время обеденного перерыва.
- Алло, квартира Нетти Кобб, - уверенно произнесла она. Всю свою
жизнь Нетти опасалась Высокого Начальства и считала наилучшим способом
свой страх не выказывать - самой говорить начальственным тоном. Страх от
этого никуда не девался, но зато оставался под контролем.
- Я знаю, что это ты натворила, чокнутая сука, - прорычал голос в
трубке, и прозвучал так неожиданно и мерзко, как удар ножом в спину.
У Нетти перехватило дыхание; на лице застыло выражение ужаса, какое
бывает у человека, оказавшегося в ловушке; сердце, затрепыхав, поползло
к горлу. Налетчик снова вопросительно взглянул на хозяйку.
- Кто... кто...
- Ты, черт побери, прекрасно знаешь кто, - произнес голос и был
абсолютно прав. Кому так разговаривать, как не Вильме Ержик, этой
дьявольски страшной женщине?
- Он не лаял! - завопила Нетти так тоненько и визгливо, как может
говорить человек, только что вдохнувший целый баллон гелия. - Он уже
вырос и не лает больше! Он здесь сидит, прямо у моих ног.
- Хорошо развлеклась, вымазав грязью мои простыни, сволочь? - Вильма
окончательно взбеленилась. Эта идиотка собирается притворяться будто
речь снова пойдет о собаке.
- Простыни? Какие простыни? Я... я... - Нетти посмотрела на
прекрасный абажур и как будто впитала от него силы. - Оставьте меня в
покое! Сами вы сволочь! Вот!
-Ну ты у меня получишь за это! - никому не удастся безнаказанно
прийти ко мне во двор и вымазать грязью мои простыни в мое отсутствие.
Никому. НИКОМУ! Ты поняла? Дошло до твоих заплесневелых мозгов? Ты не
узнаешь где, не узнаешь когда и никто не узнает как... но я до тебя
доберусь. Поняла?
Нетти крепко прижимала трубку к уху. Лицо ее побледнело и только
яркокрасная полоса вспыхнула на лбу, отрезав переносицу от линии волос.
Зубы стиснулись сами собой, а щеки раздувались и западали, словно мехи,
когда она вдыхала и выдыхала сквозь уголки рта.
- Оставьте меня в покое, не то пожалеете? - снова взвизгнула она
своим полуобморочным, насыщенным гелием голосом. Налетчик уже стоял
рядом, навострив уши и сверкая тревожным взглядом. Он чувствовал, что в
доме сгущаются тучи. И даже разок угрожающе тяфкнул. Но Нетти его не
слышала. - Вы пожалеете? Я знакома... у меня знакомства, связи.
Начальство! Я очень близко с ними знакома! Я этого так не оставлю!
Тоном вкрадчивым, лишь с намеком на сдерживаемую ярость, Вильма
произнесла:
- Та шутка, которую ты со мной сыграла, станет самой большой ошибкой
в твоей жизни. Но исправить ее ты уже не успеешь.
И щелчок.
- Вы не осмелитесь, - всхлипнула Нетти. По щекам ее струились слезы.
Слезы страха и глубочайшего, бездонного и беспомощного гнева. - Вы не
осмелитесь, вы плохая женщина? Я... Я вас...
Послышался еще один щелчок и гудок освободившейся телефонной линии.
Нетти повесила трубку и сидела минуты три неподвижно, глядя в одну
точку. А потом она разрыдалась. Налетчик растерянно тяфкнул и, привстав
на задние лапы, положил передние на край кресла, в котором сидела Нетти.
Она обняла песика и уткнулась мокрым от слез лицом в его шерстку.
Налетчик лизнул ее в шею.
- Я не позволю ей обидеть тебя, милый, - шептала Нетти. Она вдыхала
уютное чистое собачье тепло и пыталась набраться от него сил. - Я не
позволю этой плохой, этой ужасной женщине тебя обидеть... или меня...
она пожалеет.
Наконец она выпрямилась, отыскала бумажный носовой платок, засунутый
в щель между сиденьем кресла и одной из его ручек, и вытерла глаза. Она
была напугана... но при этом ощущала, как негодование, уже давно
зародившееся в глубине души, становится все явственнее. Такое же чувство
появилось перед тем, как она достала из ящика под мойкой вилку и всадила
ее в горло мужа.
Взяв со стола абажур из цветного стекла, Нетти нежно прижала его к
груди. "Если она только затеет что-нибудь дурное, то очень, очень
пожалеет об этом", - тихо сказала она.
И так, с Налетчиком у ног и абажуром на коленях, она сидела еще очень
долго.
5
Норрис Риджвик медленно ехал по Мейн Стрит в патрульной машине,
обозревая здания на левой стороне улицы. Он радовался тому, что скоро
заканчивается смена. Какое прекрасное настроение было у него с утра,
пока не схлестнулся с этим идиотом, стоял себе преспокойно в мужском
туалете, прилаживал перед зеркалом фуражку и получал удовольствие от
того, что видел. Все это он помнил, но как-то отстранение и нечетко, как
бывает нечеткой выцветшая старая фотография. С того самого момента как
его перехватил этот бешеный Китон все пошло наперекосяк.
Обедал он в грильбаре Клак-Клак Тунайт, что на Маршруте 119. Обычно
там кормили неплохо, но на этот раз почти сразу после обеда началась
сильная изжога, а потом еще понос прохватил. Около трех пополудни он
наехал на гвоздь. Это случилось на Таун Роуд неподалеку от старого моста
и пришлось менять колесо. Для того, чтобы не скользили пальцы, когда
надо было болты закручивать, он, не задумавшись, вытер грязные руки о
только что выстиранную форменную блузу, оставив на ней черные жирные
полосы. Пока он разглядывал с досадой следы своей нерадивости кишки
снова свело спазмом и пришлось бегом бежать в придорожные кусты. Надо
было видеть, как он несся туда, чтоб ненароком не наложить в штаны до
того, как их спустит. Пробег этот Норрису выиграть удалось, но зато
кусты, которые он выбрал для своей не слишком благородной цели, ему
вовсе не понравились - это оказался ядовитый колючий шмак, что явилось
вполне естественным продолжением неудавшегося с самого начала дня.
Итак, Норрис медленно ехал мимо зданий, построившихся вдоль
центральной улицы Касл Рок: Норвей Бэнк энд Траст, Вестерн Авто,
закусочная Нэн, пустырь, на котором раньше стоял Центр Изобилия попа
Мерилла, Шейте Сами, Нужные Вещи, Скобяные Изделия Касл Рок...
Внезапно Норрис ударил по тормозам и остановился. Что-то его поразило
в витрине Нужных Вещей... или, может быть, показалось...
Он заглянул в зеркало заднего вида, но Мейн Стрит была пустынна.
Светофор на углу делового квартала резко погас, что-то в нем щелкнуло
задумчиво - что, мол, дальше? - и, наконец, центральный фонарь вспыхнул
желтым мигающим светом. Значит, девять часов вечера.
Норрис дал задний ход и остановился у обочины. Посмотрев на
переговорник, решил было сообщить, чтоб 10-22 закончил работу, но
передумал. Ему захотелось хоть мельком взглянуть на витрину. Но прежде
чем выйти, он поступил по всем правилам: переговорник включил и окно
приспустил.
Не может быть, чтобы там было именно то, что показалось, думал он,
идя по тротуару и подтягивая на ходу брюки. Просто не может быть.
Сегодняшний день предназначен для разочарования, а не счастливых
открытий и свершений. Там наверняка лежит чей-нибудь старый спиннинг
Зебко.
А вот и нет. Рыболовный спиннинг, красовавшийся в витрине магазина
Нужные Вещи, за компанию с сетью и парой высоких желтых резиновых сапог
был отнюдь не старый Зебко. Это был Базун. Такого Норрис не видел с тех
пор, как шестнадцать лет назад скончался его отец. Ему самому тогда было
четырнадцать, и Базун он ценил по двум причинам: за то, чем он был, и за
то, для чего служил.
Чем был? Потрясающим, лучшим в мире спиннингом для рыбной ловли в
ручьях и озерах.
Для чего служил? Для самого лучшего в мире времяпрепровождения. Самое
лучшее время, какое Норрис Риджвик, четырнадцатилетний костлявый
подросток, проводил со стариком. Бродили по лесу, пробираясь к
какому-нибудь чистому ручейку на окраине города, катались в лодке по
Касл Лейк, а потом останавливались посередине и сидели часами, а туман
клубами поднимался от поверхности воды, окуная весь мир и их самих в
белую дымную сказку. И мир этот становился иным, предназначенным только
для настоящих мужчин. В другом мире, где-то далеко, мамы скоро начнут
готовить завтраки, и тот мир тоже был не дурен, но совсем не так хорош,
как этот. Не было мира столь прекрасного с того момента и до него.
После инфаркта, ставшего для отца смертельным, спиннинг Базун исчез.
Норрис помнил, как искал его в гараже, но безрезультатно. Он обшарил
весь подвал, заглянул даже в шкаф в спальне мамы и папы (хотя прекрасно
знал, что мама скорее позволила бы Генри Риджвику положить туда слона,
чем рыболовные снасти), но спиннинга не было нигде. Норрис всегда
подозревала исчезновении сокровища дядю Фила. Он несколько раз набирался
смелости, чтобы спросить в открытую, но в последний момент не решался.
Теперь, глядя на спиннинг в витрине, такой похожий на тот самый, он
впервые за весь день забыл об Умнике Китоне. Перед глазами стояла яркая
реальная картина и затмевала все остальное: отец сидит на корме лодки,
зажав между ног коробку со снастью, протягивает спиннинг Норрису, а сам
наливает в пластмассовую чашку кофе из большого термоса, красного, в
серую полосу. Он даже чувствовал аромат того кофе, горячего, вкусного, и
еще запах отцовского одеколона, который назывался "Джентльмен С Юга".
Зарубцевавшаяся горечь утраты внезапно ожила в душе Норриса и он
снова затосковал об отце. После стольких лет знакомая боль стиснула
душу, острая и беспощадная, как в тот день, когда мама вернулась из
больницы, взяла его за руки и сказала: "Мы должны быть мужественными,
Норрис".
Уличный фонарь освещал витрину, и стальная ручка спиннинга весело
поблескивала в его лучах, вызывая к жизни старую любовь, золотистую и
глубинную, которая оказывается никуда не исчезала с тех пор. Норрис
смотрел на спиннинг и вспоминал запах свежего кофе, поднимавшийся от
красного с серыми полосками термоса и скользящий по спокойной гладкой
поверхности озера. Он даже ощутил грубоватую твердость самого спиннинга
в своей руке и поднял к глазам другую, чтобы смахнуть навернувшиеся
слезы.
- Сержант? - послышался тихий голос.
Норрис коротко вскрикнул и отступил на шаг от витрины. Возникла
сумасшедшая мысль, что в конце концов он все-таки наложит в штаны -
достойное завершение безупречно проведенного дня. Но спазм тут же
