шкурой, забирал у Древнего Племени троих, четверых, а то и целую дюжи-
ну. Детей, если мог до них добраться; женщин, если не мог. Воинами он
пренебрегал, и это было унизительнее всего.
С течением времени людям стала ясна истинная природа зверя, и попытки
убить его прекратились. Он, конечно же, был воплощением демона - или
призраком божества. Они нарекли его "Мьяр", что на языке Древнего Пле-
мени означало "мир под миром". Восемнадцать с лишним веков длилось не-
оспоримое господство этого семидесятифутового медведя в Западных Ле-
сах, и вот он умирал. Возможно, поначалу орудием смерти стало некое
микроскопическое живое существо, попавшее в медвежий организм с едой
или питьем; возможно, винить следовало весьма преклонный возраст вели-
кана; скорее всего, дело было в сочетании того и другого. Важна была
не причина, а окончательный результат: невероятный, потрясающий мозг
косматого гиганта опустошала, превратив в свою кормушку, стремительно
увеличивающаяся колония паразитов. После многих лет расчетливого зве-
риного здравомыслия Мьяр сошел с ума.
Медведь понял: в его лесу опять появились люди; он правил в этой чаще,
и какой бы обширной она ни была, ни одно значительное происшествие в
ее пределах не ускользало от его внимания надолго. Он убрался подальше
от новоприбывших - не из страха, а оттого, что ему до них, как и им до
него, не было никакого дела. Потом за работу взялись паразиты, и чем
сильнее Мьяром овладевало безумие, тем больше крепла уверенность лес-
ного исполина в том, что это опять Древнее Племя, что расстановщики
капканов и выжигатели леса вернулись и вскоре вновь примутся за преж-
нее вредное озорство. Только лежа в своей последней берлоге, в добрых
тридцати милях от занятого новоприбывшими места, и чувствуя себя на
заре каждого следующего дня хуже, чем на закате предыдущего, он пришел
к твердому убеждению, что Древнее Племя наконец изыскало действенную
пагубу: яд.
На этот раз он шел не за тем, чтобы отомстить за пустячную рану - он
шел бесследно уничтожить врагов, пока их яд не успел доконать его. и в
дороге мысли исчезли. Осталась лишь багровая ярость, монотонное поск-
рипыванье заржавленной штуки у него на темени - расположившейся меж
ушей вращающейся штуки, которая когда-то делала свое дело в приятной
тишине,- да пугающе обострившееся обоняние, которое безошибочно вело
его к лагерю трех пилигримов.
Медведь, которого по-настоящему звали не Мьяром, а совершенно иначе,
продирался через лес точно некое подвижное сооружение, косматая башня
с красновато-коричневыми глазками. В этих глазах тлело безумие и жар
лихорадки. Огромная голова, одетая гирляндой сломанных веток и обле-
тевшей хвои, безостановочно вертелась из стороны в сторону. То и дело
раздавался приглушенный акустический взрыв - АП-ЧХИ! - зверь чихал, и
из мокрых ноздрей летели тучи корчащихся белых паразитов. Лапы, воору-
женные трехфутовыми кривыми когтями, раздирали древесные стволы. Он
шел, поднявшись на дыбы, продавливая в мягкой черной почве под деревь-
ями глубокие следы. От него едко пахло свежей смолой и застарелым за-
кисшим дерьмом.
Штука у него на макушке жужжала и поскрипывала, поскрипывала и жужжа-
ла.
Курс медведя оставался почти неизменным: прямая, которая должна была
привести к становищу тех, кто дерзнул вернуться в его лес, кто посмел
с недавних пор наполнить его голову тягостной, неведомой, мучительной
болью. Древнее ли это племя, новое ли, оно погибнет. Порой, завидев
сухое дерево, он довольно далеко отклонялся от прямой дороги, чтобы
повалить мертвый ствол. Оглушительный треск падения - сухой, взрывной
- тешил зверя; когда в конце концов дерево во всю свою прогнившую дли-
ну растягивалось на лесной подстилке или застревало, привалясь к одно-
му из своих сородичей, медведь спешил дальше в наклонно падающих поло-
сах солнечного света, помутневшего от носившейся в воздухе древесной
пыли.
Двумя днями раньше Эдди Дийн вновь занялся резьбой по дереву. В пос-
ледний раз он пробовал что-то вырезать, когда ему было двенадцать. Эд-
ди помнил, что в свое время любил и, кажется, неплохо умел резать по
дереву. Помнить последнюю подробность наверняка молодой человек не
мог, но на то, что память его не подводит, указывало по меньшей мере
одно обстоятельство: Генри, его старший брат, видеть не мог Эдди за
этим занятием.
"Ага,- говорил обычно Генри,- гляньте-ка на нашего маменькина сыночка.
Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной горшочек для
своей писюльки-масюльки? Утеньки, какой СИМПОМПОНЧИК!"
Генри никогда ничего не запрещал Эдди открытым текстом; он никогда не
подходил к братишке и не говорил без обиняков: "Будь добр, брось это,
браток. Понимаешь, больно здорово у тебя выходит, а мне нож вострый,
когда у тебя что-нибудь здорово выходит. Потому что, видишь ли, это у
меня все должно получаться на-ять. У меня. У Генри Дийна. А стало
быть, вот что я, пожалуй, сделаю, брат мой: начну-ка я тебя за опреде-
ленные вещи подымать на смех. Я не буду говорить напрямик "не делай
так, это меня раздражает", а то еще подумают, будто я - ну, ты понима-
ешь - с прибабахом. Но дразниться-то можно, ведь старшие братья всегда
дразнятся, верно? Это ведь часть образа. Я буду дразнить тебя, дово-
дить и обсмеивать, пока ты просто-напросто не бросишь это б***ство на
х**! Хорэ? Нет возражений?"
На самом-то деле возражения у Эдди были, но в семействе Дийн все обыч-
но выходило так, как хотелось Генри. И до самых недавних пор казалось,
что это правильно - не хорошо, а правильно. Тут, если только вы въез-
жаете, есть небольшое, но ключевое отличие. Правильным такое положение
вещей казалось по двум причинам. Одна лежала на поверхности, вторая -
под спудом, в глубине. Видимая причина заключалась в том, что пока
миссис Дийн была на работе, Генри должен был Приглядывать за Эдди.
Приглядывать приходилось беспрерывно, поскольку (если только вы въез-
жаете) когда-то существовала и сестра Дийн.
Останься она в живых, она была бы на четыре года старше Эдди и на че-
тыре года моложе Генри, но в том-то, видите ли, и штука, что в живых
она не осталась. Когда Эдди было два года, ее сбил пьяный водитель.
Это случилось, когда она стояла на тротуаре и смотрела, как играют в
классики.
Иногда, слушая Мела Аллена, ведущего прямой репортаж по каналу "Янки
Бейсбол", маленький Эдди думал о сестре. После чьего-нибудь мощного,
поистине пушечного удара Мел зычно гаркал: "Елы-палы, да парень вышиб
из него все, что только можно! ДО СКОРЫХ ВСТРЕЧ!" Ну, что ж, и тот пь-
янчуга вышиб из Селины Дийн все, что только можно, елы-палы, до скорых
встреч. Ныне Селина пребывала в заоблачных высях, на необъятной верх-
ней палубе небес, и случилось это не потому, что Селина Дийн уродилась
невезучей, и не потому, что штат Нью-Йорк даже после третьего "В СОС-
ТОЯНИИ АЛКОГОЛЬНОГО ОПЬЯНЕНИЯ" решил не херить водительские права
сбившего ее пьяного хера, и даже не потому, что Всевышний нагнулся по-
добрать земляной орешек; это случилось потому (как частенько втолковы-
вала сыновьям миссис Дийн), что некому было Приглядеть за Селиной.
Делом Генри было постараться, чтобы Эдди чаша сия минула раз и навсег-
да. Вот в чем состояла его работа, и он с ней справлялся, но это дава-
лось, мягко говоря, нелегко - тут мнения Генри и миссис Дийн совпада-
ли. И мать, и брат постоянно напоминали Эдди, скольким Генри пожертво-
вал, чтобы уберечь Эдди от пьяных за рулем, грабителей, наркоманов и,
очень может быть, даже от злобных пришельцев, которые, возможно, крей-
сируют поблизости от пресловутой верхней палубы и в любой момент могут
решить спуститься на атомных реактивных лыжах со своей летающей тарел-
ки, чтобы утащить какого-нибудь карапуза вроде Эдди Дийна. А значит,
очень нехорошо заставлять Генри, и без того издерганного такой страш-
ной ответственностью, нервничать еще сильнее. И если Эдди делал что-то
и впрямь заставлявшее Генри нервничать еще сильнее, ему следовало не-
медля бросить свое занятие, тем самым вознаграждая брата за все то
время, что тот потратил, Приглядывая за Эдди. Если думать об этом так,
становилось понятно: делать что бы то ни было лучше, чем может Генри,
некрасиво.
Затем, существовала и глубинная (можно сказать, "мир-под-мирная") при-
чина - более веская, поскольку о ней совершенно невозможно было ска-
зать вслух: Эдди не мог позволить себе быть лучше Генри почти ни в
чем, ибо Генри почти ни на что не годился. только Приглядывать за Эд-
ди, разумеется.
Генри учил Эдди играть в баскетбол на спортплощадке неподалеку от мно-
гоэтажки, в которой они жили,- было это на бетонной окраине, где на
горизонте миражами высились башни Манхэттена и царствовало пособие по
безработице. Эдди был восемью годами моложе Генри и куда меньше, одна-
ко намного проворнее. У него было врожденное чувство игры; стоило
мальчугану с мячом в руках очутиться на покрытом трещинами, холмистом
бетоне площадки, как начинало казаться, будто тактика игры шипит и пу-
зырится в его нервных окончаниях. Эдди был проворнее брата, но это бы
полбеды. Беда заключалась в том, что он был лучше Генри. Если бы Эдди
не понял этого по результатам баскетбольных дуэлей, которые они с Ген-
ри порой утраивали, то обо всем догадался бы по грозовым взглядам и
сильным тычкам в плечо, какими Генри нередко оделял его после, по до-
роге домой. Предполагалось, что тычки эти шуточные ("Кто не спрятался,
я не виноват!" - радостно выкрикивал Генри, и бац, бац! кулаком с выс-
тавленной костяшкой в бицепс Эдди), но они вовсе не походили на шутку.
Они походили на предостережение. Словно Генри таким манером говорил:
"Когда ведешь мяч к корзине, братан, лучше не обводи меня, не выстав-
ляй дураком. Лучше не забывай: Я ЗА ТОБОЙ ПРИГЛЯДЫВАЮ".
То же было справедливо в отношении чтения. бейсбола. штандера. матема-
тики. даже прыгалок, игры девчачьей. Все это Эдди делал (или мог сде-
лать) лучше - тайна, которую следовало сохранить любой ценой. Потому,
что Эдди был младшим. Потому, что Генри Приглядывал За Ним. Но важней-
шая составляющая этой скрытой от постороннего глаза причины была од-
новременно и простейшей: все это надлежало держать в секрете потому,
что Эдди боготворил своего старшего брата Генри.
Два дня назад Сюзанна свежевала кролика, Роланд затевал ужин, а Эдди
тем временем бродил по лесу чуть южнее лагеря. И на свежем пне увидел
занятный вырост. Эдди захлестнуло странное ощущение (он полагал, что
именно это и называется deja vu, и он обнаружил, что не отрывает
пристального взгляда от торчащего отростка, похожего на халтурно сде-
ланную дверную ручку. Молодой человек смутно сознавал, что во рту у
него пересохло.
Несколькими секундами позже Эдди понял, что смотрит на торчащий из пня
отросток, а думает про двор за домом, где они с Генри жили,- об ощуще-
нии нагретого солнцем цемента под своим задом и обо все перешибающем
аромате отбросов, наплывающем с помойки в переулке за углом. В этом
воспоминании в левой руке Эдди держал деревяшку, а в правой - кривой
нож из ящика у раковины. Торчащий из пня отросток напомнил Эдди о
кратком периоде страстной влюбленности в резьбу по дереву. Просто па-
мять об этом кусочке жизни Эдди была похоронена так глубоко, что спер-
ва молодой человек не сообразил, в чем дело.
Больше всего Эдди любил в резьбе по дереву момент видения, наступавший
даже раньше, чем начнешь работать. Иногда вы видели легковушку или
грузовик. Иногда - собаку или кошку. Однажды, припомнил Эдди, в дере-
вяшке проступило лицо идола, страшноватого, вырубленного из цельной
глыбы идола с острова Пасхи - такого Эдди видел в школе, в одном из
номеров "Нэшнл Джиогрэфикс". Та фигурка вышла неплохо. Суть игры, ее
азарт состояли в том, чтобы выяснить, какую же часть увиденного можно
